Да запылают костры! (СИ)

Из груди Артахшассы вырвался полный страдания вздох.
— А если нет?
— Тогда, — вздохнул Абрихель, потерев пальцами переносицу, — твоё будущее окажется под большим вопросом.
— Что если Калех — и есть будущее?
«Чему я удивляюсь?» Роль фанатичного идиота Артахшассе удавалась блестяще, но очень скоро посеянные сомнения принесут урожай.
Колдун покачал головой и направился к выходу из неуютной камеры. От холода и сырости суставы разболелись, и понадобилось немало усилий, чтобы держать спину ровно и не начать кряхтеть как немощный старик. Он снова взглянул на жандарма.
— Ты увидишь, — сказал Абрихель. — Даже если окажется слишком поздно.
  
Глава IV
 
Артахшасса Тубал никогда не считал себя сильным человеком. Он беспрекословно исполнял то, что наказывали старшие по иерархии и старался не попадаться на глаза тем, кто мог навредить. С раннего детства он был одиночкой, к тому же унаследовал совершенно нетипичные для кашадфанцев голубые глаза, и потому часто становился объектом травли. Ему приходилось прятаться от обидчиков по тёмным углам, выжидать, пока те пройдут мимо, а затем бросаться вперёд, к другому островку безопасности. Мир — это бескрайний полигон для игр в прятки и догонялки с судьбой.
Он прятался. Выжидал. И бросался вперёд.
Таковым был весь его жизненный путь. Оказалось, что и в стенах жандармерии действовали схожие порядки.
Приторные похвалы, завистливый шёпот за спиной и снисходительные взгляды — вот награда за верную службу. Вовсе не это представляешь себе, когда поступаешь на службу с целью сделать мир лучше. Неоднократно Тубал просил дать ему шанс проявить себя, пусть даже в сопровождении.
Ничего не выходило. Начальство безразлично разводило руками и в очередной раз отправляло юного жандарма присматривать за навещавшими храм бедняками.
В тяжёлые моменты Тубал не уставал проклинать своё, несомненно порочное происхождение. Было очевидно, что именно перед ним закрывались двери возможностей, в то время как особо проворные знакомые из академии дослужились до видных чинов и растрачивали своё достоинство на братание с контрабандистами. Никаких сомнений не вызывало то, что именно жандармы, которым покровительствовала влиятельная родня, сумели найти своё место в президентской гвардии. И уж точно ни у кого из пробившихся наверх не было голубых глаз. Из всего этого следовал неутешительный вывод, что Тубал — наименее любимый пасынок удачи.
Впрочем, несправедливости со стороны мира со временем перестали восприниматься чем-то необычным. Тубал находил утешение в священном тексте Писания, сравнивая себя с человеком праведным, и засыпал, нашёптывая заветы Спасителя.
Всё переменилось в один, на первый взгляд ничем не примечательный, день. Он нёс службу в храме, где даже ночью не стихала ложь, и стал свидетелем того, как некий человек в пух и прах разбил тезисы заносчивого проповедника. Сперва Тубал не знал, что и думать…
Озарение явилось, точно ведро холодный воды — прерванный наркотический сон. Тубал, несмотря на насмешки, ценил своё положение жандарма. «Это то, чего я добился. Сам», — часто напоминал сам себе он. Однако впервые на пути повстречался человек, который не просто понимал Тубала, но мыслил с ним в одном направлении. Чувство было подобно тому, как ручей сливался с бурной рекой.
Возможно ли такое?.. Пожалуй, обладай он большей решимостью, сам мог бы стать рекой.
Противоречивые мысли разрывали измождённый разум Тубала, пока он осторожно протискивался сквозь толпу пахнущих обработанной кожей, машинным маслом, дешёвыми духами и алкоголем людей, собравшихся возле Белого зиккурата на очередную беседу с Калехом. Древняя постройка, хоть и казалась уничтоженной временем, всё ещё притягивала внимание, а ныне стала новой колыбелью веры и благочестия. Солнце пряталось за серыми облаками, дул промозглый ветер, но люди всё равно приходили на площадь.
Тубал засмотрелся на престарелую пару, весело обсуждающую что-то, смеющуюся. Когда они заметили его взгляд, то поспешили переместиться подальше. Он понял, что его избегают из-за синей жандармской униформы, с которой уже давно не связывали ничего хорошего. Почти минуту Тубал переводил взгляд от одного человека к другому, решив завести с кем-нибудь непринуждённый разговор и убедить, что он — один из них. Но так и не сумел подобрать слов, чтобы заговорить.
 
