Портрет Лукреции
Лукреция не обращает внимания. Садится за письменный стол, кладет голову на руку и сбоку смотрит на вчерашние наброски. Вблизи они открываются ей под другим углом. Неужели это она нарисовала мулицу, единорога? Чем они ее так впечатлили? Уже не вспомнить. Теперь они превратились в ничто, просто линии на бумаге.
Лукреция закрывает глаза. Эмилия суетится, накидывает на нее плед, уговаривает прилечь, отдохнуть.
Лукреция открывает глаза и видит меловые штрихи, заднее копыто мула, деревянную поверхность стола, его текстуру, узелки и колечки узора, гаснущий свет из узкого окна, безвольно лежащую возле пера руку со скрюченными пальцами, кольцо с крохотным лунным камнем, кружевную манжету.
— Идите спать, — уговаривает Эмилия. — Я вам помогу.
Лукреция качает головой, и шпильки забавно стучат о стол. Рука с кольцом и манжетой двигается к штифту, сжимает его пальцами. Поднявшись, верхушка штифта ложится между большим и указательным пальцем. Кончик направлен на лист бумаги, проводит прямую линию, загибает на конце. Ниже рисует вторую линию и соединяет с первой. Снова и снова рисует нисходящие линии: четыре сильные лапы в движении, бегут во весь опор. Рука Лукреции намечает выразительную морду, сложный узор на боках зверя. На первый взгляд узор похож на полосы или прутья решетки, но для Лукреции это камуфляж. К животному на картине вскоре добавляется густая, пышная зелень, лианы, множество цветов, и яркий мех сливается с джунглями среди узоров и линий.
— Очень красиво! — Эмилия заглядывает ей через плечо. — Леопард?
Лукреция качает головой, так и не подняв ее с руки.
— Как хорошо получилось! Но вам все равно нужно…
— Центр триптиха [60], — бормочет Лукреция в стол.
— М-м-м? — Эмилия развязывает шнуровку на горле Лукреции, снимает с плеч меха и шали.
— Теперь уже не закончу… — Рука Лукреции вяло падает, штифт вываливается на стол, лист бумаги сам сворачивается в трубочку, и тигр пропадает. — Триптиха не будет.
Эмилия не слушает. Она помогает Лукреции встать, и боль в голове резко усиливается, сжимает ее тисками, выдавливает пальцами глаза, вцепляется в мышцы от плеча до шеи. Кровь отливает от лица, плеч и легких, почему-то скапливается в ногах. Лукреция хватается за столбик кровати, чтобы не упасть.
Эмилия снимает с нее платье, корсаж, рукава, мягко журит ее; говорит, что проветрила и нагрела постель, укладывает туда Лукрецию и накрывает одеялом.
Как холодно, холодно, никогда еще она так не мерзла! Ноги немеют, пальцы превращаются в лед. В груди хрипит и скрежещет, зубы отбивают дробь. Во всех суставах и подвижных частях тела поселилась мучительная тянущая боль: кажется, Лукреция никогда уже не встанет.
Эмилия накрывает ее одеялами и плащами, но озноб не проходит. Служанка задергивает занавески, разводит огонь. В конце концов она ложится рядом с госпожой, трет ее ступни своими, дует на сжатые руки в бесплодной попытке согреть.
— Ну, ну, — шепотом утешает Эмилия. — Все будет хорошо.
Лукреция отворачивается к стене, крепко стиснув челюсти. Отчаяние захлестывает ее и наполняет до краев.
— Нет, — выдавливает она сквозь сжатые зубы. — Не будет. Я умру здесь…
— Не говорите так!
— Я никогда больше не увижу Флоренцию.
— Почему же? Успокойтесь, вы просто приболели, скоро придете в себя. Вас всего лишь лихорадит после поездки…
— Отравили, — шепчет Лукреция.
— Тсс!
Эмилия гладит госпожу по лбу, и на Лукрецию накатывает цепенящее беспамятство.
— Спите, — уговаривает Эмилия. — Отдыхайте.
— Не открывай дверь, — бормочет Лукреция. — Не отодвигай засов. Не пускай его внутрь.
Она просыпается многим позже. Комнату уже заполнила тьма. Лукреция садится. Во рту пересохло, зато в голове прояснилось: она чистая, как отполированный кубок, и в ней звучит лишь одна навязчивая нота. Лукреция проводит рукой по лицу. Распирающая боль ушла, появилась необыкновенная легкость, словно телесные муки очистили разум.
