Удержать престол (СИ)

— Что мыслишь, Даниил Иванович? — спросил Мезенского первый воевода Кашин-Оболенский.
— Ты ведаешь думы мои, Михаил Федорович, но дружбу с тобой не предам, — высказался второй брянский воевода, Мезенский.
Почему Кашин-Оболенский колебался и не принимал, по мнению Мезенского, единственно правильное решение? Не думал первый воевода о том, как пойти на вылазку и вместе с войсками уже не Тульского вора, а Московского царя, отбросить могилевского разбойника? Банально, страх. Это ведь Кашин-Оболенский, как думали все, не зная, что инициатива исходила от Куракина, приказал жестко казнить людей Дмитрия Ивановича, когда тот, будучи еще в Туле, интересовался, чем именно может помочь Брянску. И никто же не знает, что на самом деле царских, если говорить современными реалиями, людей приказал казнить именно он, первый воевода. Приказ отдавал Куракин, который после был разбит Меховецким, гетманом самозванца Могилевского, но с согласия Кашина.
Так что, по всему пониманию, Кашин-Оболенский — преступник.
Мезенский понимал ситуацию и давал шанс своему приятелю на искупление, или хотя бы, на правильный поступок. Нельзя же подставлять тысячи людей, делать соучастниками десятки верных отечеству старшин и голов!
— Гляди, починают! — всполошился Кашин-Оболенский. — Пушки ляхи поволокли.
Действительно, осаждающие стали суетиться и срочно запрягать коней, чтобы увозить почти бесполезные для осады Брянска, пушки.
— Так, что ты надумал? — нетерпеливо спросил второй воевода Мезенский.
— А, подождем. Ты, Даниил Иванович, смотри, гусары брони натягивать стали, в бой пойдут. Вот, кто одолевать станет, там и поразмыслим, за сколько продать свое воинство сможем, — Оболенский, как ему показалось, принял единственно правильное решение, потому одарил улыбкой Мезенского.
— Хряк, — арбалетный болт вошел в грудную клетку Кашину-Оболенскому, застряв в костях.
— Ты? Предатель! — хрипел первый брянский воевода.
Мезенцев силой, но без замаха толкнул своего командира. Кашин ударился арбалетным болтом о кирпичную кладку, вгоняя его глубже.
— Вон там, смотрите! — закричал Мезенский и выстрелил из своего пистоля.
Потом он вытащил второй пистоль.
— Стреляйте! Вон он, под стеной сховался! — кричал Мезенцев, понимая, что первый воевода еще жив, пусть и испускает дух.
Раздался еще один выстрел, после еще, потом прогремела пушка.
У страха глаза велики, а тут сам воевода кричит, что видит того татя, что пустил арбалетный болт. Во время осады чего только не было, так что и этот эпизод посчитают, как роковую случайность, происки врага. Обещал же Меховецкий, что он, если и не возьмет Брянск, то сделает все, чтобы воевода Кашин умер.
— Ты, Михаил Федорович, не серчай там на меня. Тебя от позора спас, да свои сыны вотчины лишиться не должны. А еще я за землю русскую. Не гоже, кабы конные петухи с перьями по нашей земле рыскали, — оправдывался Мезенский, не перед уже умершим Кашиным, а перед собой.
И никто не подумает, что это Мезенский убил первого воеводу, уж больно всем казалось, что между ними согласие да дружба. Никто, но сотник вяземских городовых казаков, Лазарь Щека, посмотрит на воеводу Мезенского чуть дольше и пристальнее обычного. Он, многоопытный ветеран знал, насколько тяжело вогнать стрелу или арбалетный болт в сердце, неудобно и требует сноровки. И Лазарь видел, как воевода Даниил Иванович Мезенский тренировался. Это видел, а вот убегающего убийцу-арбалетчика, нет.
— Готовьтесь к вылазке! — прокричал ставший первым воеводой Мезенский.
— Вот то и добре, то и славно, давно бы так, — бурчал Лазарь Щека, направляясь к своим войнам, чтобы лично повести их в бой.
В крепости уже ощущалась нехватка продовольствия, грозящая перерасти в голод, выдачу еды сократили вдвое. Поэтому сражение воспринималось, как должное.
