Плюс

И так вот и случилось, что Имп Плюс, клонясь в другую ясность поступательного движения, мог стоять там, где он на Земле стоял однажды на заре. Невидимые доли выбивали чуточку его из одного места в следующее. Частицы его прорезали. Прорезались, чтобы жечь то, что будет отрезано позже. И жечь то, что не будет.
Жечь его знание жжения.
Жечь сквозь зиму, в которой то, что с ним происходило, было неизвестным для большинства остальных. Неизвестно для красноглазого продавца газет на зимнем ветру, сказавшего, что он мог бы стать растением. И неизвестно для ребенка, слизавшего снег с руки и произнесшего: У тебя красная кожа. (А для ребенка это важно?). И смуглой amiga, [7] певшей amiga. Кем он старался быть узнанным ранее, но ему не удалось, и кто была красива. И к другой, очень далекой, но на той же точке, кто тоже была красива и подтолкнула его словами Путешествуй по свету налегке так, что он теперь должен был пытаться ее не заподозрить, пока продолжал пытаться не сказать ей свою правду об Операции Проекта «Путешествовать по свету налегке», и кровь, поступившая к его лицу, маскировалась тем раздражением, какое ребенок видел за много месяцев до того, как неделя за неделей покраснение не сделало его другим.
Однажды, когда у него были шансы что-то доказать, он стоял под крышей в конце многих ночей, он стоял на корке Земли; и в тот миг, казалось, ничего не произойдет.
Магма не вскрыла свою корку. Голоса не грянули разом. Но в тот миг, что, оставшись у него позади, был перспективой агонии, в него вдохнула прицельная сетка радиусов. И, войдя, отпустила. Стержни гамма-радиусов заторили его кровь, инвагинировали вены, истончили кожу, заменив ее жужжанием, призванным давить сетями вероятности все еще возможной бреши.
Наконец сейчас он снова стоял на той отравленной точке на круге Земли. Однако его радиусное я сделало саму Землю не больше, чем одной точкой где-то вдоль его собственной неизвестной окружности.
Которая подобно какой-то будущей карте привела его туда, где он и не знал, что планирует быть.
Поэтому все, что он знал, было тем, к чему жизнь, которой он обладал, склоняла его давать ответы Центру. В обмен на ответы, что, в свою очередь, могли заставить его знать больше, чем он постепенно стал.
Имп Плюс припомнил план Чрезвычайной Маскировки, разработанный для обмана чужого исследователя. Имп Плюс сосредоточил центр своего кристалла с пульсациями частоты, о которой договорились на Земле. Имп Плюс передал Центру ложную частоту. И как только наконец он позволил млечной коже вдоль вздымающегося буротвестня у окна выглянуть из него, он передал Центру то, к чему призывал план Центра, ложную орбитальную скорость.
11.
Встряски — что — встряски — что — встряски выламывали череп из его мозга. Встряски иссушили кость из его ботинка. Встряски опрокидывали его повсюду. