Мадам Хаят

Я попытался успокоить ее:
— Все в порядке, мы не делаем ничего опасного.
— Поэтому тот мальчик бросился с балкона?
Я не нашел что ответить.
— Тебе пора уезжать, Антоний, поверь мне.
— Если я уеду, ты хоть будешь по мне скучать?
На мгновение мне показалось, что у нее дрожат губы.
— Я уже скучаю, — сказала она.
Затем она мягко шлепнула меня по руке.
— Давай, ешь, ничего еще не съел.
Мы пошли домой. Она надела короткую юбку и туфли на высоком каблуке. Все было как прежде. Мы занимались любовью, смотрели документальные фильмы, разговаривали. Все было так же, но что-то изменилось, и я не знал, что именно. Возможно, апатия на ее лице между улыбками, возможно, она встала с постели стремительнее, чем обычно, или она была не такая саркастичная, как раньше… Это были неуловимые изменения, но я чувствовал, что большие перемены складываются из мелких, которые поначалу трудно заметить. Мне на ум пришел образ корабля, который короткими галсами медленно покидает порт, отдав швартовы.
Пришли теплые дни. Деревья расцвели. Маленькие игривые облачка проплывали над городом. В воздухе ощущался прохладный запах моря. Но эта беззаботная радость не могла выйти за пределы стен на улицы, где царило холодное, угрюмое настроение. Люди не улыбались. В прошлом году в это время улица перед домом была полна смеха и гомона, теперь за день по ней проходило всего несколько человек, а официанты безнадежно ждали клиентов у дверей ресторанов.
Порядок в доме также был нарушен. Жильцы ругались на кухне, обвиняя друг друга в краже продуктов из холодильника. Кипяток для чая в самоваре уже не всегда был горячим. Один из жильцов нанес Гюльсюм несколько ножевых ранений, ее отвезли в больницу. Мы с Вышибалой пошли ее навестить, и она заплакала, увидев нас. Худощавый усатый официант с нижнего этажа перебрался в комнату Поэта.
Я встречался и с мадам Хаят, и с Сылой, но наши встречи уже не были такими частыми, как раньше. Обе вели себя так, будто медленно готовились к чему-то, о чем я не хотел думать. Сыла продолжала переписку со своим университетом в Канаде, отправила документы и ждала окончательного решения. Не приходила посмотреть на крестьян. Наши разговоры поблекли, мы уже не смеялись так много, как раньше. Она больше не спрашивала меня, заполнил ли я форму.
Однажды я зашел за ней в ее университет. Когда мы шли по улице, рядом с нами остановилась большая машина. Якуб открыл дверь и сказал: «Садитесь». Сыла сказала: «Спасибо, погода хорошая, мы прогуляемся пешком», но Якуб настоял. Он был так настойчив, что неловко было сказать «нет». Мы сели в машину. Сыла сидела сзади, а я спереди, чтобы не было тесно. Якуб и Сыла ехали бок о бок, а я рядом с водителем. Якуб был одет в сверкающий серый костюм с ярким галстуком желто-лилово-сиреневой расцветки, который он тут же ослабил. Из нагрудного кармана у него свисал зеленый носовой платок размером с капустный лист.
— Как дела, Сылочка? — Якуб не поздоровался со мной.
— Я в порядке, как ты?
— Превосходно, Сылочка. У нас есть работа на шоссе. Большая. Очень большая работа… Как поживает брат Муаммар? Он все там же работает?
— Да, — холодно сказала Сыла.
— Разве ты не сказала ему, чтобы он пришел ко мне, если ему что-нибудь понадобится? Ты дала ему мою карточку?
— Дала.
— Если понадобится наша помощь…
— Я же говорила, Якуб.
Воцарилась тишина.
— Погода такая чудесная, — сказал Якуб, — давай поужинаем где-нибудь у моря? Открылся новый ресторан…
Затем он указал на меня и сказал:
— Если хочешь, твой друг тоже может пойти.
При этих словах — «если хочешь, твой друг тоже может пойти», — Сыла и я посмотрели друг на друга. Мы рассмеялись одновременно. Чем больше мы пытались сдержать себя, тем сильнее нас разбирал смех. Просто наши нервы уже не выдерживали и все внезапно выплеснулось наружу.
Якуб разозлился.
