Насмешливое вожделение

  
Глава третья
 
БАРЫШНЯ И ТВОРЧЕСКИЕ ЛИЧНОСТИ
 
1
На другой стороне улицы, рядом с кирпичным зданием разминался бегун. Грегор Градник сидел на скамейке и следил за его старательными, равномерными движениями. Полуденное солнце осветило красный фасад, усеянный светлыми пятнами окон и открытых галерей. Южный свет залил сырые окрестности, белые дорожки среди мокрой травы, яркие одежки студентов, их белые и черные лица, суету их теннисных тапочек перед входом в столовую. Дома сейчас февральский снег, подумал он, должно быть, на улицах грязная слякоть. Анна надела резиновые сапоги, в автобусах удушливая сутолока мокрых тел. А здесь легкая фигура бегуна отделилась от солнечных бликов и, покачиваясь на бегу, двинулась в его сторону. Струйки воды с мокрой травы обрызгивали его икры и лодыжки. Только когда джоггер оказался шагах в двадцати, Градник узнал в нем профессора Блауманна. Тот бежал не так грациозно, как казалось издалека: бежал, отфыркиваясь, изо рта вылетали капельки слюны. Фыркая словно конь, остановился перед ним, продолжая бег на месте. В мокрых тапочках хлюпала вода, изо рта летела пена.
«Spleen! — выкрикнул профессор. — Селезенка! Выдыхаемые миазмы ее диспергируют!»
Профессор Блауманн был не просто профессором. Он был писателем. Он давно собирался написать книгу о меланхолическом веществе. Что-то среднее между прозой и эссеистикой. Между фикшн и нон-фикшн. И то, и другое, в одном флаконе. О меланхолическом веществе и его теснейшей связи с селезенкой.
Градник поднялся со скамейки. Ему показалось, что коллега начал дискуссию, которую нужно вести стоя.
«Сидите, — воскликнул коллега писатель, продолжая топтать траву под ногами. — Видите ли, я не могу останавливаться». Градник сообразил: профессор может простудиться, его тело остынет, кровь загустеет, все это плохо для сердца. Но остался стоять. Не может он сидеть, в то время, как его коллега, стоя, начинает академическую дискуссию. Вспомнил, как был принят профессором в его кабинете. На следующий день после того бега под зонтами Блауманн принимал его в своем кабинете, уставленном книгами. В твидовом профессорском пиджаке и красном галстуке. Спокойное место, дышащее знаниями, с мебелью, которая, казалось, тоже дышала. Граднику сообщили, что это стиль чиппендейл. Или его качественная имитация. Беседа перемежалась длинными паузами, время от времени из коридора раздавался шум. Там, за дверью, кипела жизнь. Меланхолическое вещество, узнал Градник, связано со сплином, spleen. При этом термин «spleen» следует использовать буквально, в биологическом смысле. Сплин по-английски — селезенка. Там скапливается то, что приходит из телесных жидкостей. Телесные жидкости — это humour, гумор, юмор. В староанглийском humour — значит именно «телесные жидкости» и больше ничего. Образуется вещество, вещество меланхолии, загустевающее, как деготь. Теперь вы понимаете связь, — сказал профессор, — между хандрой и селезенкой, между биологией и литературными измышлениями. Это будет блестящий текст, — заметил он. — Когда я его напишу, можно спокойно умереть.
«Из желчи выделяются миазмы, отравляющие мозг. Физическое движение диспергирует, разжижает этот деготь. Меланхолическое вещество не поражает мозг. Понимаете?»
На красном лысоватом профессорском темени выступали крупные капли пота и катились по лицу. Его о-образные ноги продолжали переминаться, руки мяли мокрую бейсболку.
Из-под его шорт для бега торчало что-то белое. Градник не решился посмотреть, что это — оторвавшийся лоскут нижнего белья или что-то еще, во всяком случае, при виде этой детали, вылезающей из-под профессорских штанов на оголенное бедро, ему стало неловко.
«Вы позволите, — воскликнул профессор. — Там бегает Мэг Холик. Газель! Мы с ней немного пробежимся вместе».
 
Мэг Холик посещала курс креативного письма. Это была та самая черноволосая девушка, которая вместе с Фредом Блауманном встречала его в аэропорту. С ней он убежал по улице под зонтом. Профессор повернулся и зашлепал по мокрой траве за беззаботной … газелью.
«Если у вас найдется время, — крикнул он, — мы за обедом продолжим».
«Да, — крикнул Градник ему вслед. — Да! Я как раз об этом подумал».
2
На самом деле он думал не об этом. Он думал, как этого избежать. Меньше всего ему хотелось, мирно прихлебывая суп, беседовать с коллегой в красном галстуке о меланхолическом веществе. В первые дни он обедал со студентами и с любопытством наблюдал за профессорским отсеком. Но с этой стороны было невозможно что-то отследить. По ту сторону нужно было постоянно говорить о себе, только о себе. О себе ему сказать было нечего. Из студенческой части столовой были видны сине-голубые обои на стенах профессорского зала, легкий наклон ученых голов, умеющих задавать вопросы и выслушивать ответы. Эта сторона — шумный студенческий мир — была отделена от той — мира профессора Блауманна — постоянно открытой настежь дверью. И на той стороне стояла такая тишина, что было слышно позвякивание столовых приборов. Здесь же над столами стоял ор, грохотали подносы. Профессорская тишина и студенческий гвалт дополняли друг друга. Студент, пересекая пограничную полосу, отделяющую шум от тишины, понижал голос. Преподаватели, проходя через студенческий зал, шумно переговаривались, открывали жестяные банки и на ходу опрокидывали в себя их содержимое. Ритуал еды демонстрирует differentia specifica, видовые отличия. Так, студенты, являют собой пример флуктуации, насколько мы можем ее себе представить. А профессорско-преподавательский состав — это институция, устойчивая основа, Stiftung. У профессора Фреда Блауманна и студентки Мэг Холик разные проблемы. У профессора — научные, писательские, связанные с описанием меланхолического вещества, у студентки — флуктуационные. Бегать они могут вместе, но это не значит, что она может быть как-то посвящена во всю совокупность проблем, которые существует на той, тихой стороне. Речь идет не только о разнице в возрасте и базовых знаниях, но о постоянном бремени мироустройства, которое профессор несет на своих о-образных ногах и которое в случае со студенткой сводится всего лишь к разным преходящим вопросам.
Тут Грегор Градник поймал себя на невероятной мысли: что-то здесь напоминало о его срочной службе. На первый взгляд такое сравнение было беспрецедентным: где-то на Балканах в бывшую конюшню с мокрыми перекрытиями и маленькими окошками, переделанную в солдатскую столовую, врывается табун молодых парней в мятых зеленых гимнастерках. В руках у них тарелки, полные разваренных бобов в мучной подливке. Над огромными котлами поднимается пар. В углу, за столами, накрытыми белыми скатертями с пятнами от гуляша, сидят офицеры. Портупеи с пистолетами висят на спинках стульев, чтобы во время обеда им не пришлось двигать свои задницы. Не выуживать свое оружие из промежности, куда оно то и дело сползало. В расстегнутых мундирах, с сигаретами в пальцах, они беседуют о тайных организационных и профессиональных вопросах мироустройства.
«Вы приглашены на вечеринку», — сказал Фред Блауманн.
«Будут люди из мира искусства, — добавил он. — И продолжил: Если не ошибаюсь, вы многое услышите об алиенации. Здесь постоянно обсуждают эту тему».
3
«Алиенация? — произнесла барышня. — Это какой-то сорт сыра? Звучит по-французски».
Барышня грызла орехи. У нее в запасе была целая горсть.
«Они мне сказали, — сообщила она, — что я найду вас по облаку сигаретного дыма».
У барышни были водянистые голубые глаза. По белой коже рассыпаны веснушки, примерно горсть.