Мадам Хаят
Вернулся внутрь. Крестьяне собирались на вечеринку. Они будут вечно туда идти.
Я не стал раздеваться, испытывая бессмысленный страх, что, раздевшись, стану еще более слабым и одиноким. Я сел на кровать в одежде и уснул. Проснулся рано утром. Комната показалась мне такой узкой, что не вздохнуть. Я выбежал из здания. Бродил по улицам. Люди шли на работу с угрюмыми лицами.
К полудню я набрался смелости и позвонил Сыле.
— Как дела? — спросил я.
— Я в порядке, — сказала она, — а ты как?
Мне показалось, она обрадовалась, услышав мой голос.
— Чем занимаешься?
— Я нашла «Сказку о неизвестном острове» Сарамаго в библиотеке Хакана, теперь читаю.
— Бедный Педро Орсе, — сказал я.
— Бедный Педро Орсе, — повторила она.
Две любовницы Педро Орсе пожалели его в его одиночестве и занялись с ним любовью. Это была одна из сцен, которая произвела на меня большое впечатление из-за того, что в ней отразились добрые намерения людей.
В этом мире мало кто мог бы ответить мне «бедный Педро Орсе», когда я сказал «бедный Педро Орсе». Я нашел такого человека, но не оценил этого.
Когда я читал «Божественную комедию», меня очень впечатлила история Паоло и Франчески, которых Данте встретил в Аду: читая книгу об истории любви, они влюбились друг в друга, нарушили все запреты и согласились вместе отправиться в Ад. Я всегда мечтал о такой любви, о том, чтобы влюбиться в женщину, читая вместе одну книгу. Для меня это была самая большая любовь. Слова «бедный Педро Орсе» напомнили об этой мечте.
— Тебя не было прошлым вечером, — сказал я.
— Занятия поздно закончились, я не успела, — сказала она. — Тебя тоже давно не было…
— Мама заболела, я ездил к ней, но теперь она в порядке, — сказал я. Не решившись сказать: «Давай встретимся», я спрятался за Шекспира: — «When shall we two meet again, in thunder, in lighting or in rain?» [3]
Я услышал ее смех.
— Нам не нужно ждать чего-то столь драматичного, мы можем встретиться просто в пасмурную погоду.
— Когда ты будешь готова, чтобы я мог забрать тебя? Один друг одолжил мне свою машину.
— Я буду готова через два часа.
Мы поехали на пляж. Погода испортилась. Море приобрело сероватый цвет.
— Найдем какой-нибудь ресторанчик и закажем рыбу?
— Это очень дорого.
— Ну… Я не тратил деньги, полученные за съемки, у меня есть немного. Можем потратить их в ресторане.
— Это очень безответственно.
— Очень безответственно перед кем?
— Перед собой…
— Тебя так учили?
Я был поражен, услышав эти слова из собственных уст. Подобно морским обитателям из документального фильма о подводных лодках, я менял форму в зависимости от того, какой человек был передо мной.
— Меня так учили, — холодно сказала Сыла. — А тебя?
— Ладно, так что будем делать?
— Давай остановимся в какой-нибудь чайхане у моря, возьмем чаю с тостами и поедим в машине.
Мы поступили, как она сказала.
— Кто была эта женщина? — спокойно спросила она, съедая свой тост. — Что за женщина, которую мы видели на съемках в тот вечер?
— Ах, знакомая, еще с детства. Сестра бывшего портного моей матери.
Я научился лгать на лету. Это меня смутило. Либо я быстро деградирую, либо этот порок уже был присущ мне и легко проявился, стоило условиям измениться. Как будто изменение обстановки вокруг меня меняло меня самого.
Море качалось перед нами.
— Приоткрой-ка окно, впусти воздух… Я так люблю запах моря.
Я открыл окно.
— Как бы ты прокомментировала то, что две женщины занимались любовью с Педро Орсе? — спросил я.
Она задумалась, поджав губы.
— Помнишь женщину в «Гроздьях гнева», которая кормила грудью голодного мужчину?
— Да.
— Я думаю, это одно и то же… У них есть чем помочь беспомощным, и они это делают. Полагаю, это и есть добродетель. Две незабываемые сцены.
Я не удержался.
— Какое у тебя прекрасное тело, — сказал я, — оно утоляет жажду, утешает в одиночестве.
Она окинула меня взглядом, полным и упрека, и порицания, как верующий смотрит на богохульника, насмехающегося над священными ценностями. Я сразу же сменил тему:
— На телевидении появились новые статисты, совсем не похожие на прежних.