— Чего тут смешного, — спросил он, — чего ты смеешься? Я сказал что-то смешное?
Сыла протянула руку и коснулась плеча водителя.
— Пожалуйста, останови здесь, Якуб, — произнесла она. Машина остановилась. — Хорошего дня, Якуб, — сказала она, выходя из машины. Машина уехала, а мы все еще не могли перестать смеяться.
 
— Это был сильный удар, — сказал я.
— Он это заслужил, — сказала Сыла.
Затем посмотрела на меня и спросила:
— Что там делают крестьяне?
— Они скучали по тебе.
— Пойдем посмотрим, — сказала она, — они все еще собираются на гулянье?
— Они совсем как ты, — сказала Сыла, входя в комнату, — они никуда не денутся.
Открывая балконную дверь, я сказал, что отправил форму. Я солгал, но, произнеся эту ложь, я действительно решил заполнить форму и отправить ее. Ложь и правда иногда могут очень быстро поменяться местами, и мне было тяжело за ними уследить.
— Правда?
— Правда…
— Я очень рада этому.
Обняв ее, я осознал, как сильно скучал по ней; иногда чувства человека скрыты от него самого. Мы можем их чувствовать, но не всегда осознаем, насколько они на самом деле глубоки, а потом поражаемся, внезапно провалившись в эти глубины. Чувства копятся и углубляются в разлуке, а при встрече и прикосновении распахивают свои двери и затягивают нас.
— Отправь документы как можно скорее, чтобы мы могли уехать сразу после экзаменов, — сказала Сыла, выкуривая сигарету.
Такой радостной я давно ее не видел.
— Хакан сказал, что у них в кампусе живут белки.
— Я займусь этим прямо сейчас, — сказал я.
Но как только я сказал это, я уже не был так уверен и пытался не дать сомнению отразиться в моем голосе. Несмотря на всю мою нерешительность, я знал, что в конце концов уеду. Было понятно, к чему все идет, а я не имел сил противостоять этому.
— Но как быть с деньгами? — спросил я.
— Я разговаривала с Хаканом, он одолжит нам небольшую сумму, отдадим позже. Представь, мы снова сможем заниматься только литературой, далеко-далеко от всей этой ерунды.
Это выглядело как очень заманчивая мечта.
Сыла схватила мою руку и сжала.
— Эти бедные крестьяне, должно быть, тоже куда-то стремились, но просто замерли на одном месте. Разве ты не хочешь просыпаться со мной по утрам? — промолвила она с кокетством, которого я никогда раньше не слышал в ее голосе. Я не знал, что она может так говорить, она не часто прибегала к подобной женственности.
— Закрой дверь на балкон, — сказала она, когда стало прохладно.
Сыла докурила сигарету, мы снова занялись любовью. «Не тешь себя надеждой, что быстро узнаешь меня», — прошептала она мне в ухо, после того как мы закончили.
Я проводил ее до дома. И сразу вернулся к себе — Мумтаз собирался принести статьи на правку, но в тот вечер так и не появился. Я пошел на кухню и выпил чашку чая. Пока я пил чай, вошел официант с тонкими усиками, посмотрел на меня и спросил:
— Ты кого-то ждешь?
— Нет, — ответил я, — почему ты спрашиваешь?
— Ты выглядишь так, словно кого-то ждешь…
— Как дела? — сказал я.
— Хорошо, — сказал он.
— Как это хорошо? По улицам никто не гуляет, в ресторанах пусто.
— Нам хватает.
У меня не было никакой внятной причины, но я хотел ударить его, сломать ему кости, разбить его лицо о стену. Я подумал, что, должно быть, схожу с ума, и выбежал из кухни.
На следующее утро Каан-бей читал лекцию. Я не мог хорошенько сосредоточиться, но имена, которые он назвал, на какое-то время привлекли мое внимание.
— Если бы Дэвид Лоуренс был не писателем, а единственным издателем в мире, мир никогда бы не прочитал Толстого, потому что Лоуренс не любил его и, более того, считал безнравственным. Если бы Толстой был единственным издателем, мир не прочитал бы Достоевского, потому что Толстой не любил его… Если бы Достоевский был единственным издателем, мир ничего бы не прочитал, потому что он не любил никого. Мы не смогли бы прочитать Пруста, если бы Андре Жид был единственным издателем, а Флобера — если бы единственным издателем был Генри Джеймс…