Ее мысли острее граней бриллианта, безупречно отточены, отшлифованы и кристально ясны. Они следуют друг за другом, словно нанизанные на нить бусины.
Она проголодалась, мучительно пустой желудок сжимается.
Она в fortezza.
За ней придет смерть — может, не сегодня-завтра, но в один прекрасный день обязательно.
Никто ее не спасет.
Альфонсо пошлет своего человека. Скорее всего, Бальдассаре. Ему он доверяет целиком и полностью.
А может, сам решит вопрос.
Она умрет: герцог принял решение. Смерть неизбежна. Такова ее судьба.
Движимая этой мыслью, Лукреция встает с постели, где, спрятав лицо в покрывале волос, спит на боку Эмилия, и молча стоит в ледяной комнате. Что ее разбудило?
Медленно, задержав дыхание, она поворачивает голову к окну, к двери, прислушивается к шагам, голосам, шуму на лестнице. Они идут за ней? Пробил час?
Тишина. Лучи здания в форме звезды простираются далеко от Лукреции, тихие и безмятежные.
Ни единого звука. Наверное, она уже на небесах.
Разве что живот урчит, гложет сам себя, умоляет о еде. Вот рту маковой росинки не было. Она жива одним святым духом.
Лукреция выжидает еще немного, на всякий случай. Потом наклоняется и ловко поднимает с пола платье Эмилии, натягивает через голову.
Нужно поесть, иначе не хватит сил придумать выход. Нужно найти еду, пока все спят. Нужно самой достать себе съестное, опасность слишком велика.
Ей кажется, будто в комнате есть вторая Лукреция — она до сих пор ежится от холода в кровати, спрашивает, почему первой Лукреции вздумалось куда-то идти, умоляет ее остаться здесь, в тепле и безопасности. Лукреция отвечает этой девушке: она надевает платье служанки, чтобы найти еды, поддержать силы. А может, существует и третья Лукреция — та, с портрета. Она приподнимает бровь и холодно спрашивает, куда Лукреция собралась. Эта Лукреция, герцогиня, в ужасе от подобной выдумки. Надеть грубое платье служанки, надо же! Лукреция с портрета приближается к настоящей Лукреции, ее cioppa [61] возмущенно шуршит, а лилейно-белые руки вытянуты, будто она хочет остановить это сумасбродство.
Однако настоящая Лукреция куда проворнее. Она, девушка в блеклом платье служанки, проскальзывает мимо кровати, отпирает дверь и выходит.
Fortezza пропитана сырым черным воздухом, спорами плесени, холодными сквозняками; они трутся о тело, обвивают лодыжки. Здание трещит и похрустывает от ночного холода. Лукреция завязывает чепец Эмилии, вытягивает руку, пытаясь нащупать стену, и спускается по лестнице.
Все вокруг пустое, заброшенное, коридоры полнятся мраком. Стражники, слуги, помощники и чиновники прячутся за каждой дверью, за каждым углом, в каждом закоулке.
«Ничего безрассудней ты еще не делала», — весело замечает внутренний голос.
А если Альфонсо или кто-нибудь из его людей ее обнаружат? Что тогда? Остановят женщину в платье служанки, а это окажется их герцогиня?
Лукреция на цыпочках спускается по ступеням. Кухня расположена где-то за залом, нужно повернуть за угол… И вдруг на последней ступеньке второго пролета она слышит ужасный звук. Кровь в жилах леденеет.
Шаги из зала, быстрые и решительные.
Лукреция вжимается в стену. Не подходи, не подходи, пожалуйста… Она видит фонарь с одной-единственной свечой внутри, держащую его руку, черный кожаный рукав, грудь, лицо в профиль, а потом — гриву рыжеватых волос.
Бальдассаре.
Лукреция вжимается в стену всем телом, мечтая, как ящерица, забраться наверх и спрятаться в щели. О, если бы!.. Бальдассаре идет по коридору быстро и тихо, на цыпочках. В одной руке у consiglieri сумка или мешочек, в другой — фонарь.
Невозможно, невероятно, однако же Бальдассаре останавливается, ждет, затаившись и вытянув фонарь. Делает шаг назад, потом еще и еще, покуда не спускается обратно к подножию лестницы. Он стоит почти вплотную к ней — захочешь, и можно коснуться его рукой. Он наверняка слышит ее дыхание…