Зеница ока. Вместо мемуаров

Вернемся, однако, к «Свободе». Посторонним может показаться, что тамошние журналисты просто-напросто выполняют указания своего американского начальства, но я не посторонний и знаю, что это не так. Даже в годы холодной войны, когда я там сотрудничал, на станции всегда возникало влиятельное ядро русских интеллектуалов, которые распространяли свое мнение и на американскую администрацию. Так и сейчас существующее на станции ядро интеллектуальных разночинцев влияет на начальство гораздо сильнее, чем оно на них. У этих людей на все внутри и вне их круга всегда готов свой шаблон. Ничего зловещего в этом шаблоне нет, он состоит из благороднейших побуждений и даже соответствует той дефиниции русской интеллигенции, что была предложена Набоковым в его письме Эдмунду Уилсону. Согласно этому шаблону, малое всегда лучше большого. Большое всегда стремится подмять малое, и если малое сопротивляется, справедливость всегда на его стороне. Реальность, увы, не всегда соответствует этой тезе. Малое иногда становится абсолютным злом, и именно так обстоит дело в Чечне.
Говоря об «абсолютном зле», я, конечно, не считаю Россию воплощением абсолютного добра. Этой стране, которая сейчас старается втереться в число «Большой восьмерки» процветающих демократических стран, досталось дурное наследство. За ней еще от Ивана Грозного тянется шлейф безжалостного империализма. Загребущим ее большевистским лапам трудно разогнуться в открытую ладонь. И все-таки сейчас это уже другая страна. Автократия сменилась клептократией, что в общем-то не так уж противоречит зачаткам демократии. В этом странном обществе распространяется всеобщий «слив», но не так уж сильно процветает тотальная ложь. Разделившаяся на множество разных кланов и направлений пресса не позволяет врать внаглую. В отличие от чеченских «полкомов», которые даже своего президента превратили в заурядного агента тотальной дезинформации, российские генералы остерегаются врать. Если подыскивать однозначное определение российской ситуации, можно предположить, что здесь правит «парадоксальный парадокс». Чекисты родины, еще недавно осуществлявшие презренный сыск и контроль по всему идеологическому пространству — на экранах иногда даже появляется один из душителей альманаха «Метрополь», — сейчас волею судеб стали борцами против абсолютного басаевского злодейства, а стало быть, защитниками этой недозрело-перезрелой демократии.
В историческом смысле российская цивилизация, разумеется, переживает период распада империи. Его не остановить, но речь сейчас идет не о сохранении империи, а о возможности создания на ее месте обширного демократического содружества. Удастся ли преодолеть всеобъемлющий цинизм, жадность, жуликоватость, найдется ли в конце концов хоть какой-нибудь позитивный потенциал — вот в чем вопрос.
Чеченская Ичкерия, как побочный продукт имперского распада, хотя и кажется некоторым представителям интеллигенции содружеством суровых борцов за независимость, по части дегенеративных признаков дает сто очков вперед парадоксальной метрополии. Национальное самоопределение всегда было священной коровой, воспитанной в разночинных традициях интеллигенции. На примере Ичкерии мы видим, какие плоды иной раз могут принести эти страстные импульсы. Мрачнейшее феодально-рабовладельческое царство, в практике которого мы видим постоянный садистский постулат рассечения человеческой плоти, вырастает там на поле независимости. Римское право, Десять заповедей, Кодекс Наполеона, всевозможные хартии прав человека, Устав ООН, то есть все основные вехи на пути человеческой истории, не существуют на этом пространстве, а шариат используется лишь как прикрытие для разбушевавшихся комплексов неполноценности.
Конечно, нельзя весь чеченский народ обвинять в случившемся. В любом народе, по всей вероятности, численно преобладают невинные души, однако мы знаем по опыту истории, что время от времени в сердцевине народа возникает энергетическое ядро, заряженное злой волей. Так было в Турции перед армянской резней, так было в России и Германии. Энергетическое ядро современной Чечни состоит из басаевских башибузуков. Как выяснилось в Дагестане, их боится весь Кавказ. Им кажется, что они формируют новую расу господ. Им кажется, что они, мифические богатыри, разгромили Россию в войне 94—96-го годов, что впереди у них еще множество побед над «неверными».
 
