Проклятые судьбы (ЛП)

— А я не могу поверить, что ты сам никогда не приглашал ее на свидание, — парировал он, и я вздохнул. — Серьезно, у тебя было спланировано идеальное свидание, не можешь же ты сказать, что данная мысль никогда не приходила в голову.
— Только в фантазиях, — признался я. — Я был достаточно осведомлен обо всех причинах, по которым она могла бы мне отказать, чтобы понять, что не стоит спрашивать об этом.
Калеб бросил на меня взгляд, который на самом деле можно было описать только как жалостливый, и я прищурился на него.
— В любом случае, — сказал он. — Возвращаясь к моему вопросу. Если быть до конца честным, то нет, я не думаю, что у нас с ней могли бы быть длительные отношения. Мне нравится тусоваться с ней так же, как мне нравится тусоваться с вами, ребята — она отлично умеет смеяться и может выпить со мной под столом, она заводит меня почти постоянно, ее кровь на вкус как экстази. А тут еще и секс в придачу.
— Звучит как идеальная девушка, — пробормотал я.
— Возможно, если бы все было просто, но… Я думаю, что я всегда был для нее заменой. Ведь она действительно положила на тебя глаз. — Он улыбнулся мне так, что в улыбке не было никакого гнева, только принятие. — И, по крайней мере, теперь я знаю почему.
— Значит, ни одна часть тебя не думает или не надеется, что теперь, когда мы с ней не можем…
— Нет, — оборвал он меня. — Я не хочу, чтобы это прозвучало грубо, чувак, но я не хочу быть ее утешительным призом. И я тоже не хочу, чтобы тебе приходилось отказываться от нее…
— Я не хочу говорить об этой безумной идее, которую ты и остальные придумали, чтобы мы бросили вызов звездам, — прорычал я.
— Почему бы и нет? — потребовал он, не позволяя мне отвернуться от темы. — Ты, кажется, хочешь бороться за нее, ты хочешь доказать ей, что ты больше, чем монстр, которым она тебя считала. Какой в этом смысл, если ты не веришь, что для тебя есть хоть какая-то надежда?
— Потому что это и есть любовь, — сказал я тихим голосом, задумчиво проводя пальцем по обнаженному участку кожи на правом предплечье. — Это значит отдавать все, не ожидая ничего взамен. Это значит пожертвовать своим сердцем и счастьем ради кого-то другого, признать все свои ошибки и попытаться их исправить. Не потому, что ты ожидаешь получить что-то взамен. А потому, что человек, которого ты любишь, должен знать, что ты чувствуешь.
Я поднялся на ноги, намереваясь уйти, но Калеб тоже вскочил, поймав меня за руку, прежде чем я успел сделать шаг в сторону.
— Разве она не заслуживает любви? — спросил он. — Разве она не заслуживает того, чтобы каждый день просыпаться в объятиях того, кто ее любит? Чтобы в ее жизни был смех, счастье и сотню гребаных драконьих детенышей, если это то, чего она хочет?
— Она знает, но…
— Но ничего, — отрезал он. — Вот почему все мы так чертовски усердно работаем, чтобы найти способ обойти это для тебя. Потому что мы считаем, что вы оба заслуживаете этого. Так что перестань недооценивать себя. Перестань недооценивать ее. И реши прямо здесь и сейчас, что ты будешь бороться за свою девушку. По-настоящему бороться за нее. Не просто выполнить дерьмовую миссию, где исправляешь всю вину перед ней. Докажи ей, что ты заслуживаешь ее, а затем заберись в гребаное небо и вырви прямо из него звезды для нее, если они все еще не согласны с этим.
Свирепость в его глазах заставила мое сердце забиться сильнее, когда его слова зажгли во мне боль, которая была настолько чертовски соблазнительной, что я даже не хотел пытаться сопротивляться ей.
— Ты хочешь, чтобы я боролся за нее против воли звезд? — спросил я, хотя по какой-то безумной причине это прозвучало не так страшно, как должно было быть. Страшно было не сражаться, страшно принять этот гребаный ад как судьбу. Страшно сдаться и позволить звездам, моему отцу и какой-то ебаной версии судьбы выбрать за меня мою жизнь.
— Разве это не то, чего ты хочешь?
