Зеница ока. Вместо мемуаров
— Тебе деньги нужны? — спросил он.
— Нет, — сказал я.
— Хочешь, договор с тобой подпишу?
— На что?
— На что хочешь, ну, на инсталляцию?
— Какую еще инсталляцию?
— Выпить хочешь? Вермуту? Коньяку? Шампанского? Давай как когда-то, помнишь, ну, в ГДР-то, набросились у Михеля, а потом на лошадях-то, помнишь, поскакали, попадали, а?
Он захохотал, весь затрясся, видимо с живостью вспоминая какой-то совершенно неведомый мне эпизод, в какой-то там ГДР, что ли.
— А помнишь, Володька, как в канасту играли в Румпельштильциене? — осторожно спросил я. — Помнишь, как ветер там выл, как джаз слушали, ну Хораса-то Силвера, или как его там?
Он диковато на меня глянул, будто вдруг не узнал. Тут в кабинет с поспешностью, словно опаздывают на самолет, вкатили секретарша и члены актива два колесных столика с напитками и закусками. При окружающей роскоши странно было видеть несвежие кусочки булки с твердыми, как сургучные печати, нашлепками икры.
— Лидка, к роялю! — скомандовал шеф, а сам углубился в переговоры сразу по трем телефонам, одновременно делая мне приглашающие жесты: выпивай, мол, закусывай!
Лидка заиграла: «Он мне дорог с давних лет, и его милее нет, московских окон негасимый свет».
Влад Гагачи напялил большую ковбойскую шляпу.
— Пошли!
Выходя из кабинета, я заметил, что актив уже рубает нетронутые бутерброды и Лидка, бросив клавиши, бросается к каталкам, явно опасаясь, что ничего не останется.
Засим началась Головокружительная, как дурная пьянь, экскурсия по владениям Влада Гагачи. Похоже было на то, что за два года экономической свободы его концерн прибрал к рукам всю недвижимость в Кисельномолочном переулке. Мы шли через какие-то дворы, где иногда под навесами возникал скульптурный цех с бюстами последней императорской фамилии, или ремонт старинных кремлевских автомобилей, или пробегал выводок борзых. Потом мы спускались в подвалы, где посреди векового заброса и инфернальной войн вдруг обнаруживался дубильный цех или компьютерная свалка так называемого вычислительного центра, соединенного с туристическим бюро, продающим поездки на Гавайи и в Майами. По дороге мы обрастали спутниками, и вскоре за нами уже тянулась свита, в которой были хорошенькие девушки, похожие, как все нынешние хорошенькие девушки в Москве, на проституток, но не обязательно проститутки, и так называемые «новые русские» с налетом гангстеризма, но не обязательно гангстеры, и вполне совковое, в синих халатах с пятнами, ворье. Все эти люди старались на ходу поговорить с Владом Гагачи, склонить его к принятию каких-то решений, или отговорить от оных, или просто денег попросить.
Не принимая никаких решений, ни от чего не отказываясь и никому не давая денег, он всем показывал на меня. Узнаете? Сияйте, гады, вы все должны сиять, когда у нас такие гости! Только однажды в каком-то складе он приостановил свое поступательное движение, затащил за шкаф средних лет интеллигента, явно открестившегося от своего сословия, и стал настойчиво чего-то допытываться. Мне показалось, что он его спрашивает обо мне: ты должен что-нибудь знать об этом, скажи мне, гад, с чем его едят, а то получается лажа. Вот это словцо опять как-то приблизило ко мне президента. Все-таки в те времена мы все только и бубнили: лажа, лажа, лажа. Бывший интеллигент вышел из-за шкафа, пожимая дряблым плечом: ни хрена, мол, не помню.
Вдруг, на задах каких-то Урусовских палат, мы вошли в большой ангар, сродни киносъемочному павильону. В глубине под сильными лампами разминался балет в вязаных чулках. Лохматый режиссер, увидев вошедшую толпу, захлопал в ладоши. Балерины стали стаскивать чулки. Гитаристы тронули струны в районе промежности, все зарокотало. Почти невыносимо несло потом со сцены и обратно. Девица в бикини и с кошачьим хвостом понесла по рядам шампанское. В зале вспыхивали улыбки, демонстрирующие то отменный многотысячный фарфор, то дефицит зубного протезирования. Множество бород. Обилие внизрастущих волос заметно отличает творческие круги Москвы от таковых на Западе. В общем, я оказался на самой настоящей тусовке. Содрогаюсь, но не могу не произнести этого отвратительного слова. Начав в конце прошлого десятилетия возвращаться на родину, я оказался в странных отношениях с возникшим без меня жаргоном. Когда-то я ведь и сам считался жаргонным засорителем ВМПС, а вот сейчас, когда новые выражения и словечки вошли в обиход, все время ловлю себя на неловкости, даже брезгливости, и несколько содрогаюсь, когда приходится употреблять, когда без этого не обойтись.