* * *
Дмитрий Михайлович Пожарский постукивал ладонью правой руки по эфесу своей сабли. Нервничал. Отчего оставаться спокойным, если видишь, как непобедимые гусары выстроились чуть далее, чем пол версты от вверенных ему войск.
 
Да! Готовы пики. Да! Подготовлено аж два десятка гаковниц, а на одном участке стоит полевая артиллерия. Да! И это самое главное «да», когда не менее восьми часов подряд велись земляные, оборонительные работы, возводились гуляй-город и частокол. К русским укреплениям теперь, как в народе говорят: «на козе подъехать, не выйдет». Дмитрий Михайлович разумом понимал, что гусары не смогут успешно атаковать, сердцем не верил в то, не мог принять, что лишь лопатой, да кайлом, можно сделать самых дорогих и обученных конных в Европе, бесполезными на поле брани.
— Воевода, бьёмся, яко сговорено? — уточнил Милетий Дворянинов, третий воевода в войске Пожарского.
Шустрый малый, всего дворянин, что созвучно с фамилией, а добился многого. Третий воевода в царском войске — это боярская должность, ну, или того, кто может получить боярство, а в местничестве не последний человек.
— Так! — кратко отвечал Пожарский.
Князь испытывал двойственные эмоции от общения с Дворяниновым. Разумом принимал прыткость и целеустремленность воеводы… Да, нет же, никак он не принимал, старался и сердцем почувствовать, что местничество на войне — зло, не выходило. И для разума имеется много аргументов в пользу того, чтобы не спускать панибратства.
«После боя али отстраню, али на местнический спор вызову. Нашелся Дворянинов на мою голову», — думал Пожарский, высматривая, как начинает разворачиваться сражение по деблокаде Брянска.
Стрельцы и мушкетеры-наемники вышли вперед и быстро выставили сошки, поддув фитиль, изготовились к стрельбе. Напротив царских стрелков были стрелки самозванца.
Численного преимущества у самозваных войск не было. По количеству стрелков, войска Пожарского преобладали. Но, все же главная сила здесь и сейчас — это крылатые гусары со своими длиннющими пиками.
Стрельцы сблизились со своими противниками и первыми открыли стрельбу.
Выстрел! Выстрел! — десяток стрельцов спешно снимают сошки, берут их под мышки и удаляются на перезарядку. Стрельцам нужно успеть перезарядиться пока выстрелят шесть таких же десятков воинов в красных кафтанах. Из десятков сложены линии. И все должно было работать слажено, синхронно, красиво. Должно, но не работало.
На учениях более или менее получалось взаимодействие, но, во время боя все пошло наперекосяк. Стреляли, в лучшем случае, десятками, но и среди десяти стрелков находились те, кто не успевал, либо запаздывал.
Только массовая, кучная стрельба могла дать ощутимый результат, а такие выстрелы, что производили стрельцы Пожарского, приносили мало ущерба противнику. Благо, и противоположная сторона демонстрировала еще больший хаос. Пожарский уже хотел отдать приказ, чтобы по старинке, выстрелить, как уже есть, да и все, вперед, в рукопашную. Стрелков противника можно было смахнуть. Однако, вперед вышли союзные мушкетеры-наемники.
Мушкеты были заряжены двумя пулями, и залп получился. Часть вражеских стрелков повалились, иные посмотрели на наемников с ужасом. Вот она, смерть, рядышком прошла. Смотреть на умирающих сотоварищей сложно, но сложнее воспринимать реальность, когда видишь, насколько больно человеку, как сильный мужчина, который, буквально, вчера вечером во время игры в кости троим игрокам подбил глаз в драке, корчится от боли. И он плачет, стонет, переходит на хрипы и молит добить. Вот это подкашивает, способствует сбою решимости и напору.
— Шаг! Шаг! Шаг! — кричал Дворянинов, который, видя творящееся безобразие, воспользовался тем, что мушкетеры споро и эффектно разрядили свои тяжелые мушкеты.
Третий воевода матом и проклятиями, но выстроил одну линию из стрельцов, приказав стать в нее только тех, кто успел перезарядиться.
— Стой! Ставь! Жди! — команды Дворянинова дублировали сотники.
— Бей! — прокричал Милетий Дворянинов, и получилось-таки выстрелить почти залпом.
— Вот же, бес! Прости Господи! — сказал Пожарский и перекрестился.