Пойте, неупокоенные, пойте

– Ты пошел за ними? – спрашиваю я.
Ричи так сильно наклоняется к Па, что, если бы он был жив, он бы наверняка упал. Его челюсть ходит из стороны в сторону, зубы скрипят друг о друга.
– Да, – отвечает Па, сжимая молоток так сильно, что его костяшки белеют, а потом он расслабляет руки. Снова сжимает молоток, снова расслабляет руки.
– Да, – говорит Ричи. – Да.
Журавль разрезает воздух, серый с розовыми коленями, над моей головой. Он не кричит и не каркает. Он молчит.
– Что произошло?
Па снова глядит на меня оценивающе. Я отвожу плечи назад, держу подбородок твердо.
– Джоджо? – говорит он.
Я киваю.
– Синий? Он такой же был, как Свинорыл.
Свинорыл: большой жестокий белый человек, который работал с Па и собаками. Па взмахивает и обрушивает другой столб загона.
– Такие не ценят жизнь. Причем ничью не ценят.
Ричи открывает и закрывает рот. Облизывает языком зубы. Как будто ест воздух.
– Я должен был выследить их.
Проглатываю слова Па.
– По воскресеньям за женщинами меньше следили. Прошло пять часов, прежде чем кто-то нашел ее, понял, что Блю и Ричи исчезли, прежде чем сержант сложил два и два, – говорит Па. – За это время вполне можно было пробежать те чертовы пятнадцать миль до края Парчмана. Вернуться в свободный мир. Надзиратель орал на всех, его одежда была мокрой, как будто он в ней плавал. Так и до белых женщин дойдет! – кричал.
– Вполне можно, – вторит Ричи.
Голос его пустой и хриплый, как кваканье жабы, изнывающей в отсутствие дождя.
– Он так быстро бежал, – продолжает он. – Иногда мне приходилось следовать за ним только на слух. Он все время разговаривал сам с собой. Нет, не сам с собой – с мамой. Говорил, что возвращается домой. Что он хочет, чтобы она для него спела. Спой своему сыну, – говорил. – Спой.
Молоток свистит в воздухе. Термиты извиваются в своем разрушенном доме.
– Я был недостаточно быстр. Он набрел на девушку, набиравшую воду из родника. Снес ее с ног, – говорит Па. – Рванул ее платье прямо спереди. Она побежала домой, держа его за две половинки. Маленькая белая девочка с рыжими волосами. Сказала своему отцу, что какой-то сумасшедший негр напал на нее.
– Я остановил его, – говорит Ричи. – Ударил веткой. Достаточно сильно, чтобы отвадить от нее, достаточно сильно, чтобы он ударил меня по лицу.
– К тому времени все уже знали. Ричи и Синий бежали достаточно далеко и долго, до самого заката, и белые люди стали собираться. Все мужчины. Мальчики даже моложе Ричи в комбинезонах, свисавшие с кузовов пикапов. Казалось, их были тысячи. Они выглядели так, будто их лица были покрыты красным туманом в свете фар грузовика, а все остальное в темноте выглядело полностью черным: одежда, волосы, глаза. Я видел это в них: видел, как каждый из них, словно собака на охоте, склонился вперед от нетерпения. И их смех. Они не могли перестать смеяться. Я знал, что между ними двумя, между Синим и Ричи, они различий никаких делать не станут. Они увидят лишь двух негров, двух зверей, которые посмели тронуть белую женщину.
Ричи никогда не был таким неподвижным, таким тихим. Его рот замер открытым. Глаза расширились и потемнели. Он стоял на носках, словно высеченный из камня. Но каждая часть Па двигалась: его руки, когда он говорил; его плечи мягко складывались вперед, подобно увядшему цветку в самую жаркую пору дня. Я никогда не видел такого. Все линии его лица скользили друг по другу, как линии разлома земли. А под ними – боль. Упавшая кувалда.
– Я выгнал псов за забор, за пределы Парчмана, в Дельту. Через плоскую равнину, через землю, высохшую и облысевшую от черных рук. Да. Грунт был черный, как эти самые руки, и рассыпчатый. Такой, что под ногами оставались четкие следы. Я шел по их следам, а собаки – по запаху, через колючие рощи, через коварные поля, мимо весенних лабазов к большим полям, большим домам, где собирались и роились белые мужчины и мальчики. Двигались как единое целое. Жаждали крови.