Мой язык был свинцовым во рту, мои ладони были скользкими, а сердце бешено колотилось, когда я думал об этом. Хотел ли я бороться всеми фибрами души за то, чтобы Рокси Вега была моей?
 
— Да, хочу.
Орион
Я встал рано. Не то чтобы я спал. Мир превратился в извращенный беспорядок, который больше не позволял спать. После всего, через что я прошел, всего, ради чего я работал, моя жизнь развалилась на части в течение тридцати секунд. И мне потребовалось все, что у меня было, чтобы просто держать себя в руках.
Я вцепился в свои волосы, расхаживая взад и вперед в камере шесть на шесть из солнечных стальных прутьев, мои запястья все еще были скованы наручниками, чтобы сдерживать мою магию. Они позволяли мне проводить несколько минут каждый день в пустой комнате, предназначенной для сдерживания моей силы, чтобы я мог использовать свою магию и не заболеть. Но мне было плохо. Меня тошнило от беспокойства. И я не спал всю ночь, пытаясь найти выход из этого положения. Но я по-прежнему не знал как.
Я опустился на скамью в задней части камеры, не обращая внимания на агента, который сидел за своим столом через широкое пространство, закинув ноги на него, и смотрел какое-то комедийное шоу в своем атласе, сопровождающийся смехом на заднем фоне, который разъедал мой череп.
Я уперся локтями в колени и опустил голову на руки, пытаясь сосредоточиться и отгородиться от непрекращающегося смеха и хихиканья, которое исходило от агента в ответ.
Сегодня, менее чем через два часа, мне предстояло войти в суд Солярии, чтобы предстать перед судом народа. И я ебать как не готов. Даже после всех обсуждений с Киплингом, ничего из того, что он предложил, не могло исправить это дерьмо. Ничто из того, что я скажу в суде, не сможет заставить все исправить. Все уже решено, я просто не знаю, насколько жестоким будет мое наказание.
Я не давал своим мыслям переключиться на Голубка, несмотря на то, что она итак владела мной, умолял себя снова и снова не задумываться о ней. Но как только я позволял мыслям ускользнуть, чувство вины так сильно сдавливало мое сердце, что проваливался в бездну страданий. Я был настолько беспечен, раз позволил этому случиться, и теперь ее будут высмеивать из-за меня. И хуже всего было то, что я никогда больше не смогу держать ее в своих объятиях.
Я встал со скамейки и снова принялся расхаживать по комнате, пытаясь прогнать эти мысли и найти решение. Дариус мог нанять мне самого лучшего адвоката, но в долгосрочной перспективе это ничего не изменит. Он мог бы даже добиться обещанного смягчения приговора, но мне было на это наплевать. Я волновался за Голубка и о том, что это с ней сделает. Мое имя навсегда привяжется к ее репутации, ее же имя втопчут в грязь, возможно, безвозвратно уничтожат ее шансы занять трон. Газеты будут лгать, будут выставлять ее обманщицей на моих занятиях, будут стыдить ее до тех пор, пока никто ей не перестанет верить. Хотя, они, вероятно, уже начали.
Мое дыхание стало прерывистым, и мне стало трудно втягивать воздух, пока я продолжал вышагивать вперёд-назад, назад-вперед.
— Ты когда-нибудь прекратишь это гребаное вышагивание? — огрызнулся на меня агент, стряхивая крошки со своего большого живота от огромного печенья, которое только что съел. У него на столе лежал бумажный пакет с ними, который, по-видимому, был завтраком этого ублюдка.
Я зарычал на него, но мои клыки не обнажились. Я был под воздействием газа, подавляющего Орден, с момента прибытия.
— Ты как чертово животное, — пробормотал он себе под нос.
— Извини, что мешаю твоему приятному гребаному утру, придурок. Просто сегодня утром на весах будет решена вся моя оставшаяся жизнь. Ничего важного, — выплюнул я.
Он выпрямился на стуле, его лицо исказилось беспокойством, когда он повернулся к своему пакету с печеньем и заглянул в него, как будто что-то искал.
— О, извини, приятель, — внезапно объявил он, опускаясь обратно на свое место. — У меня нет времени выслушивать тебя. Так что сядь и заткнись.
Я стиснул челюсть, мой пристальный взгляд сузился на его горле. Мне дважды давали кровь через гребаную соломинку с тех пор, как меня сюда посадили. И это одно из самых унизительных во всем, что я знал.