Порция красивого яда (ЛП)

Мой отец самодовольно ухмыляется. — Да. Мы начали это делать после того, как Кэм переехал. Это собирает нас всех вместе. Ты бы знала, если бы была рядом.
Я сглатываю, чувствуя, как лезвия бритвы скользят по моему горлу. Это начинает меньше походить на семейный ужин и больше на засаду. Даже Хейс на секунду бросает на меня взгляд, и в нем появляется намек на сочувствие, но это быстро проходит.
— Будь повежливее, — хмуро говорит мама.
По крайней мере, она меня прикрывает. Тем временем Кэм слишком занят тем, что накладывает себе еду на тарелку, чтобы даже понять, что меня нужно спасать. Ну, по крайней мере, некоторые вещи не изменились. Он всегда был человеческим мусоросборником. Хотя, глядя на него, об этом никогда не догадаешься.
— Я всегда вежлив, — протестует мой отец, вздергивая брови. — Правда, дорогая?
Боже, как бы мне хотелось, чтобы Мали была сейчас здесь. По крайней мере, тогда бы я не чувствовала себя такой одинокой. Но если бы у меня была возможность уехать прямо сейчас, не думаю, что я бы уехала. Как я уже сказала, не может быть, чтобы он не видел мою машину снаружи, но он все равно зашел внутрь.
И хотя этого не должно быть, но от осознания этого в моей груди зарождается надежда.
Ужин в основном проходит за разговорами, пока я перемещаю еду по тарелке. Скажем так, аппетита у меня уже нет, хотя от запаха маминой стряпни у меня аж рот сводит. Она пытается вовлечь меня в разговор, но я стараюсь не реагировать. Меньше всего мне хочется втирать Хейсу в лицо свою новую жизнь. Не сейчас, когда он проходит через ад, а я живу в особняке и работаю на работе своей мечты.
Все должно быть наоборот. Это я должна страдать, пока он живет своей идеальной жизнью. Не хочу сказать, что мне не было тяжело. Я имею в виду, что прошло несколько месяцев, и мне пришлось принимать прописанные лекарства, прежде чем я смогла спать всю ночь без Хейса рядом со мной. Но говорить, что мои проблемы сравнимы с его проблемами, — это все равно что говорить, что ободранная коленка — это то же самое, что огнестрельное ранение.
Надежда на то, что он действительно хочет меня видеть, умерла, когда он стал избегать смотреть в мою сторону. Было время, когда он не мог отвести от меня глаз. Я была в центре его внимания, и я жила ради этого. Теперь же я не более чем человек, которого он знал, и я ненавижу это.
Как только мы закончили есть, Хейс отнес свою тарелку к раковине.
— Тебе помочь убрать? — спрашивает он мою маму.
Она отталкивает его. — Единственное, чего я хочу, — это чтобы ты не напрягался, чтобы все зажило как следует.
Он смеется и кивает. — Ладно, в таком случае я пойду домой. Отдохну немного, о чем ты все время мне твердишь.
— Отлично! — Она прекращает мыть посуду, чтобы обнять его. — Пожалуйста, дай нам знать, если тебе что-нибудь понадобится.
— Обязательно, — заверил он ее.
Он заходит в гостиную и пожимает руку моему отцу, а затем стучит кулаком по руке Кэма. Они вдвоем смотрят бейсбольный матч, и я полагаю, что Хейс обычно присоединился бы к ним, но мое присутствие здесь вносит разлад в его планы. Его взгляд падает на меня, и Кэм, и мой отец смотрят на нас, как на мыльную оперу, чтобы увидеть, что произойдет.
— Мэм.
Он кивает мне, проходя мимо, и ухмыляется, но не так, как мне нравится. Эта ухмылка более зловещая, как будто его слова должны были задеть меня, и он знает, что попал в цель. Мой отец выглядит потрясенным, а Кэм впадает в ступор. Я застываю на месте, чувствуя, что вот-вот сломаюсь, но сдерживаюсь. Звук закрывающейся входной двери — единственный признак того, что он ушел.
— Ты в порядке? — спрашивает Кэм.
Я моргаю, и одна слезинка вытекает из моих глаз. — А ты как думаешь?
Он вздыхает, ставит пиво и встает, но единственное, что сейчас крутится у меня в голове, — это слова, сказанные мне сегодня двумя невероятно умными женщинами.
 
Борись за него.
Дерись за него, черт возьми!
