Да запылают костры! (СИ)
Как и обычно, Куова подбирал слов из историй древности и подавал их таким образом, чтобы они отзывались в душе современного человека. Так, чтобы стирались границы между эпохами. «История человечества — это круг, — сказал однажды наставник, — меняется покров, но не суть».
Люди начали невольно придвигаться ближе друг к другу.
— Мы с вами добрались до начала одного из начал. Мы желаем быть прямо как те юноши — идеалистами, мечтателями, верующими. — Сделав паузу, Куова явил собравшимся скорбь и разочарование. — Но что стало с нами? «Перестройте мир!» — призывали нас, однако умы наши на протяжении долгих лет стягивали цепями! И теперь вы удивлены… Вы не ждали, что страну настигнут насилие и коррупция? Удивлены, что даже первосвященнику нет дела до Спасителя? И всё же — братья! сёстры! — вы пришли! Потому что вы хотите узреть истину. Знаете, что истина не сгорит…
Он поднял перед собой правую руку, успокаивая взволнованных горожан.
Из толпы послышался шёпот молитвы.
— Я знаю: вы чувствуете то же, что и я, — сказал Куова и широким жестом обвёл публику. Голос его сделался тёплым и бархатным. — Завтрашний день сокрыт за песчаным облаком — не разглядеть. Но в сердцах пылает вера! Вера в то, что однажды люди по-настоящему станут равными перед Спасителем. Вера в то, что, стоя на корнях древнего кедрового леса, мы пишем нашу историю заново!
Лица стоявших в первых рядах людей — старых и молодых — озарило проблеском восторженного облегчения. Куова вспомнил об их энтузиазме на самой первой лекции. И что у них в душах теперь? Избавиться от страха не так уж просто…
— Несколько лет назад я встретил удивительных людей. — Куова широко улыбнулся. — Я узнал, что они, закрывая глаза на пороки реальности, продолжали втайне мечтать о праведности.
Он печально покачал головой. Прислушиваясь к его словам, собравшиеся метались в своих чувствах от безнадёжности к воодушевлению. И вот уже Куова смотрел, как на их лица снова ложится тревога. Люди хмурились и опускали головы.
— Многих из них мы потеряли! В этом сложном мире, рождённом среди голода, жажды и страха, многие расстались со своей мечтой! Они…
Он резко замолчал и прикрыл рот ладонью, словно хотел спрятать неуместный смешок.
— Впрочем, кому как не мне об этом знать? — смущённо произнёс он. — Я прибыл в город без единого агора в кармане. — На лицах пришедших отразилось недоумение. — Ради куска горячего хлеба и глотка пузырящейся воды готов был не то что с мечтой — с бородой расстаться! — Над толпой прокатилась волна смеха: сперва робкого, а затем всё более громкого и открытого. Впервые за несколько тёмных месяцев люди вновь ощутили каково это, стоять в свете своего пророка. Он позволил себе ещё одно тёплую усмешку и опять посерьёзнел. — Однако такова наша жизнь… Человек вынужден расстаться с мечтой, если идёт к ней один. Без ближнего, без веры. Что ещё хуже, он может сбиться с пути, считая, что творит благо, когда совершает зло. Такой человек губит не только себя, но и тех, кто его любит! Он искажает мир вокруг, следуя логике своего отравленного разума!
Негодующий ропот. Кажется, даже стоявший позади Гафур присоединил свой голос к общему недовольству. Вот она, вспышка страсти…
— Но сегодня я пришёл рассказать не о потерях, а о новых начинаниях. Я хочу предложить вам надежду.
Теперь кто-то восторженно ахнул.
— Перестройте свои умы, преобразите мир! — воскликнул Куова. — С верой в сердцах вы можете построить Царство Спасителя!
Вдруг все голоса стихли. Отбивая тяжёлый шаг по каменным плитам и расталкивая ошеломлённых горожан, приближался вооружённый карабинами отряд Багровой десятки. Лицо их предводителя накрыла тень, но из-под неё сверкали льдом голубые глаза.
***
— Калех, ты арестован! — громко объявил Артахшасса, срывающимся на крик голосом. — Ты обвиняешься в попрании священных законов Кашадфанской Республики, распространении лживых пророчеств и приговариваешься к очищению! Как капитан Багровой десятки, я беру исполнение приговора на себя.
