Поцелуй черной вдовы (СИ)

Совершенно иррационально в голове полыхнуло убийственной мыслью: так они познакомились там и... сговорились встретиться в Лондоне.
И тут же ударил себя кулаком по лбу...
Болван.
Этот мальчишка не может к ней прикасаться.
Какая любовь? Какие амуры? Он к тому же женат.
Последнее, впрочем, не в счет.
– Что с тобой, голова болит? – как будто забеспокоилась девушка.
Было так странно слышать подобное от нее, что Кайл в момент протрезвел от своих дурных мыслей. И посмотрел на нее.
– Немного, – слукавил, лишь бы снова услышать заботу в ее тихом голосе.
– Вот, выпей воды. – Соланж подала ему кружку с водой. И в то же время протянула флакон с бересклетом. – У тебя глаза полыхают... – добавила поясняя.
Немудрено: эмоции выжигают настойку в крови, а он, видит Бог, испытал море эмоций с прошлого вечера. И продолжает испытывать...
– Где поэт ее взял? У перекупщиков? Был осторожен, надеюсь? За подпольными торгашами следят люди Сесила.
– Он говорит, за ним не следили. И я ему верю!
И опять в груди странно екнуло по отношению к парню. И желание поговорить о случившемся ночью – о возможности к ней прикасаться – мгновенно пропало...
Успеется.
В первую очередь им нужны были деньги, и он знал, где их взять.
– Мне нужно уйти на какое-то время. Вернусь так быстро, как только смогу!
  
Глава 22
 
Соланж не стала удерживать Гримма, не сказала ни слова о том, что его, конечно же, ищут, а значит, могут поймать, а если поймают его, то и ее будет недолго найти. Он не маленький, сам это все понимает!
И все-таки рвется куда-то...
Куда?
Этот вопрос, как и сотню других она удержала в себе усилием воли.
Особенно мучил один: как он справился с ней, оставшись живым? Как нашел в том лесу и, улизнув от охотников, привез в Лондон, а после омыл ее раны? Неужели совсем не боялся? Отчаянный или безумец?
И, конечно, он видел ее обнаженной...
Каждый раз, как она вспоминала об этом, щеки вспыхивали огнем. Лучше бы она вовсе не знала об этом, но Уильям ее просветил…
– Ты проснулась? – Он сидел в комнате и писал. И подошел, стоило ей пошевелиться.
– Что со мной? – Она коснулась горевшего огнем бока и ощутила под пальцами рану.
– Тебя ранили, так сказал этот парень... Ты ведь знаешь его? – спросил Уилл с беспокойством, поглядев куда-то на пол.
Соланж посмотрела туда же и увидела Гримма, спящего на плаще в компании кочерги. Выглядел он безмятежным и кротким, таким, каким прежде она никогда его не видала.
– Да, это Гримм, – сказала она. – Мой старый... друг.
– Значит, он не солгал, это уже хорошо. – Кивнул молодой человек. – Хотя вел он себя вызывающе.
Соланж с трудом села и попросила воды. И только смочив пересохший язык, спросила, думая о другом:
– Это как же?
На самом деле она мучительно вспоминала, что было в лесу, и представляла, как здесь оказалась. Но ответ собеседника завладел ее безраздельным вниманием...
– Он принес тебя на рассвете, укутанной в плащ... совсем без одежды. Сказал, что вы... – Соланж замерла настороженно, пока говоривший хмыкал в кулак, – обращались где-то в лесу. И вас преследовали охотники за головами... Тебя ранили, а этот Кайл...
– Кайл? – переспросила Соланж.
– Ну да, этот парень, погнав меня прочь, омыл твою рану. Мне пришлось одолжить тебе вещи – твои так и остались в лесу.
Соланж приподняла одеяло, мучительно представляя, как Гримм одевает ее.
Окатило такой волной жара, что нечем стало дышать... Она залпом допила остатки воды и хрипло прокашлялась.
Чертов мерзавец!
И всполошилась мгновенно: он жив вообще? Вдруг...
– Он живой? – вопросила чуть слышно.
– Этот-то? – Молодой человек указал на мужчину. – А с чего бы ему умирать? – удивился он искренне. – Вроде не ранен. Вон какой... настоящий медведь.
Соланж улыбнулась бы, получись у нее позабыть о рассказанном другом. Так же тело будто окаменело, и губы не слушались... Одно дело, что тебя видел в чем мать родила посторонний мужчина, другое – он прикасался к ней, зная о ее даре.
 
