Удержать престол (СИ)

Впрочем, мучениками их называть можно условно, одеты служилые люди были прилично, некоторые и в парче, бороды стрижены, калиты висят на поясах, да не пустые, а со звонкой монетой. Только лица отображали вселенскую скорбь, мученичество. Даже не стараются скрыть то, что виноваты.
Собранные Лукой Скрыгой, с помощью братьев Ляпуновых, Рязанские, Ярославские, Нижегородские, иные дворецкие могли сейчас сделать полезного может и больше, чем все военачальники. По крайней мере, я намеревался продемонстрировать всем дворецким, как называли в этом времени управляющих хозяйством в регионах, что порядок есть, а вольница закончилась.
Разброд и шатание в деле сельского хозяйства и ремесла были связаны не столько с гражданской войной, а уже с привычкой существовать в безвластии.
Еще Борис Годунов в 1603 году начал терять нить управления дворецкими и воеводами, и не только ими, но оказалась сломана вся система управления в хозяйстве. Борис, искренне желая помочь голодающим людям, открывал все зернохранилища и раздавал, часто и без учета, зерно. Эти меры вполне соответствовали духу христианства, но противоречили сложившейся системе, частью, здравому смыслу.
Требование Годунова отправлять зерно в стольный град и лишь некоторые иные крупные города, закономерно встретило сопротивление. Дворецкие пошли на сговор с местными элитами и все меньше стали отгружать зерно центру, в Москву.
Я просматривал хозяйственные книги. Достаточно было прочесть один лист, чтобы понять: дворецкие не просто врут, они неслыханно пи…т. Отчеты представляют собой только лишь оправдание, почему регион не поставил не то, что положенное количество зерна, но и половину от предписанного. Складывалось ощущение, то прям за стенами той же Рязани стоит толпа разбойников, которые в порядке очереди, чинно и благородно, не спеша, основательно, грабят все обозы, что выезжают за пределы города. При этом разбойников столько много, что не менее пяти сотен городовых казаков, стрельцов, не могут справиться с проблемой.
Борис не был столь наивен, понял, что именно происходит, но Годунов не рассмотрел иного. Такие процессы было невозможно остановить повелением, новым указом. Это образовалась раковая опухоль Смуты. Медикаментозным образом лечение ни к чему бы не привело, нужна была череда операционного вмешательства. Но были ли силы в государстве, чтобы сменить элиты, перетрусить систему, или выстроить новую? Тем более, что непосредственного сепаратизма не было, мало было оснований для снаряжения войска, чтобы то привело к покорности регион.
Тогда еще никто не отваживался на открытое неповиновение. А Годунов посылал до сотни стрельцов, посошной рати, чтобы изловить под Рязанью, Тулой, Орлом, Ярославлем тех татей, что так жестко грабят государство, но служилые зазря побродили по окрестностям… нет, нашли кого-то. Могло быть и так, чтобы отчитаться об успешности операции, сами защитники грабили какую русскую деревушку, да записывали это поселение, как логово разбойной ватаги. Но стало ясно, что повального разбоя не было и воровские группы чаще оставались малочисленными, по десять-пятнадцать человек. Потому, стандартного охранения в десяток воинов больше, чем достаточно. И с проблемой вполне справлялись бы местные воеводы. Но я не нашел ни одного, несмотря на то, что Лука знал, что именно искать, доказательства эпизодов героических схваток охраны обозов с разбойниками.
Кто-то из великих ответил на вопрос «что будут делать в России через двести лет?» — воровать. Так и есть, как, впрочем, далеко не только в России [Фразу про Россию через 200 лет, что там воруют и пьют, не верно приписывают Салтыкову-Щедрину, про «крадут» говорит историк Карамзин].
— Встаньте с колен! — повелел я.
Не то, чтобы я здесь, вдруг, решил поиграть в панибратство с ворами и одними из создателей кризиса власти, нет, просто неудобно говорить с людьми, которые стоят на коленях да еще и в поклоне. Не правильно вести диалог с макушками голов, чаще лысеющими. Но дозволять присесть уж точно не буду. Позволил бы сесть… но тюрем, как таковых нет, а каторгу, нужную мне, я еще не организовал.