Шла генеральная репетиция супершоу «Шаг в сторону — расстрел на месте», главным спонсором которого выступал концерн «Глоб-Футурум». Попутно действовал какой-то аукцион. Фрукт в цилиндре с портретом Ленина на фронтальной части нес что-то скороговоркой, молотил молотом, подсвистывал серпом. Непонятно было, чем торгуют: кассетами, щенками, бюстами, балеринами. Супершоу возникало в результате синтеза искусств: тут вам и кино, и миманс, концептуальная инсталляция под истерическую мелодекламацию, смехачество и трюкачество, болото невидимых миру слез, пузыри земли, акты половые, подпольные и надпольные, шутовское фехтование под лекцию «Об оксюмороне русского плюрализма», спасение мира красотою и, наконец, финальная акция сострадания в контексте всего человечества — освобождение из оков маленькой кинетической скульптурки, тик-так.
В самом разгаре кто-то ткнулся мне в плечо мокрым пятаком лица. Оказывается, сам главный спонсор закемарился, завалился, зубульонился в обе ноздри. Возраст сказывается, черт возьми. Даже самые нахрапистые из нашего поколения таких «глоб-футурумов» уже не тянут.
Тут, как бы для того, чтобы и меня испытать на прочность, на колени мне уселась девушка с кошачьим хвостом. Вся кожа у нее пропахла прокисшим шампанским. Ну что, папочка, узнаешь свою киску? Нейлоновый хвост на сгибе руки, незабываемая картина комсомольской молодости.
Супершоу внезапно кончилось, и Влад Гагачи тут же вскочил принимать поздравления, сама бодрость, сама самодостаточность!
— Деньги будут, будут! — кричал он в микрофоны. — Успокойте инвесторов, деньги будут! Как откуда, с Запада, конечно! Кто гарант? Вот гарант!
Он обнял меня, дохнул чем-то хорошо переваренным. Вспышки, вспышки, фотооппортьюнити! Да тут, оказывается, ведущая пресса присутствует!
— Руки прочь, какой я тебе гарант?!
Сильно повиснув, он шептал мне в ухо:
— Ну что тебе, трудно сказать, да?! Ну скажи, что гарант, и сразу тебя отпущу! Ну, старик, ну, не подводи!
Вот оно что, тут, оказывается, какая-то подлая ноздревщина по мою душу разыгрывается! Какая-то гнуснейшая к тому же чичиковщина тут в ходу! Какой-то гадючий гагачизм процветает! Я пытался отодрать от себя навалившегося президента и прилипшую киску. Где здесь иностранная пресса?! «Вашингтон пост», выручай!
Выходящие из ангара аплодировали, думая, что наша возня — это всего лишь продолжение тусовки. Наконец отодрался, соединился с толпой. Краем глаза заметил, что Влад Гагачи сует хныкающей киске несколько замусоленных «штук», то есть тысяч.
Толпа уходила под землю и двигалась там в неизвестном направлении. Такое явление уже однажды наблюдалось на шекспировском спектакле одного такого Штайна, что ли, в Западном Берлине, только здесь было круче. Вместо штайновских скелетов в этом тоннеле очаровывали знаки разрухи, распада, гнили, ржавчины, свалявшейся за семьдесят лет пыли, беспредельного искорёжа, окаменелости человеческих истоков. Дуло кислятиной. В полумраке с потолка и с труб свисали клочья то ли асбестовых прокладок, то ли летучих мышей. Все это завершилось наконец сводчатым входом в главный дворец, где сияли люстры, хрустел паркет, кружился вальс. Публика устремлялась в два угла зала, в одном — выпивон, в другом — закусон; все на халяву!
Мне не удалось достичь ни того, ни другого. Ребята с видеокамерой загнали меня в угол и потребовали мнения по поводу супершоу. Ничего связного я сказать не мог. Не успел я отделаться от репортеров, как ко мне с поцелуями устремилась пара потрепанных «шестидесятников». В мое время он был дантистом, она — театральным критиком. Не исключено, что теперь они поменялись специальностями. Это неважно, главное — было что вспомнить! Вместо воспоминаний, однако, последовал ухмыльчивый вопрос: