С тобой навеки (ЛП)

Она улыбается.
— Нельзя присвоить себе титул местной сплетницы и не оправдывать репутацию. А теперь, — она хватает пачку презервативов со стены позади себя, где она держит вещи, которые дети слишком часто воруют, и бросает их в мою холщовую сумку. Затем застывает, достаёт эти презервативы и меняет их на другую упаковку с яркой и большой буквой L. — Если ты в этом такой же, каков твой отец, если верить твоей матери…
— Иисусе, — я стону, уткнувшись лицом в ладони. — Прекрати. Мне они не нужны, Сара. Я же сказал, между нами всё не так.
Как бы мне ни хотелось, чтобы это было так, хотя бы раз. Всего один раз, чтобы справиться с этим и двигаться по жизни дальше.
Сара не убирает презервативы из моей сумки. Она награждает меня долгим тяжёлым взглядом, который заставляет меня отвернуться.
— Мэг тоже так про нас говорила.
Фото её покойной жены стоит на прилавке возле кассы. Рыжие волосы Мэг, перемежающиеся сединой, убраны в пучок, улыбка ослепительна, на коже виднеется россыпь ярких веснушек. Сара берёт фоторамку и мягко проводит пальцем по щеке Мэг.
— Если между вами что-то есть, не трать ни единой бл*дской минуты впустую, ты меня слышишь?
Я мягко вешаю сумки на свои плечи.
— Я тебя слышу, Сара. Доброй ночи.
***
— Ты вернулся! — Руни спешит ко мне и забирает половину сумок с продуктами. — Слава Богу. У нас случилось всего два инцидента, и я уже всё прибрала. Кажется, ей не нравится ванная. Не… — дверь захлопывается. — …хлопай дверью.
— МЯУ! — выдает котёнок. Как что-то столь маленькое может издавать такие громкие звуки?
— Она спала, — бормочет Руни, семеня к двери ванной. — Ладно, поскольку лоток в ванной не очень хорошо работает, куда ещё можно попробовать посадить её?
— В шкаф.
Руни едва не роняет свою ношу.
— В шкаф? Мы не можем затолкать её в шкаф!
— Это большой шкаф.
— Аксель Бергман, котёнок не пойдет в шкаф. Ей нужен свет для принятия солнечных ванн. Уютные уголки, чтобы прятаться. Полно места для игр.
Из ванной доносится пугающий струящийся звук. Если этот котенок насрёт на мой кафель…
— И, возможно, пригодное для мытья, не впитывающее напольное покрытие, — смущённо добавляет Руни.
Остаётся лишь одно место. У меня вырывается очередной вздох.
— Дай мне пять минут.
Я отпираю дверь студии и захожу, закрыв дверь за собой. Тут тихо и умиротворённо, окна от пола до потолка с западной и восточной стороны впускают розовато-лиловый свет сумерек сквозь жалюзи, которые я закрыл лишь частично. Приняв тот факт, что картины не будут написаны, я упаковал всё весьма тщательно, но этим утром, наконец-то оставшись наедине, я оказался здесь и работал над холстами, которыми совсем не должен заниматься.
Я убираю их вместе с остальными, наполовину законченными и чрезвычайно обличающими холстами, валяющимися вокруг. Я разворачиваю их лицом к стене, прислоняю и накрываю тканью.
Затем я убеждаюсь, что мои скетчбуки с набросками закрыты и убраны на организованные тонкие полочки, предназначенные для них. Я проверяю, что мои масляные краски и скипидар крепко закрыты и убраны повыше, и что кисти тоже вне пределов досягаемости. Это как подготовка комнаты к появлению маленького ребёнка, если судить по тому, что я помню с времён, когда у Паркера и Беннета появилась Скайлер.
— Ладно, — зову я, открывая дверь. — Можешь заносить её.
Минуту спустя Руни входит с котёнком на руках. На ней толстовка, в которой она буквально утопает; насыщенно зелёный цвет подчёркивает зелень её глаз. И потом я осознаю, почему эта толстовка выглядит знакомо.
— Классная толстовка, — говорю я ей.
Она возится, затем приседает и позволяет котёнку спрыгнуть с её рук на пол.
— Мне надо было чем-то защититься от её острых коготков. Видел бы ты, как исцарапаны мои руки, — встав, она отряхивает ладони и скрещивает руки на груди. — Я нашла это в шкафу. В том самом, в который ты хотел затолкать котёнка.
