Без следа

Но отец… Трейс закрыл глаза, когда самолет слегка задрожал, проскользнув в зону турбулентности. Отец ни за что его не простит. И дело вовсе не в том, что сын уехал, не попрощавшись, а в том, что он поступил по-своему.
Он никогда не понимал желания Трейса найти что-то свое, его стремления отыскать нечто другое, нежели новую публику, новые места для выступлений. Скорее всего, он просто был не способен вообще понять сына или же просто не мог принять его таким, какой он есть.
В тот единственный раз, когда Трейс вернулся, надеясь хоть немного наладить отношения, Фрэнк встретил его с плохо скрываемым неодобрением.
— Так, значит, ты вернулся. — Фрэнк с холодным выражением лица застыл посреди крошечной гримерной, которую делил с Молли. Трейс не знал, что его появление заставило Фрэнка трезво взглянуть на вещи. Мрачная комнатушка во второсортном клубе. — Прошло три года с тех пор, как ты уехал, и всего одно письмо. Когда ты уходил, я предупреждал, чтобы ты не рассчитывал на радушный прием.
— А я его и не ожидал. — Но все-таки он надеялся хоть на каплю понимания. В то время Трейс носил бороду, это была часть образа, необходимого для задания. На этот раз он отправился в Париж, где успешно разоблачил международное мошенничество с подделкой картин. — Но у мамы день рождения, и я подумал… Я хотел увидеть ее. — И тебя, хотел добавить он, но промолчал.
— А затем снова сбежать и заставить ее проливать слезы?
— Она понимала, почему я уехал, — медленно и тихо произнес Трейс.
— Ты разбил ее сердце. И мое. Ты больше не причинишь ей боли. Ты или сын ей, или не сын.
— Или сын, которым ты хочешь меня видеть, или никто, — поправил его Трейс, меряя шагами крошечную комнатку. — Для тебя по-прежнему не имеет значения, чего я хочу и что чувствую или кто я такой.
— Ты не знаешь, что имеет для меня значение. И, думаю, никогда не знал. — Фрэнк проглотил подкативший к горлу ком, ощущая горечь и стыд. — Когда я в последний раз видел тебя, ты сказал, что тебе не нужно все то, что я сделал для тебя. Ты сказал, что никогда не станешь тем, кем я хочу тебя видеть. Мужчина не забывает подобные слова, сказанные родным сыном.
Ему было двадцать три. Он переспал со шлюхой в Бангкоке и вдребезги напился в Афинах, на его правом плече красовались восемь швов — напоминание о ножевом ранении, нанесенном человеком, которого он убил, служа своей стране. И все же в тот момент он чувствовал себя как ребенок, которого несправедливо и беспричинно отругали.
— Думаю, из всего, что я тебе говорил, ты только это и услышал. Здесь ничего не изменилось. И так и останется.
— Ты выбрал свой путь, Трейс. — Его сын и не представлял, что в тот момент Фрэнк больше всего на свете хотел распахнуть объятия и принять обратно того, кого, как ему казалось, он потерял навсегда. Но он боялся, что Трейс уклонится от его объятий. — И теперь живи как знаешь. И на этот раз, по крайней мере, хотя бы попрощайся с матерью и сестрами, прежде чем исчезнуть.
И Фрэнк отвернулся, чтобы скрыть слезы, навернувшиеся на глаза. Трейс вышел из комнаты и больше не возвращался.
Он открыл глаза и обнаружил, что Джиллиан внимательно смотрит на него. Она выглядела совершенно иначе в коротком черном парике, который он заставил ее нацепить. Но она свыклась с маскировкой и перестала ворчать насчет парика, а также очков в роговой оправе и тусклого серо-коричневого платья. В этом наряде она выглядела старомодно, но Трейс не мог не думать о том, что скрывается под неприглядным балахоном. Но в любом случае ее костюм стал отличной маскировкой, чего он и добивался.
Теперь никто бы не узнал в сидящей рядом с ним женщине красавицу доктора Джиллиан Фитцпатрик.
В Сан-Диего он поменял самолеты и авиалинии, купив билеты по кредитной карте, оформленной на одно из его вымышленных имен. После того как они пересели на очередной самолет в Далласе, Трейс нацепил бейсболку и спортивную куртку. И теперь, направляясь в Чикаго, они выглядели как парочка переполненных впечатлениями, усталых туристов, не вызывающих абсолютно никакого интереса.