Гафур хотел было вырваться вперёд и высказать в лицо голубоглазому выскочке всё, что о нём думает, но быстро отказался от этой затеи. Пророк внешне никак не отреагировал на тираду бывшего жандарма, а потому сам Гафур решил не спешить. Ничего не оставалось, кроме как обмениваться яростными взглядами с багроводесятниками.
— Долой ложного пророка! — проорал кто-то.
— Грабители! Насильники! Кто дал вам право судить?! Убирайтесь прочь! Багровые ублюдки! Да пожрёт пустота ваши души!
Воздух загудел от яростных криков. Отовсюду летели обвинения, угрозы, проклятия. Создавалось впечатление, что никто из людей не намеревался уходить, тем больше подливая масло в пламя давнего противостояния. Люди сбивались в кучи на нагретых солнцем чёрно-серых плитах. Некоторые из них умудрились принести с собой кроваво-алые транспаранты и теперь разворачивали их, выставляя на всеобщее обозрение лозунги против президента и первосвященника. Другие ограничивались энергичным потрясанием рук.
Стиснув пальцы в кулаки так, что ногти впились в кожу, Гафур оглядывался по сторонам. «Дойдёт дело до войны… Уж в этом ты, Гольяс, был прав». Он взглянул на Калеха, но тот продолжал с неестественным спокойствием наблюдать за галдящей толпой. Большинство людей явно поддерживали Пророка, и Багровой десятке явно не на что было рассчитывать.
— Скажи им, Калех! Скажи им! — непроизвольно воскликнул он.
Среди собравшихся начались перепалки, едва не доходящие до драк. В общей массе стала всё ярче выделяться группа недовольных, осуждающих Пророка.
«Неужто вы настолько слепы?»
Тем временем багроводесятникам, пришедшим за Артахшассой, в уверенности было далеко до их предводителя, не обращавшего ни малейшего внимания на происходящее за спиной. Они встревоженно оборачивались, точно опасались нападения. Кое-кто из людей начал недвусмысленно показывать пальцем на недавних погромщиков.
В беспокойном движении толпы Гафур слишком поздно заметил, как один из безумцев бросил что-то в Пророка…
…Камень угодил Калеху ниже левого глаза и рассёк скулу, однако тот даже не шелохнулся — стоял неподвижно, словно столп.
До того нараставший гомон моментально умолк; вскоре послышался короткий вскрик, а после — недолгие звуки борьбы. Затем десятки и сотни ошеломлённых взглядов оказались прикованы к невозмутимому лицу Пророка, истекавшему кровью. «Теперь вы видите? Теперь вы понимаете, почему с ним нельзя бороться?»
Калех выждал ещё несколько мгновений, а затем со свойственной лишь ему мягкой решимостью шагнул вперёд.
— Я служу людям, — сказал Пророк. — Не Собранию и не Храму.
Его голос звучал столь чисто и значительно, что, казалось, только совершенный невежда мог бы не внять ему.
Артахшасса принялся гневно озираться.
— Ты пользуешься ими! — выкрикнул он. — Каждое твоё слово — ложь!
— Я говорю лишь о том, что вижу, Тубал. — Твёрдый взгляд ясных глаз Калеха заставил бывшего жандарма отшатнуться. — Мне достаточно было приоткрыть завесу, чтобы люди увидели порочное сердце Республики. Моя ли вина, что теперь они хотят его вырезать? Я снова чувствую, как в твоей душе тлеет болезненный вопрос: «Правильно ли я поступаю?» Разве не должен ты защищать этих людей вместо того, чтобы запугивать? Одумайся! Ты не изменишь того, что произойдёт сегодня.
— Довольно! — взревел Артахшасса, рубанув рукой по воздуху.
— Ты можешь остановить меня, Тубал. Но как ты остановишь идею?
— Не тешь себя мыслью, будто понимаешь, что нужно народу, — процедил Артахшасса и повернулся к остальным: — Отвернитесь от его обмана!
— Обмана? Разве обманываю я, говоря о равенстве людей перед Спасителем?
Молчание. Никто не решался сказать ни слова, будто все они осознавали, что даже всего лишь усомнившись совершают чудовищную ошибку. Внутри Гафура всё клокотало от напряжения.
— Ты злишься, — печально произнёс Калех, — потому что господа требуют от тебя одного, а совесть велит другое. Задай себе вопрос: что заставляет тебя осуждать меня? Разве не оба мы желаем справедливости? Правитель республики следует воле народа, а не собственной свиты, давно позабывшей о мечте простого человека. Я молюсь, что ты найдёшь в себе сострадание и отступишь.