Не следует недооценивать мессианический позыв чеченского энергетического ядра. Большевистская революция 1917-го не смогла бы победить в России без интенсивного революционного террора 1881–1911 годов. Правда, в отличие от басаевских живодеров, юные террористы тех лет не прикрывались живым человеческим щитом, не стреляли из-под юбок рожениц, не взрывали многоквартирные дома, они безоглядно жертвовали собой во имя «светлых целей», однако так или иначе, именно энергетическое ядро ничтожного меньшинства, которому аплодировала разночинная интеллигенция, разрушило все общество.
Современные политологи Запада проводят линию драматического разлома истории по границе между западным и восточным христианством. Это неверно, существует другая линия, и на этой линии истинного разлома сейчас ведут бои российские Вооруженные силы. Это не религиозная война. Пророки мусульманства и христианства не противоречат друг другу. Аллах у нас у всех один. Вот только дьяволы, быть может, разные.
2 ноября 1999 
 Старые песни о глупом 
 
Нередко задумываешься: как возникало столь укоренившееся у нас антизападничество? Как в списке народных мудростей появилось основополагающее: «Что русскому хорошо, то немцу смерть»? Какие наши первородные ценности «мы ни за что врагу не отдадим»? Ясно, что во время петровских реформ боярин дрожал за свою бороду, длинную, пушистую, блохастенькую. Что же, однако, случилось дальше, когда уже все подбородки были бриты, почему антизападные сантименты оказались сильны и под импортными жилетами?
Ведя в своем классе семинар «Два столетия русского романа», я в поисках генезиса этого жанра залезал и в более отдаленные времена, в частности в куртуазный XVIII век, когда романы россиянами уже время от времени создавались. Создавались они в основном в придворном окружении персонами высшей знати, то есть теми, кого на английский манер можно и в прямом, и в переносном смысле назвать «большими париками» (big wigs). Это было поистине литературно-центрическое общество, прежде всего потому, что «матушка-государыня» Екатерина Великая сама являлась настоящей писательницей с большим и даже несколько разнузданным воображением. Все эти романы, написанные холеными и высокообразованными людьми в напудренных париках и серебряных камзолах, эдакими русскими маркизами на высоких красных каблуках по последней парижской моде, несли в себе совершенно отчетливую, если не воинствующую антизападную идеологию.
Вот, скажем, Сумароков Александр Петрович, получивший блестящее европейское, в основном французское, образование в привилегированном corps des cadets, создает полемически заостренную патриархальную утопию о счастливом обществе, в котором трудятся наши собственные российские, отнюдь не на западный манер охочие до работы крестьяне, где все счастливы, потому что царит справедливость. Он же творит панегирики Екатерине Великой, именно она подразумевается как хранительница патриархального русского очага.
Другой рафинированный интеллектуал, основатель первой российской масонской ложи и зачинатель нашей литературы Михаил Матвеевич Херасков в своем большом романе «Кадм и Гармония» описывает долгое путешествие Кадма в поисках его сестры Европы. В ходе этого путешествия тот достигает «земли обетованной», населенной счастливым племенем «славов». Правит этим приятным и совершенным обществом, разумеется, мудрая и благородная женщина. Поиски закончены, сестра не найдена. Подразумевается: да и не нужна.
Действие нескольких русских утопических романов протекает почему-то на Луне, среди них мы находим «Новейшее путешествие» Левшина и «Сон Кидалов» Чулкова. Оба романа высмеивают интерес русских к западной науке (то есть то самое советское «низкопоклонство перед Западом»), которая объявляется антитезой русской веры.