— Тогда ты видела (пока воровала мою толстовку), какой он большой. И как комфортно ей было бы там.
 
— Там нет света! — говорит она.
— Там уютно, — парирую я.
— Теперь это позади. Это твоя комната, Скугга, — говорит она котенку, присев и почесав её щёчку. Скугга урчит, затем прыгает на мои ботинки и атакует шнурки.
— Прекрати, — говорю я ей, взяв за загривок и аккуратно сняв с моего ботинка.
— Ты сделаешь ей больно! — восклицает Руни.
— Мама-кошка именно так носит своих котят, — посадив Скуггу на кучу чистой драпировочной ткани, я стряхиваю шерсть с рук. — Иди, — говорю я котенку. — Нападай на них.
Удивительно, но именно так она и делает, набрасываясь на тенистую складку в ткани. Удовлетворившись тем, что котёнок развлекает сам себя, мы ставим её лоток в одном углу студии, блюдечко с водой и миску с едой в другом, поближе к двери.
— Пока, сладкая горошинка! — кричит Руни, пока я подталкиваю её к двери. Я умираю с голода, и мне надо отвлечься. Руни в моей одежде вызывает ещё больше тех дискомфортных ноющих ощущений в моей груди. И не только.
Скугга слишком занята драпировкой, чтобы обратить внимание на то, как мы закрываем дверь.
— Думаешь, она будет в порядке? — спрашивает Руни.
Я снова подталкиваю её.
— Она в норме. Если нет, замяукает.
— Такое чувство, будто я её бросаю.
— Нет. Ты даёшь ей уютное место, чтобы есть, срать, спать и играть.
— Я уже чувствую себя обездоленной. Мои руки лишены милоты её острых кошачьих коготков. Я не могу не беспокоиться о ней.
Что-то чертовски близкое к улыбке заставляет мои губы изогнуться.
— Тогда давай отвлечём тебя.
— Как? — Руни стонет, бухнувшись на мою кровать.
Её стон. Мой матрас. Так, мне тоже надо отвлечение.
Слава Богу за настойчивую и настырную Сару Шепард. Я достаю всё ещё охлаждённый сухой Рислинг и быстро расправляюсь с пробкой.
— Как насчёт вина?
Руни приподнимается на локтях, окидывая взглядом продукты на столе.
— Как насчет вина и кулинарного урока?
В моём горле зарождается нервное рокотание. Готовка на моей кухне весьма экономных размеров вместе с Руни. Вино в наших организмах. Такое чувство, будто это рецепт катастрофы.
Руни улыбается, будто прочла мои мысли.
Может, небольшая кухонная катастрофа — это не конец света.
Глава 18. Аксель
Плейлист: COIN — Talk Too Much
— Как тебе такой вариант? — Руни показывает ножом на картофель, который она резала.
Я перестаю мешать обжаривающийся лук-порей и сельдерей, кошусь в её сторону.
— Это… нечто.
Она прищуривается.
— Я была бы благодарна за конструктивную критику.
Положив деревянную ложку, я подхожу ближе.
— Можно мне?
— Прошу, — она кладёт нож на разделочную доску, но не сдвигается с места. Когда я беру нож и поворачиваю наполовину нарезанную картошку, наши бока соприкасаются. По мне проносится жар.
— Разрезаешь пополам, — я показываю ей, нарезая картофель, затем кладу половинки на их плоские стороны. — Далее режешь вдоль, после чего разворачиваешь и режешь поперёк.
Когда я поднимаю взгляд, она смотрит на мои губы и раскраснелась — и на шее, и на щеках.
— Всё в порядке?
— Мне просто очень жарко, — внезапно говорит она, делая шаг назад и стягивая мою толстовку со своего тела, затем бросая её на стул за обеденным столом. От этого её футболка задирается, обнажая мучительную полоску кожи на животе.
Мой взгляд скользит вверх, пока она мягко оттягивает футболку от тела, чтобы обмахиваться тканью. Эта женщина не носит лифчик, и это медленно убивает меня — мягкий изгиб её грудей под одеждой и то, как напрягаются её соски под тканью, когда ей холодно. Я не виню её за отказ от лифчика; если судить по тому, как Фрейя ныла о них ещё со средней школы, то они похожи на орудия пыток, но Боже, я страдаю из-за этого.
Руни отпускает футболку, и та опадает вниз, открывая взгляду мисс Фризл за рулём Волшебного Школьного Автобуса. Руни улыбается, когда видит, что я уставился на рисунок.