Остановка. Неслучившиеся истории

Вероника точно не бывала – сама сказала об этом, – но природная одаренность в ней чувствовалась, и с каждым занятием, да что там, с каждой минутой репетиций росла и крепла. Действительно, распускалась.
И вот она не появилась в актовом зале.
– А что случилось? – спросила Лика Розен, в чьей группе была Вероника.
– Ее увезли. Забрали, – отозвались подростки почти равнодушно. А может, грустно.
– В смысле? – Лика, судя по голосу, явно была готова обрадоваться, и Яна тоже замерла, предвкушая услышать: «Удочерили».
Веронике примерно тринадцать, в таком возрасте уже редко берут в семьи…
– Ну, в смысле, – хмыкнул один из детдомовцев по имени Саша, кажется, – пришла машина, и увезли.
– Куда увезли?
– Девушки, – поднялась воспитательница в возрасте, другая, помоложе, уткнулась в телефон, будто прячась, – давайте об этом не здесь. Репетируйте, пожалуйста.
– Так Вероники больше не будет?
– Нет.
Как прошло занятие, Яна не заметила – с первых минут ждала, когда оно закончится и можно будет узнать, что с Вероникой.
– Спасибо, ребята! – звонкий голос Лики. – До среды. В среду у нас важнейший день. Прошу выучить реплики наизусть. Не все пока это сделали.
Не сговариваясь, Яна, Лика, Паша и Света пошли следом за воспитательницами в кабинет. Те удивленно на них посмотрели.
– Мы все-таки хотели бы выяснить насчет Вероники, – объяснила Лика.
– Ее отправили в Реж.
Реж – маленький городок в сотне километров на север от их областного центра.
– А почему?
Воспитательница в возрасте вздохнула и движением руки предложила присаживаться. Ребята присели на мягкие стулья вокруг длинного стола. За ним, видимо, проходили педсоветы или как это здесь называется…
– Вероника Повалихина поступила к нам четыре года назад из Режа, так как в местном детском доме не было мест. Теперь место освободилось, и Веронику вернули.
– Не понимаю, – фыркнула Яна недоуменно. – У нее здесь ведь были друзья, она четыре года, сказали, здесь прожила. Позавчера еще репетировала со всеми. И так вот – взять, как вещь, и увезти!..
– Девушки, – женщина будто не замечала среди них Пашу Ершова, а он не настаивал, не поправлял, – не надо думать, что мы Веронике не сочувствуем. Но что мы можем? Такой порядок. Регистрация у нее в Реже. Здесь она изначально была временно. И она это знала.
Воспитательница в возрасте говорила еще долго. Без агрессии, а иногда и со слезами в голосе. Яна пыталась и не могла вслушаться. В голове постукивали два слова – «не понимаю, не понимаю».
Мозг, может, и смог бы понять, а то, что называют душой…
Больше она на занятия не ходила.
Поначалу всё собиралась съездить в Реж, увидеться с Вероникой. Может быть, как-то добиться, чтобы ее вернули сюда. Рассказать, какая талантливая девочка, ей необходимо жить в городе с театрами, готовиться к поступлению в театральный институт…
Мысленно Яна приводила множество аргументов, и все они скукоживались, как засыхающие цветочки, никли и превращались в пыль. Не поможет. Правила и законы наверняка сильнее ее аргументов, доводов. А навещать Веронику время от времени – только мучить ее. Хуже нет воскресного папы, это Яна знала по опыту. А она может стать воскресной подругой. Не больше. Да и вряд ли каждую неделю у нее получится ездить в этот Реж. Да, не получится.
И постепенно пыл ее угасал, дела и проблемы застилали, как туман или дым, этот случай. Не так часто теперь стучало внутри «не понимаю, не понимаю», а если начинало стучать, Яна пыталась думать о другом. Стыдилась этого, злилась на себя, даже иногда плакала. А потом встряхивалась и громко, отчетливо говорила себе:
– Что ж, это жизнь.
И продолжала жить дальше.
  