Он снова почувствовал себя одиноким. Перед глазами всплыла мрачная ухмылка Абрихеля.
Наконец Тубал увидел стоящего на белокаменных ступенях Калеха — почти у самого подножия зиккурата. Он ощутил нарастающее в груди ликование, словно из дальнего странствия вернулся его неизвестный отец.
«Он словно пророк», — подумал Тубал.
Калех носил старое, но чистое и ухоженное облачение кремового цвета, стянутое на поясе широким ремнём из светлой кожи. Голосом и жестами он обнимал собравшихся, точно своих любимых детей. Тубалу вдруг почудилось, что в медно-рыжих волосах и в заплетённой бороде этого человека играет свет. Весь его облик окутывала аура святости.
Наконец наступил покой.
***
— Сердце Спасителя, — продолжал свою историю Куова, — охватила горькая печаль.
Он сделал паузу, мысленно накладывая события давних лет на мифологию кашадфанцев, проводя аналогии. Голоса в толпе умолкли; только издалека доносились звуки живущего города.
— Ашхрема — злой дух и олицетворение тьмы — послал в наш мир скользкого и жестокого, как змея, демона по имени Захак, чтобы тот совращал сердца людей посулами всемогущества и власти над ближним. Долго коварный Захак блуждал по земле, нашёптывая лживые обещания, пока не оказался пред троном царя одной холодной и суровой страны. Помня о воле своего создателя, жестокого Ашхремы, демон выкупил душу честолюбивого царя и убедил его помочь нанести удар прямо в сердце Богини-матери…
Лицо Куовы приняло скорбный вид.
— К сожалению, Писание в нынешнем виде упускает тот факт, что Спаситель искренне пытался образумить ослеплённого алчностью царя.
Кто-то в толпе взволнованно ахнул. Возникло ощущение, что даже небо слегка потемнело.
— «Изгони демона из своего царства, верни своим обманутым людям доброе имя, не дай пролиться крови нашей матери», так говорил он царю. Но царь отвечал: «Когда прольётся кровь Богини, когда солнце в небе погаснет, когда все ветра сольются в едином танце, я буду повелевать бурями — и все люди лягут у моих ног. Ты не предложишь мне большего, уходи». Раздосадованный, Спаситель ушёл на великую битву Света и Тьмы, в которой пали последние из его верных братьев…
Куова помолчал.
— И, как сказано в Писании — на этот раз безошибочно, — Спаситель истратил остатки своих сил, чтобы защитить человечество от злобы Ашхремы.
Собственные слова сдавили ему сердце. Как бы Куова не пытался отпустить боль от утраты Круга — это произошло много сотен лет назад, — воспоминания об обратившихся золой магах никогда не покидали его надолго.
Луга, Нигсумму, Римуш… Братья. «Я помню. Помню».
— Спаситель, — продолжал он, — и перед лицом зла сохранил в себе огонь…
К голосу вернулась интонация воодушевления. Сквозь тело вновь хлынуло тепло.
— Вера, — сказал Куова негромко, но так, что в воцарившейся тишине его все услышали. — Вера в будущее, которое у нас отняли и заменили картиной всеобщего послушания…
Послышалось приглушённое бормотание.
— Иногда мне кажется, что я слышу голоса. Когда тихие и практически незаметные, если не прислушаться, а когда оглушительно громкие, так что нигде от них не укрыться. Я и сейчас слышу голос. — Куова встретился взглядом с чумазым рабочим, резко прервавшим разговор со своим товарищем. — Это ты, друг мой? Что ты там шепчешь? «Открылась ли уже рюмочная?»
Люди в толпе громко расхохотались.
— Неужели легенды о том, что было прежде, так быстро наскучивают? — Он помолчал. — И правда. Это происходило много-много лет назад. Так почему нам должно быть дело до того, о чём спорил Спаситель с демоном Захаком?