Портрет Лукреции
Лицо незнакомца сереет, глаза вваливаются, губы синеют. Дрожащими пальцами Лукреция развязывает шнурки на горловине его рубашки. Может, ему станет легче дышать? Краем сознания она подмечает, до чего странно касаться незнакомца, его горла, ключиц, ощущать неровный пульс вен на его шее; его тело совсем не похоже на тело Альфонсо: тот фехтует, ездит верхом, охотится. Альфонсо — весь мышцы и кости под бронзовой кожей. Этот мужчина — нет, скорее юноша — куда мягче, плоть его податлива и нездорово бледна.
— Пожалуйста, — шепчет Лукреция в неподвижное лицо. — Прошу, очнитесь!
Умирающий напоминает ей иностранного вельможу, который приехал в отцовское палаццо и потерял сознание на мессе; рухнул на пол часовни лицом вниз, как срубленное дерево. Маленькая Лукреция навсегда запомнила серое лицо и вялые руки. София ей объяснила: есть такая болезнь крови (но какая, какая?!), когда у человека избыток красной крови или, наоборот, недостаток, какой-то дисбаланс… Лукреция уже забыла, помнит только, что умирающему сановнику влили в рот воду с медом. С тем гостем приехал мужчина постарше — наверное, его отец, велел дать ему мед и стакан воды и бросился к слугам, когда они принесли нужное. Видно, это средство было ему хорошо знакомо.
Лукреция мчится по вестибюлю, алебастровой комнате, атриуму, хватает со стола блюдце с медовыми сотами, кувшин, ложку и со всех ног бежит обратно; вода выплескивается ей на запястье и грудь.
Юноше стало хуже; он гаснет, дышит хрипло, прерывисто; его лицо обратилось в глиняную маску.
Главное не умолкать, пусть ее голос достигнет несчастного даже в беспамятстве, пусть станет ему ориентиром, пусть юноша знает: есть рядом человек, который хочет вернуть его в мир живых. Есть еще за что бороться. Лукреция говорит и говорит без умолку, смешивая мед с водой дрожащими пальцами.
— Не знаю, кто вы и откуда, но прошу, останьтесь! Слышите? Держитесь! Мы в delizia в Вогере. Что привело вас сюда с такой тяжелой сумкой? Ну же, выпейте, один глоточек.
Лукреция наклоняет ложку со снадобьем к сжатым губам юноши, однако голова у него странно вывернута, и драгоценная жидкость вытекает изо рта на пол.
— Прошу, — молит Лукреция, поправляя голову юноши. Она тут же заваливается, и Лукреция подкладывает под нее свои туфли. — Постарайтесь! Слышите? Пожалуйста!
Она вливает ему в рот вторую ложку, на сей раз не пролив ни капли. Выжидает немного и дает третью. В горле юноши зловеще клокочет. Он захлебывается водой с медом. Глаза Лукреции щиплет от слез. Она поворачивает незнакомца на бок. Он очень тяжелый, неподъемный и норовит выскользнуть из ее хватки. Жидкость вытекает из его рта в лужицу на полу.
Лукреция его убила. Да, убила. Сделала только хуже, теперь он точно умрет. Он ведь без сознания, как она додумалась налить ему воды в рот? Почему не позвала на помощь или…
Внезапно слышен хрип, затем кашель. Юноша отхаркивает еще больше жидкости и судорожно вдыхает, не открывая глаз, — и все же его губы чуть розовеют.
Лукреция сжимает руку незнакомца.
— Синьор? Вы меня слышите?
Она ложится на пол, заглядывает юноше в лицо. Его глаза вращаются под веками, как мраморные шарики. Лукреция тянется к блюдцу и подносит ложку к его губам. На сей раз юноша проглатывает снадобье.
— Хорошо, — увещевает Лукреция, облегченно вздохнув. — Еще ложечку.
Он открывает рот и проглатывает еще. Цвет приливает к его лицу волной, поднимается от губ к щекам, бровям, лбу.
— Отлично, — шепчет Лукреция. — Вы молодец.
Его веки чуть приоткрываются, тяжелеют, открываются вновь, на этот раз шире, и за ними оказываются необычного цвета глаза — не серые и не голубые, а нечто среднее. А может, правый глаз голубее левого? Лукреция всматривается в них, а они всматриваются в нее.
Незнакомец, быстро моргая, прижимает дрожащую руку к голове, ложится на спину. Лукреция опять подкладывает ему под затылок туфли.
— Не тревожьтесь, — говорит она. — Все будет хорошо. Все хорошо. Постарайтесь проглотить.