Проклятье, к чему уж лукавить...
И все-таки он еще жив.
– Он был в перчатках?
– Что? – не понял Шекспир.
– Я говорю, он был в перчатках, когда меня... Ну...
– Нет, зачем бы ему?
Соланж в раздражении поднялась с постели и, зажимая рану рукой, опустилась перед Сайласом... или кто он еще на колени.
Прислушалась: дышит.
Сама удивилась тому облегчению, что испытала... Даже ноги ослабли. Захотелось усесться на пол и заплакать... Не из-за Сайласа, ясное дело, – из-за всего, что случилось за последние сутки. Особенно из-за Леса... Он был восхитительным. А она ничего об этом не знала... Долгие годы жила, не имея понятия, каково быть собой.
Быть лисицей.
Лисицей!
Вертким, пушистым зверьком, живущим в такт с пульсом природы.
Сердца Леса и этой лисицы сливались в одно...
Соланж все-таки ткнулась в ладони лицом, и слезы покатились из глаз. Слезы восторга и радости, но Шекспир оценил их иначе: бросился к ней с сострадательным выражением на лице, но она вовремя остановила его.
– Не подходи! – выдала так решительно, что он замер на месте.
И, кажется, даже обиделся...
Соланж вздохнула, поняв, что придется признаться.
– Ты не должен касаться меня, – предупредила она. – Это опасно.
– Да знаю я, точно так же сказал прошлой ночью громила, – он покосился на Сайласа. – Мол, не касайся ее ради собственной безопасности... Намекал, что набьет мне лицо? Так я не из пугливых. К тому же кто дал ему право указывать... Он твой... возлюбленный? – Соланж отрицательно покачала головой. – Тогда почему он...
– Я покажу. – Она поднялась и указала на мотылька, бьющегося в окно. – Сможешь поймать его?
Молодой человек сдвинул брови.
– Зачем?
– Это важно. Принеси мотылька! Только будь осторожнее, не убей его.
Явно в полном недоумении, полагая, что девушка просто над ним насмехается, Уильям все-таки изловил мотылька и принес его, осторожно удерживая за крылья.
– Прости, – прошептала Соланж и коснулась кончиком пальца трепещущего крыла.
В тот же миг мотылек перестал трепыхаться и бездыханным упал на ладонь.
Шекспир все еще недоумевающе посмотрел на Соланж, а та, спрятав руки за спину, поспешно заговорила:
– Это я убила его. Понимаешь теперь? Моя кожа смертельно опасна. Прикасаться ко мне – самоубийство! Вот почему я постоянно в перчатках. И никого не подпускаю к себе... Я как чума, только убиваю быстрее. Достаточно тронуть пальцем...
– Но... – Рот Шекспира открылся, чтобы что-то сказать, да так и остался открытым, хотя он не добавил ни слова.
И пока он стоял в полном оцепенении, Соланж подняла с пола сумку, с которой приехала в Лондон, и, покопавшись в ней, извлекла новую пару перчаток.
Натянула их на руки и сказала:
– Тебе лучше отправиться в «Глобус», не пропускать репетицию из-за меня. Скажи там, что я расхворалась, но постараюсь встать на ноги как можно быстрее... И это, – она замялась, сжав пальцы, – не говори никому. Я не хочу, чтобы люди боялись меня!
Тут Шекспир отмер.
– Я никому не скажу, – запальчиво кинул он. И запнулся: – Н-но как это вышло? Так было всегда?
– Проявилось, когда мне было тринадцать. От отца передалось, по словам матери...
– Я никогда прежде не слышал такого.
– И хорошо: я никому не желаю подобной судьбы, как моя.
Уилл продолжал усиленно думать о чем-то, кивнул, но весьма отстраненно. И вдруг произнес:
– А сэр Аллен... он это... он знал?
– Нет, конечно, – не стала обманывать парня Соланж. – В противном случае он бы не стал прикасаться ко мне...
– А он...
– Да, конечно. Но мне не жалко его! – добавила с вызовом. – Он сек меня плетью и заслужил свою смертью, жалкий боров.
Собеседник смутился, услышав эти слова: ясное дело, сэр Аллен в их маленьком Стратфорде был столпом общества, важным ее представителем. А она убила его...