Портрет Лукреции
Все чувства Лукреции обострены. Ничто больше ее не сковывает. Она может бежать так быстро, как захочет. Может рвануться изо всех сил и мчаться по садам, перепрыгивая живые изгороди и тропинки. Она цветным пятном пронесется по ночной тьме, а когда достигнет леса, деревья сомкнутся вокруг нее, а все звери и птицы станут вопрошать небо криками и воем, и она будет ждать с ними первых лучей холодного утреннего солнца, что восстановят и смягчат тонкий шелк ее кожи.
Ахнув, Лукреция пробуждается от странного сна, в котором Мария тянет ее за собой по коридору, а Лукреция не может высвободиться: обе они застряли в одном жестком, тяжелом платье; Лукреция едва поспевает за сестрой и вот-вот споткнется о подол. И в самый миг падения, когда переплетаются их с Марией ноги, а лбы почти стукаются о пол, Лукреция вырывается из хватки кошмара.
Она лежит, свернувшись на краешке кровати, в незнакомой комнате; над головой высится потолок, а на стенах мерцает непостоянный желтый свет. Мария исчезла, одно на двоих платье исчезло. Волосы Лукреции рассыпаны по подушке и по всей кровати. Как же так? Золотые ручейки стекают на пол, путаются в пальцах и лезут в рот. В чем дело? Наверное, что-то случилось. Она никогда не ложится, не заплетя волосы в длинную косу, которая послушно лежит рядом с ней всю ночь, как домашнее животное или фамильяр ведьмы.
За спиной раздается непривычный, жутковатый шум; по голове Лукреции пробегают мурашки. Вдохи и выдохи. Размеренно вздымается грудь. Монотонные, глубокие звуки сна.
Лукреция разглядывает свои руки, и ее мысли скачут от линий и складок на внутренней стороне ладоней до тянущей боли внизу живота (внутренности будто привязали к веревке), до распущенных волос, до края кровати, до ковра под ней, до облачков пыли в лучах солнца, до боли, до чужого дыхания за спиной, до боли — и снова до рук.
Она чуть приподнимает голову, совсем капельку, чтобы не шуршать простыней и не разбудить человека рядом.
Вот и он. Лукреция потрясена непривычным зрелищем: черные как смоль волосы на подушке, лицо без всякого выражения, черты разглажены сном; щетина пробивается на щеках и подбородке, как подлесок на горном склоне.
Лукреция задумчиво разглядывает его, прикидывая название наброска. «Спит человек, правитель почивает». Когда Альфонсо проснется, уже не выйдет долго на него смотреть. От присутствия герцога теряешься: он ничего не упускает, неутомимо оценивает происходящее, изучает каждый миг. Альфонсо умеет выхватить любую твою мысль, потаенную или случайную, понять, поглотить и сберечь в памяти. Наверное, так устроены правители. А вот когда глаза у него закрыты, а разум отдыхает, можно без всякого стыда его рассматривать. Сейчас он не герцог Феррары, не молодой властитель могущественного герцогства, а спящий человек, только и всего.
На подушке лежит очередная версия мужчины, за которого ее выдали. В одном теле таится множество разных Альфонсо. Наследник, гулявший по зубчатой стене в тот памятный день детства; человек, что подарил ей картину с куницей и два года перед свадьбой писал ей письма из Франции витиеватым почерком; герцог, взявший ее в жены у алтаря; человек в экипаже; мужчина, проводивший ее по саду в жилете с маленькими рукавами. А теперь появился еще один — спящий сатир с обнаженной грудью, пугающая нижняя часть его тела прикрыта складками одеяла.
Какое везение, какая удача проснуться раньше и спокойно его разглядывать!
На правой руке Альфонсо два кольца: одно простое и перстень с печатью — зеркально повернутым орлом с семейного герба; среди волос на груди блестит золотая цепочка. Губы приоткрыты, зубы острые, ровные и белые, но слева на нижней челюсти одного не хватает: то ли случайно выбил, то ли что-то другое приключилось. Волосы на руках светлее, чем на торсе. Завитки на груди растут в двух направлениях и сходятся посередине, напоминая кованые пики на воротах. Из-за этого кажется, будто его вылепили из двух половин и скрепили их посередине. Ногти чистые, коротко подстрижены. Ресницы черные. Глаза закрыты веками, двигаются, будто он и во сне читает и обдумывает послания со двора, письма государственной важности, донесения о мятеже в герцогстве.