Он озадаченно смотрит на нее, потом на стены и на потолок. Его рука скользит к ремню сумки, к развязанному вороту.
— Я так испугалась, — дрожащим голосом признается Лукреция. — Не знала, что и делать. Вы можете говорить, синьор? Назовете свое имя? Цель визита? Вы один или вас… сопровождают?
Он смыкает губы на ложке и разжимает их, не сводя с Лукреции аквамариновых глаз.
— Не важно, — отмахивается Лукреция. — Приветствия подождут, но хотя бы…
За спиной стучат шаги, тревожный голос восклицает:
— Господи боже!
Из коридора к ней мчится второй юноша, более нескладный и тонкий, чем тот, на полу, с такой же сумкой на плече.
— Черт меня побери! У него был приступ? — Второй юноша подлетает к ним, садится на корточки у головы друга и кладет ладонь ему на лоб. — Ничего? Пришел в себя? — Он замечает блюдце с сотами. — Это ты ему дала? Как ты узнала?
— Я… — Ситуация весьма щекотливая: она одна с незнакомыми мужчинами неопределенного положения. Вряд ли Альфонсо одобрит ее поведение, если ему сообщат, — …однажды видела такой… приступ.
— И больного вылечили вот этим? — Юноша показывает на блюдце.
Лукреция кивает.
— Я просто наткнулась на него и очень испугалась. Ему было так плохо, вот я и…
— Удивительно! Ты все сделала правильно, — перебивает юноша. — Ты спасла ему жизнь.
— Нет, я лишь…
— Спасла! — настаивает юноша, затем подталкивает спутника носком туфли. — Эта юная красавица тебя спасла, Джакопо! Везунчик!
Лукреция встает. Юноша с непринужденным изяществом забирает у нее блюдце и ложку и понемногу поит Джакопо, следя, чтобы тот все проглотил.
— Что привело вас в Вогеру? — интересуется Лукреция.
— Мы приехали ради портрета, — отвечает юноша, не спуская глаз с друга.
— Портрета?
— Да, супружеского, новой герцогини.
Лукреция припадает к стене. То ли от запоздалого потрясения, то ли от страха не спасти умирающего, то ли от облегчения, но у Лукреции подкашиваются ноги, мутнеет в глазах. — Так вы… художники?
Сидящий на корточках юноша весело смеется.
— Нет. Хотя, в определенном смысле… Мы подмастерья художника. Ну, одни из нескольких. Я Маурицио, а это Джакопо. — Он похлопывает лежащего ладонью. — С ним нелегко, и все же мы его любим.
— Сколько всего подмастерьев?
— По-разному бывает. От пяти до десяти одновременно, смотря сколько заказов. Джакопо занимается тканями, а я…
— Тканями?
— Да, — улыбается юноша. — Рисует, как они ниспадают с рук или ног, как на них ложится свет, как меняются оттенки рядом со свечой. Не так-то просто! Тут Джакопо лучше всех.
— А ваш учитель не?..
— Он? Бога ради! — фыркает Маурицио. — Бастианино не станет пачкаться из-за какой-то ткани! Нет, он берется за лицо, иногда за руки, если не слишком пьян; а если совсем пьян, Джакопо нарисует за него. Только герцогу молчок, ладно? — Он подмигивает, лукаво улыбнувшись. — Джакопо достаются ткани, а мне — фон.
— Фон?
— Ну. — Маурицио бесцеремонно поднимает Джакопо и усаживает на скамейку. — Холмы, озера, деревья…
— Не знала, что работу разделяют.
— Конечно, всегда. Для всех в мастерской находится задание. — Он садится рядом с другом. — Итак, что скажешь о герцогине?
Лукреция молчит. Наверное, в халате и без обуви она показалась подмастерьям служанкой.
— Говорят, она очень молодая и красивая, — продолжает Маурицио. — Это правда? А волосы у нее, как у самой Венеры Милосской.
— Я… не знаю.
— Разве ты ее не видела?
— Ну…
— Муж ее прячет за семью замками? Судя по слухам, на него похоже.
Лукреция прислоняется головой и ладонями к стене. Твердая лепнина успокаивает.
— А что ты слышал?
— Что он двуликий Янус, в нем две стороны. И он переходит от одной к другой вот так, запросто. — Маурицио щелкает пальцами.
Лукреция мотает головой, пытаясь привести мысли в порядок. За семью замками? Двуликий Янус? Давным-давно учитель рисования показывал ей картину с этим двуглавым богом: в одну сторону смотрело молодое, гладкое лицо, а в другую — мрачное, изможденное заботами. Ее муж и вправду таков?