Знак
 
Удивительно пустеют бутылки в большой компании. Вот появляется высокая, основательная литруха «Беленькой»; еще и тост путем произнести не успели, а она уже под столом. И стопки опять надо чем-нибудь наполнять.
Последний день фестиваля. Вернее, вечер. Окончены семинары с их критикой, сдержанным одобрением и обязательным ободрением, позади поездки по области, поэтические и прозаические слэмы. Попрощались, сделали общее фото на фоне берез. Завтра в девять утра подъедут автобусы, участники затолкают сумки в багажные отсеки, плюхнутся на сиденья. Полчаса до города во глубине одного Южно-Сибирского региона, а оттуда поезда, самолеты и другие автобусы развезут по стране.
 
Молодежь гуляет в соседних корпусах детского лагеря «Антрацитик», а руководители семинаров, почетные гости фестиваля собрались в этом, четвертом, крайнем и отдаленном от остальных.
Просторная комната. То ли бывшая столовая, то ли помещение для совещаний вожатых. Длинный стол. Очень подходящий, напоминающий столы из фильмов про Средневековье. Там рыцари, или бояре, или простой люд сидят за общим столом и пируют. И они пировали.
Почти все знают друг друга давным-давно. Десять – пятнадцать, а то и двадцать лет. Но стариков нет, и юнцов тоже. Сорок – пятьдесят; хороший возраст для литераторов. Тем более что книги выходят, публикации появляются. И гонорары какие-никакие. Так что особенно обиженных судьбой нет.
Вспоминали разные истории, случаи, а вспомнить было что – некоторые и подрались, и романы случались. Не в смысле литературного жанра, а отношений… Вроде перебесились, теперь вспоминали веселое, грустновато-сладкое, порой курьезное. В общем, нескучно.
Друг друга перебивали, много смеялись, пели народные песни и про «Выйду ночью в поле с конем», которая тоже пелась как народная, снова вспоминали случаи и анекдоты, подаренные самой жизнью, а не придуманные.
Что-то такое из давнего, из студенчества застолье напоминало. Тем более сотовой связи с интернетом не было, и никто не таращился в «айфоны», «самсунги», «асусы»…
В первый день, когда только высадились из автобусов, многие тут же достали телефоны, и через несколько секунд послышалось: «А связи, что ли, нет?.. Не ловит!» Игорь, организатор фестиваля, громко объявил: «И не будет ловить! Это ведь детский лагерь». Потом на вопросы, есть ли выход к реке – лагерь был огорожен забором из профлиста, пожал плечами: «Нет выхода, это ведь детский лагерь». То ли шутил так, то ли всерьез говорил, но после этого на любой недоуменный вопрос следовал чей-нибудь ответ-объяснение: «Это ведь детский лагерь». И дружный смех вслед за этим… На всяком фестивале появляются подобные фишечки, которые живут потом многие годы.
– Так, и что, больше действительно нечего выпить? – спросил прозаик Роман.
– Нечего, – вздохнул организатор и поэт Игорь, а другой поэт, Григорий, добавил:
– Это ведь детский лагерь.
Засмеялись, но невесело.
– Ладно, ребята, я спать, – сказал Игорь. – И вам настоятельно советую. Завтра подъем в восемь. Не хочется кого-то ждать.
– Да-да, мы помним…
Вышли на крыльцо покурить. И до этого, конечно, выходили, но по два-три человека, а тут все, даже те, кто не курил. Подышать перед сном.
Была уже ночь. Свежая, но не прохладная, тихая, июньская. Надрывались какие-то птички, в реке за забором плескались рыбы и шуршали камыши.
Спать не хотелось. Вернее, не хотелось расходиться, обрывать общение. Мало ли что будет потом, получится ли еще вот так этой компанией посидеть. Времена тяжелые, тревожные; ходят слухи, что перестанут финансировать фестивали, прикроют гранты, вообще урежут бюджеты. А к грантам и фестивалям привыкли…
Да и опьянения особого не было. То ли от богатого кислородом воздуха, то ли от того, что много говорили и много пели. Когда молча пьешь – быстро пьянеешь, а когда не молчишь – наоборот. Наверное, потому и придумали петь за праздничными столами – чтоб не срубало. Ну и танцы-пляски, скандалы, легкий мордобой, видимо, тоже…
– Какие планы? – задал новый вопрос прозаик Роман; слыл он одним из самых пьющих, по крайней мере, почти во всех его вещах персонажи пили или болели с похмелья.
– А какие могут быть планы, – усмехнулся другой прозаик, Дмитрий, – были бы в городе…