— Думаю, я знаю некоторых из них, — сказала она.
— Правда?
— Да… Это жены бывших бизнесменов, у которых конфисковали или арестовали бизнес.
Она продолжила нервным голосом:
— Словно кто-то нас всех там собирает… Не сожгут ли нас в одну ночь? Кто знает, что придет в голову «этим»…
— Нет, милая, — сказал я.
— Я преувеличиваю, но мне страшно. Я больше не пойду туда. На днях я встретила одну из моих бывших учительниц, она искала помощника для книги, которую собиралась написать… Предложила мне.
— Ей известно, что стало с твоим отцом?
— Я рассказала. Она ответила, что не имеет ничего против и слишком стара, чтобы бояться.
— Ты согласишься?
— Да. В любом случае на телевидении мне не место.
Я с облегчением узнал, что Сыла больше не появится на съемках, тот факт, что она и мадам Хаят могут пересечься в одном месте, заставлял меня нервничать.
— Лучше делать то, что любишь, — сказал я.
Начался дождь.
— Закрой окно, — сказала она, — мне немного холодно.
Я поднял стекло.
— Выпьем еще чаю? — спросил я.
— Давай… Здесь хорошо… Я скучала по морю.
Мы пили чай, молча глядя на море.
— Какая твоя самая большая мечта? — спросил я.
Она поджала губы, задумалась.
— Жить в безопасности… Это моя самая большая, даже единственная мечта на данный момент. Насчет будущего не знаю.
Потом она спросила меня:
— А какая твоя самая большая мечта?
— Читать лекции в университете… Преподавать литературу.
— Твоя мечта проще.
— Да… Но я очень мечтаю об этом. Ты знакома с мадам Нермин и Каан-беем?
— Нет, но наслышана.
— Завтра утром мадам Нермин читает лекцию, пойдем вместе? Хочу, чтобы ты ее послушала.
Она согласилась:
— Завтра у меня нет занятий, пойду с тобой.
Я был очень счастлив и сам был удивлен тому, насколько счастливым могу быть.
Дождь усиливался. Между мной и Сылой возникла сильная и особенная связь, состоящая из общих вкусов, схожего происхождения, литературы и, самое главное, постигших нас бедствий. Но мы не знали, что делать с этой связью, не могли решить, остаться ли нам друзьями, наперсниками или стать возлюбленными. Я думал, что эта нерешительность была связана с неуверенностью в наших чувствах. Много позже я сказал ей: «Нам потребовалось слишком много времени, чтобы решиться быть вместе». «Да нисколько, — ответила она мне. — Труднее всего было решить, будем ли мы делать это в гостиничном номере или нет». Меня поразил ее приземленный расчет, игнорирующий требования момента, не принимающий во внимание желание и похоть. Но мир, связанный молниями мятежных нейронов, которые мы называем чувствами, столь нелеп, что ее холодный расчет, который так сильно поразил меня, не менее сильно меня и привлекал. Мне захотелось сломать этот безжалостный расчет и рассмотреть, что скрыто за ним. Я думал, что найду там искрящееся тепло, которое чувствовал, когда ее рука касалась моей, и что свет, привнесенный литературой, сделает меня счастливым. В самые неожиданные моменты Сыла подогревала эту мечту, словом, взглядом, прикосновением, а иногда и слезой приоткрывая мне мягкую, сладкую сущность под твердой коркой.
— Скажи мне, — спросил я, когда мы возвращались, — что бы ты сделала в первую очередь, если бы у тебя снова появились деньги?
Сыла ответила без колебаний:
— Купила бы духи.
— Духи?
— Они самые… Я чувствую себя неполноценной без запаха, к которому привыкла.
Это прозвучало как слова маленькой девочки, повторяющей за матерью.
Высадив ее у дома, я вернулся к себе, припарковал машину в одном из закоулков, купил полбуханки хлеба, сыр и банку пива в одном из бакалейных магазинов по дороге и пошел домой. Мое удушающее одиночество закончилось. Я скучал по мадам Хаят, но мне также нравилось проводить время с Сылой. Они совсем не были похожи, скорее, они были совершенно противоположными персонажами. Мне вспомнились слова мадам Нермин: «В литературном произведении следует избегать резких контрастов, излишне резкие контрасты удешевляют текст… Или если вы хотите создать резко контрастирующие характеры, то следует использовать этот контраст для создания целого».