Кэм пытается обнять меня, но я качаю головой. — Я должна…
Не закончив то, что хотела сказать, я разворачиваюсь и выбегаю за дверь. Хейс уже на полпути через лужайку, когда я выхожу на улицу. Его шаги замедлились, как будто он точно знает, кто за ним последовал.
— Хейс, — зову я.
Он останавливается, откидывает голову назад, оборачиваясь. — Чего ты хочешь, Лейкин?
— Того, чего я хотела с пятнадцати лет, — отвечаю я. — Тебя.
Мои слова застали его врасплох, и он нахмурил брови. — В том-то и дело, Лей. Я был у тебя. Целиком и полностью. Но ты все бросила.
— Я знаю, но если бы ты просто послушал…
— Нет, — прервал он меня. — Я был готов слушать до того, как ты ушла. До того, как я проснулся и обнаружил, что тебя нет. Все, что я хотел сделать тогда, это выслушать. Но сейчас? Я не хочу слушать. Слишком поздно, Лейкин.
Интересно, знает ли он, что его слова режут меня, словно ножом? И вообще, волнует ли его это. Не то чтобы я обижалась на него, если бы он не знал, но тот парень, которого я знала, больше всего на свете ненавидел причинять мне боль. И вот он здесь, не делает ничего, кроме как причиняет мне боль.
— Пожалуйста, — умоляю я. — Десять минут. Это все, что мне нужно.
— Десять минут? — спрашивает он, и я киваю. — Видишь, в этом мы с тобой расходимся. Тебе нужно всего десять минут со мной, а мне нужна жизнь с тобой.
Прежде чем я успеваю что-то сказать, он разворачивается и заканчивает путь к своему грузовику. Я делаю пару шагов в его сторону, но понимаю, что ничего не могу сделать, чтобы остановить его отъезд. Он заводит машину и лишь на мгновение смотрит на меня, прежде чем включить передачу и отъехать.
Я провожу пальцами по волосам, не сводя глаз с его задних фар. Никогда в жизни мне так не хотелось, чтобы кто-то так сильно ударил по тормозам, но этого так и не произошло. Он уезжает в ночь и оставляет меня здесь переживать потерю, как это случилось с ним.
Мама выходит вскоре после того, как я сажусь на ступеньки крыльца, и садится рядом со мной, обхватывая меня руками и притягивая к себе. Я опускаю голову на ее плечо и плачу.
— Я не понимаю, детка, — тихо говорит она. — Если ты все еще так сильно любишь его, то почему ты ушла?
Я ненавижу, сколько раз мне задавали этот вопрос, и с каждым разом желание сказать правду становится все сильнее. Но если мама Хейса не поняла бы, то моя богобоязненная мама ни за что бы этого не пережила. Она бы за уши притащила нас всех четверых на исповедь, а потом высадила бы в ближайшем полицейском участке.
— Я не хочу об этом говорить, — задыхаюсь я. — Пожалуйста. Мне и так плохо от того, что все меня ненавидят.
— О, милая. — Она целует меня в макушку. — Ты была не права, уйдя так, как ушла, и я была разочарована, но никто из нас тебя не ненавидит. Ты наша Лейкин. Мы никогда не смогли бы.
— Хейс смог.
— Я не могу говорить за Хейса, — говорит она. — Но лично мне трудно поверить, что это правда.
Почему все продолжают это делать? Потому что они не хотят причинить мне боль, сказав правду? Потому что все, что они делают, — это причиняют мне боль, разжигая огонь, который горит для него, чтобы не дать ему погаснуть.
— Мали хочет, чтобы я боролась за него, — говорю я ей.
Мама отводит голову и наклоняет ее, чтобы посмотреть на меня. — Ты этого хочешь?
Я выдыхаю. — Единственное, чего я когда-либо хотела, — это он, мама. Но в основном я просто хочу, чтобы он был счастлив, а я не знаю, смогу ли я сделать его счастливым. Не после того, как я сломала его так, как я это сделала.
— Лей, брак — это тяжело. Это требует работы. Медовый месяц заканчивается, а этот человек все еще рядом. Вы будете ссориться и причинять друг другу боль. Без этого никак не обойтись. Но это не значит, что этот человек все еще не делает тебя счастливым.
Я киваю, понимая ее мысль. — Я знаю, но это немного отличается от того, что я сказала что-то плохое, когда была голодна. Я вышла за него замуж, пообещала провести с ним всю оставшуюся жизнь, а потом исчезла посреди ночи. Это, пожалуй, немного больше, чем нарушение клятвы «в горе и в радости».