Порция красивого яда (ЛП)

— Нет, — говорит она с улыбкой. — Да, я молода, и, честно говоря, очень жаль, что моя жизнь не будет длиннее. Есть еще столько вещей, которые я хотела бы увидеть и сделать. Но те годы, которые я прожила, были полны любви и радости. Я наблюдала за тем, как растут мои дети, и даже видела, как один из них женился на любви всей своей жизни, на что я, если честно, уже перестала надеяться. Он никогда не казался мне таким, до тех пор, пока не появилась ты. Я помогала людям чувствовать себя лучше, а некоторых поддерживала в самые тяжелые моменты. Я знаю, что на небесах для меня найдется место. Там будет вид из окна, из которого я смогу наблюдать за всеми, кого люблю. И я ни о чем не жалею.
Она протягивает дрожащую руку и заправляет мне за ухо несколько прядей волос, улыбаясь мне по-доброму, как всегда. Я не знаю, как она не осуждает мои поступки. Если бы кто-то обидел моего сына так, как я обидел ее, я бы, наверное, предоставила им веские основания для того, чтобы они выписали на меня судебный запрет. Но не она.
— Не живи с сожалениями, Лейкин, — тихо прошептала она. — Если мой сын — тот, кто тебе нужен, я думаю, ты должна бороться за него. Борись за свою любовь, потому что я видела ее. Я испытала ее. И она такая особенная. Где-то под обидой и злостью он тоже это знает. Но делай это только в том случае, если ты точно знаешь, что он — это то, что тебе нужно. Не стоит возвращать его только для того, чтобы снова уйти от него. Он этого не переживет.
Пустота в моей груди, которая тоскует по нему, требует, чтобы ее заполнили. — Поверь мне, в первый раз это было достаточно трудно сделать. Если бы я хоть на секунду подумала, что у нас еще есть шанс, я бы даже не думала уходить. Но я уверена, что с ним все кончено. Этого уже не вернуть.
Она не выглядит убежденной. — Подумай об этом. Он может тебя удивить.
Мы обе пользуемся возможностью оставить эту щекотливую тему и перейти к чему-то менее тяжелому. Если бы не небольшие физические изменения и не шарф, прикрывающий ее лысую голову, я бы не поняла, насколько она больна. Мы говорим о списке, который они с Хейсом составляют, о том, что она хочет сделать, и о том, как он исключил прыжки с парашютом еще до того, как это прозвучало из ее уст. Она рассказывает мне, как сильно он ненавидит нового парня Девин, хотя никогда с ним не встречался. И она светится от гордости, когда рассказывает о баре. Для любого другого человека можно подумать, что у нее два сына, судя по тому, как она говорит о Кэме.
И я ловлю каждое ее слово, зная, как мне будет ее не хватать, когда ее не станет.
Wrapped in lace никогда не был моим любимым магазином. Мне всегда кажется, что это очень неловко. Я бы никогда не смогла помочь кому-то выбрать что-то, что потом будет с него сексуально содрано. Но Мали? У нее нет стыда. Она продаст пару трусиков без промежности девяностотрехлетней старушке и лично покажет ей, как лучше их надеть, чтобы не повредить бедро.
— Спасибо! И передайте своему мужу привет, — говорит она покупательнице и подмигивает, вручая ей пакет.
Женщина смеется, обещая передать сообщение. Когда она уходит и магазин снова пустеет, она поворачивается ко мне.
— Честно говоря, я немного удивлена, что она не плюнула тебе в лицо, — говорит она мне, прислонившись к прилавку. — Или хотя бы не выгнала тебя из этого места.
Когда я сказала Мали, что ходила к маме Хейса, она поперхнулась своим напитком. Буквально выплеснула все на себя, как ребенок, который только учится глотать. Оказывается, она даже не знала, что мама Хейса больна, не говоря уже о том, что она находится в доме престарелых и на лечении в хосписе. Она знала, что с ней что-то не так, но не предполагала, что это что-то настолько серьезное. Думаю, она также немного злится, что он не сказал ей об этом. Впрочем, это их личное дело.
— Я бы ее не винила, если бы она так поступила, — отвечаю я. — Она имеет полное право ненавидеть меня. Но я бы соврала, если бы сказала, что не испытываю облегчения от того, что она этого не делает.