Медленно, едва дыша, Лукреция сползает под одеялом на пол и оставляет позади эту постель и все, что в ней произошло; собственная нагота безумно смущает, между ног болит и жжет. Она находит нижнее платье и туфли, поспешно натягивает поднятое с пола верхнее платье.
На миг ее взгляд задерживается на картине с la faina на каминной полке. Белые стены подчеркивают цвета миниатюры, и место самое подходящее: зверек словно наблюдает за ней. Лукреция поднимает задвижку, открывает дверь и выходит.
Она неслышно скользит по коридору в туфельках из ягнячьей кожи; мимо каморки для слуг, в которой спит Эмилия, мимо черной лестницы и дальше, потом спускается по лестнице и попадает в крытую галерею.
В свете утреннего солнца колонны и деревья отбрасывают длинные тени; во дворе болтают слуги, пользуясь отсутствием господ. Еще совсем рано.
А вот Лукреция не спит. Впрочем, она умеет быть незаметной: научена вылазками в потайные ходы палаццо.
В первом внутреннем дворе, настежь распахнув окна, служанки вытряхивают веники и совки, и Лукреция прячется в тень. Куда теперь? Ответ находит ее за углом.
Она никогда ничего подобного не видела. Не думала даже, что так бывает. Какой чудесный, неожиданный подарок!
Тяжелые деревянные ворота виллы стоят открытыми.
Ни одного стражника. Ни солдат с оружием, ни мужчин в форме; никто не бежит поскорее запереть ворота на железный засов от врагов и наемников. Здесь не боятся угроз, нападения, воров, непрошеных гостей. Вилла стоит на природе, ей незачем грозить силой — она создана для удовольствия и не зря зовется delizia.
За прямоугольными воротами со стрельчатой аркой вьется дорожка из гравия, а острые вершины кипарисов пронзают небо, залитое румянцем рассвета. Пучки полевых цветов у дороги склоняют голубые, красные и желтые головы.
Лукреция делает шаг, потом другой. Поспешно косится через плечо. Никто ее не остановит? Не затащит обратно, не захлопнет двери?
Она мешкает на пороге, глядя на высокую стену деревьев. И выходит.
Вчерашний ветер снова здесь, но ей не хочется думать о прошлой ночи и о случившемся — нет, только не в такое славное утро! И потом, ветер переменился, съежился, притих — вспомнил хорошие манеры. Он низко стелется по земле, как ползущий зверь, он шевелит каемку цветов у тропы, шелестит нижними ветками кустов, играет платком Лукреции, кончиками ее волос.
Лукреция отходит от виллы, ускоряет шаг — надо же, как просто! Она прошла испытание, которого страшилась больше всего на свете. Она думала, будет ужасно, невыносимо — и, по правде говоря, не ошиблась, — а все-таки выдержала и гуляет под солнышком за воротами виллы. Она выполнила свой долг, не подвела семью. Жаль только, не спросила маму или Софию, сколько раз ей придется это делать. Может, одного раза хватает надолго?..
Бескрайнее небо простирается над вершинами кипарисов до самых Апеннинских хребтов, виднеющихся где-то в далекой лилово-серой дымке. Небосвод меняет оттенки: розовый восход постепенно алеет и горит оранжевым.
«Вот оно», — думает Лукреция. — Вот оно». Кипарисы, похожие на огромные перевернутые кисти художника, низкий покорный ветер, зубчатая линия гор, нарисованная углем на горизонте, приглушенные голоса слуг за спиной, открытые двери виллы, звон колокольчиков на шее скота, нескончаемые вереницы фруктовых деревьев — а когда отходишь подальше, они растут уже двойными рядами. Вот что ей нужно! Красота насыщает ее, как дождь иссохшую землю. Ради этого она выдержит еще один раз, все стерпит. Согласится на обмен.
Где-то сбоку раздается треск, потом шорох. Лукреция оборачивается. К счастью, это не голодный хищник. Из густых деревьев появляется силуэт. На мгновение Лукреции чудится кентавр — получеловек-полуконь, посланец мифических сил. Она отшатывается, запахнув платок.