 
Если не считать ее глаз, которые он видел сквозь прозрачные стекла очков, глубоких, ярких, темно-зеленых глаз.
— Какая-то проблема? — спросил он.
— Я как раз хотела спросить тебя о том же. Знаешь, ты не вылезаешь из размышлений с тех пор, как мы сели в самолет.
Трейс достал сигарету и повертел ее в пальцах.
— Не понимаю, о чем ты.
— Я говорю о том, что ты готов оторвать мне голову, если я прошу о такой мелочи, как передать мне соль. На мне ведь этот отвратительный парик, не так ли? И платье по последнему писку моды.
— Тебе очень идет.
— Так если тебя не отталкивает мой внешний вид, в чем же дело?
— Со мной все в порядке, — пробормотал он сквозь зубы. — Послушай, отстань от меня.
С трудом сдерживая гнев, Джиллиан отпила глоток белого вина, которое ей подал стюард. С жалостливой улыбкой, с отвращением подумала она.
— Нет, с тобой определенно что-то не так. Это я должна сходить с ума от волнения, но я абсолютно спокойна, потому что мы, по крайней мере, не топчемся на месте. Но если есть какая-то проблема… о которой мне стоит беспокоиться, я буду признательна, если ты расскажешь мне о ней.
Его пальцы забарабанили по ручке кресла.
— Ты всегда такая зануда?
— Когда дело касается важных вещей. На кону человеческие жизни, которые для меня дороже всего на свете. Если тебя что-то беспокоит, я должна об этом знать.
— Это личное. — Надеясь отвязаться от нее, он откинулся в кресле и закрыл глаза.
— Теперь у тебя нет ничего личного. Твои ощущения могут все испортить.
Он приоткрыл один глаз.
— Ты первая, кто жалуется, сестричка.
Она вспыхнула, но не сдалась.
— Я наняла тебя на работу и потому имею право требовать, чтобы у тебя не было никаких секретов от меня.
Он выругался, тихо, но с достаточной долей фантазии.
— Я давно не был в Чикаго. Даже у меня есть воспоминания, и это касается только меня.
— Прости. — Джиллиан глубоко вздохнула. — Я не могла думать ни о чем, кроме Флинна и Кейтлин. Мне и в голову не пришло, что тебе нелегко дается возвращение. — Он не производил впечатления человека, способного на глубокие чувства и искренние эмоции. Но Джиллиан хорошо помнила боль, застывшую в его глазах, когда рассказывала о Форрестере. — Чикаго… для тебя с этим городом связано что-то особенное?
— Я выступал в Чикаго в двенадцать лет, а второй раз — в шестнадцать.
— Выступал?
— Забудь. — Он покачал головой и попытался расслабиться. — Несколько лет назад я провел там несколько дней с Чарли. Последнее, что я видел в Штатах, — аэропорт О’Хэйр.
— А теперь это будет первое, что ты увидишь. — На коленях у Джиллиан лежал журнал, но вместо того, чтобы открыть его, она задумчиво провела пальцем вдоль края. — А я почти ничего не видела в Америке, кроме Нью-Йорка. Но всегда собиралась попутешествовать. Пару лет назад Флинн привозил ко мне в гости Кейтлин, вскоре после смерти ее матери. — Она глубоко вздохнула. — Они оба казались такими потерянными. Мы отправились в Эмпайр-стейт-билдинг, в Рокфеллеровский центр и выпили чаю в Плазе. Флинн купил ей маленькую крученную из проволоки собачку у уличного торговца. — Чувства нахлынули так внезапно, что она не успела взять себя в руки. — О господи. — Она закрыла лицо руками. — Господи, ей ведь всего шесть.
Уже много лет ему не доводилось утешать ни одну женщину, но Трейс не забыл, как это делается.
— Не волнуйся. — Его голос прозвучал ласково, и он обнял ее за плечи. — Они не причинят ей вреда. Им слишком необходима помощь твоего брата, они не могут рисковать.
— Но что они там с ней делают? Она, должно быть, очень напугана. Темнота… Она до сих пор не может спать в темноте. Включают ли они свет? Как ты думаешь, они оставляют ей свет?
— Я в этом не сомневаюсь. — Его рука ласкала ее волосы, а мягкий голос убаюкивал ее страхи. — С ней все будет в порядке, Джиллиан.