 
— И она сказала тебе, что ты должна бороться за Хейса?
Я киваю. — Да. Хотя я не думаю, что она понимает, как сильно он меня ненавидит.
Она закатывает глаза. — Я же говорила тебе, он не ненавидит тебя. И не может. Может быть, ты ему сейчас очень не нравишься, но ненавидеть? Нет.
— Вы трое очаровательно наивны, — говорю я ей. — Если бы взгляды могли убивать, у него был бы еще один труп, чтобы избавиться от него прошлой ночью.
Она прикрывает рот рукой, пытаясь не рассмеяться, и я тут же начинаю смеяться вместе с ней. Не могу поверить, что я это сказала, как будто та ночь не была адом для всех нас. Но это все равно правда.
— Заткнись, — игриво стону я, пока она смеется. — Ты знаешь, что я имела в виду.
Сделав еще один глоток воды, она закрывает глаза, чтобы мысленно встряхнуться. — О, это было так прекрасно, что я просто охренела.
— Неважно.
Мали подходит к другому краю стойки и забирается на нее. — Как ты думаешь, может быть, он перестанет тебя ненавидеть, если ты расскажешь ему, почему ты ушла?
— Я думала, ты сказала, что он не может меня ненавидеть.
Она смотрит на меня. — Еще раз используешь мои слова против меня, и я могу тебя возненавидеть.
Из меня вырывается смех. — Ладно, если кто и не может меня ненавидеть, так это ты.
— И Хейс, — добавляет она. — Если говорить серьезно, ты могла бы попробовать рассказать ему. Ну, знаешь, хоть раз поговорить, а не трахаться, как парочка нимфоманов.
Уф. В голове проносятся образы всех тех времен, когда мы проводили время, прижавшись друг к другу, напоминая мне о том, как он ухмылялся, заставляя меня кричать. Я не могу удержаться, чтобы не сжать бедра вместе. Я жаждала этого ощущения с того самого дня, как уехала.
— Боже мой, я именно об этом, — хнычет Мали. — Хватит думать о том, что вы двое трахаетесь!
— Мне жаль, — бормочу я, но это не так. Во всяком случае, не совсем. — Я понимаю, что ты хочешь сказать, но я не могу. Ты же читала, что было на обратной стороне той фотографии. Я уже нарушила два правила. Ты хочешь, чтобы я нарушила третье?
Она пожимает плечами. — Я имею в виду, что ты здесь уже три дня, и я не видела, чтобы что-то взорвалось. Может быть, они живут себе дальше.
— А может быть, они хотят, чтобы мы так думали.
— Может быть. Но если ты сейчас уйдешь, ты никогда не узнаешь. И ты не можешь сказать мне, что какая-то часть тебя не хочет поступить так, как сказала его мама, и бороться за то, чтобы вернуть его. Чтобы это было хоть немного возможно, он не должен думать, что ты ушла, потому что не хотела быть с ним. Ты должна сказать ему правду.
Тяжелый вздох вырывается у меня изо рта. — Как будто от этого станет лучше.
— Может, и нет, — честно говорит она. — Но ты никогда не узнаешь, если не попробуешь.
Я стою на подъездной дорожке дома моего детства. Там, где я произнесла свои первые слова и совершила первые шаги. И все же теперь я боюсь заходить внутрь. Даже когда перед входом стоит джип Кэма, показывая, что он здесь, как и обещал, я чувствую, что меня может стошнить.
Почти не разговаривать с родителями было, мягко говоря, сложно. Когда живешь с ними, они сводят тебя с ума. Но когда ты живешь сама по себе, тебе хочется, чтобы они были с тобой. Думаю, за то время, что я жила с Хейсом, до того, как все пошло прахом, я звонила маме не менее четырех раз в день. Иногда по самым бессмысленным поводам.
А потом начался хаос.
Кэм был прав. Если они узнают, что я была в городе и не приехала к ним, им будет очень больно. И не то чтобы я не хотела их видеть. Я просто боюсь суда, который, как я знаю, грядет.
Второй раз за сегодняшний день я даю себе установку и заставляю себя выйти из машины. Когда я поднимаюсь по подъездной дорожке и вижу отдельный гараж, я вспоминаю, как стояла здесь и смотрела, как Хейс проносится мимо меня, полный решимости рассказать Кэму о нас и показать, что я — та, кто ему нужен.