 
— Кто из вас Андрейка Потапов из Орла? — спросил я, выявляя по реакции того самого Андрейку.
Увидел одного дернувшегося, остальные, как-то немного обмякли, расслабились. Это, как учитель смотрит в журнал и приговаривает, издеваясь над учениками: «К доске пойдет… к доске пойдет…». Как только учитель выбирает того страдальца, который, понурив голову, идет к доске, словно восходит на Голгофу, остальные выдыхают. Вот и сейчас выдохнуло большинство, а один напрягся.
— Государь, милости прошу! — закричал тот самый Андрейка, снова падая на колени, наверняка травмируя свои конечности.
— Думал, пес, что я ничего не узнаю? Куда дел две тысячи пудов пшеницы и восемь тысяч пудов жита? Про овес и гречиху спрашивать? — я начинал закипать, причем не притворно.
Есть селения, где с голоду умирают, есть Москва, из которой можно распределить это зерно на пользу государства, а какой-то Андрейка, пользуясь тем, что центральной власти нет до него дела, просто ворует.
— Есть, что сказать? Али не виновен ты? — спросил я у главного «козла отпущения».
— То бес спутал, государь, да воевода. Я ж не себе, царь-батюшка, я больше воеводе давал, — оправдывался Андрейка.
— Кто в Орле первый воевода? — спросил я, обращаясь, скорее, в Луке.
— Так, Ефим Варфоломеевич Бутурлин, — отвечал Лука. — Ты его в Москву вызвал, государь-император.
«И, который прислал мне в Тулу обоз с провиантом, родственник которого вроде бы как из-за меня был убит и которого я собирался приблизить. Старик, конечно, но может год-два послужил бы… Все воруют и свои и не свои…», — подумал я.
Вот так рубить с плеча и показательно вешать всех только лишь за кражи? И, хотелось бы, и нельзя. Просто, не будет с кем поговорить в обезлюдевшей России. Ну и потому, что общество этого не поймет, это не сталинская пропаганда про расхищение народной собственности. Вместе с тем, сейчас никто не понесет наказания, так ничего и не смогу изменить. От этих людей, которых можно было и заменить, но некем, зависит будущее страны. В том числе, конечно.
— В холодную его! — повелел я, и двое охранников споро скрутили рыдающего Андрейку и повели в пыточную.
— Вот бумаги с вашими злодеяниями, — я потряс исписанные бумажные листы. — Нынче добрый урожай, окромя тех мест, где лютовали казаки да ляхи. Татарва не приходила большим числом на наши земли, татей много нет, все тати у самозванца. А коли и есть ватаги разбойников, так то дело воевод. На то они там поставлены. Милостью своей дозволяю всем, кто воровал, откупиться, возвернуть все, что украли. Не вернете… посажу на кол, яко Андрейку с Орла, а жонок с детьми в Сибирь отправлю. Там баб мало, сгодятся. И ждите того, кто проверять вас станет.
Не дожидаясь реакции на свои слова, я ушел. Царь должен держать фасон.
Не повезло Андрейке, завтра он будет посажен на кол, а Козьме Минину я дам поручение подготовить правильные слова для пропаганды. Государь-император — это порядок! Но для правильности казни нужно продумать и обвинение в измене. Это более понятно для обывателей. Ну а те, для кого и будет показан такой зловещий спектакль, должны понять сами, что, да как и почему.
Что же касается остальных дворецких, то не так, чтобы у меня был исчерпывающий компромат на них. Нет, напротив, грабили вполне умело, и нужно потратить немало такого ресурса, как человеко-час, чтобы вникнуть в документы, да каких-нибудь свидетелей найти, чтобы составить обвинение. С одним Андрейкой Потаповым пришлось повозиться. Но на встрече я не мог ошибаться, что все присутствующие, так или иначе, но обзавелись пухом на своих рыльцах.
А тряс я перед глазами дворецких какими-то собственными записями, которые мало имели отношения к хозяйствованию. Это я прикидывал стоимость и вообще возможно ли создание учебного заведения по типу университета, но не обязательно, чтобы было именно это название. Пусть дворецкие думаю, гадают, есть ли у меня на кого компромат, скорее поведутся, так как царь не может лгать. Думаю, на всякий случай, сыщут урожай и передадут и больше требуемого.