Па опустил голову, вытер пот о плечо. Постучал ногой – словно лошадь, предупреждающая перед ударом.
 
– Что случилось? – подгоняю его.
Па не поднимает глаз.
– Надзиратель и сержанты ехали на машинах по дороге, следуя за собаками. За их воем. Те мужчины выгнали своих собак, и один мальчик наткнулся на Синего. Он был на дереве в одной из рощ на западе. Мне пришлось аж зажмуриться от крика, который поднялся, когда они нашли его. Они начали стрелять из винтовок, и надзиратель с сержантами и доверенными стрелками поехали туда. Я взял своих псов к ноге. Ждал. Потому что они рвались не на запад, а на север, и я понял, что они выслеживали именно Ричи. Не прошло и пяти минут, как я увидел костер, который они разожгли, и понял, что происходит. Понял еще до того, как услышал крики Синего.
Ричи моргает. Его пальцы растопырены, как крылья птицы. Моргает он сначала медленно, но по мере того, как Па продолжает рассказывать, все быстрее, и вот уже ресницы трепещут, как крылышки колибри, и все, что я вижу, – это его глаза, его черные глаза с тонкой поволокой.
– Один из доверенных рассказал мне потом, что от него отрезали куски. Пальцы рук и ног. Уши. Нос. А потом с него начали сдирать кожу. Снимать с него шкуру. Я последовал за собаками, унимая их, через небо, меняющееся с синего на черное, через поля, к другой группе деревьев. У основания одного из них сидел Ричи, прикрыв рукой черный фингал. Рыдая. С поднятым носом, прислушиваясь к Синему и толпе.
Ричи сжимает кулаки, затем раскрывает их. Снова сжимает кулаки. Снова разводит пальцы в стороны.
– Они собирались сделать то же самое с ним. Как только закончили бы с Синим. Они собирались пойти за этим мальчиком и кромсать его, пока он не станет одним мягким, окровавленным, кричащим существом, а потом повесить его на дереве.
Па смотрит на меня. Он дрожит всем телом.
– Он был всего лишь мальчиком, Джоджо. Даже животных убивают гуманнее.
Я снова кивнул. Ричи обвивает себя руками, обнимает все крепче и крепче, его руки и пальцы растут на глазах.
– Я сказал ему: Все будет хорошо, Ричи. Он спросил: Ры поможешь мне? Рив, куда мне идти? Я подозвал собак. Протянул к нему руки, ладонями кверху. Подходил медленно. Успокаивал его. Сказал: Мы уведем тебя отсюда. Уйдем отсюда. Коснулся его руки: он весь горел. Я попаду домой, Рив? – спросил он. Я присел рядом с ним, собаки беспрестанно виляли хвостами, а я смотрел на него. У него были детские волосы по краям головы, Джоджо. Маленькие тонкие волосы, которые у него остались еще с тех пор, как он сосал грудь своей матери. Да, Ричи. Я отведу тебя домой, – сказал я. И тогда я взял нож, который держал в своем ботинке, и одним ударом вонзил его ему в шею. В большую вену с правой стороны. Держал его, пока кровь не перестала брызгать. Он смотрел на меня, раскрыв рот. Ребенок. Слезы и сопли по всему лицу. Удивленный и испуганный, пока не перестал двигаться вовсе.
Па говорит куда-то в свои колени. Голова Ричи откинута, он смотрит в небо, на великий голубой холст за объятиями деревьев. Его глаза расширяются, руки вытягиваются, а ноги расходятся, и он не видит уже ни меня, ни Па – он смотрит на все, что за пределами нас, за всеми теми милями, что мы проехали на машине, туда, где сосны переходят в поля, хлопок и только пробивающиеся из земли весенние деревья, за автомагистрали и города, назад, к болотам и рощам столетних деревьев. Сперва мне кажется, что он снова поет, но потом я понимаю, что это стон, который переходит в крик, а затем – в вопль, и его лицо искажается от ужаса перед тем, что ему открылось. Я морщусь и едва слышу Па сквозь визг Ричи.
– Я положил его на землю. Натравил собак. Они почуяли кровь. Разодрали его.
Ричи вопит. Разъяренный Каспер лает где-то на дороге. Свиньи визжат. Лошадь стучит копытами в своем загоне. Па шевелит руками так, словно не знает, как ими пользоваться. Как будто не уверен, что они умеют.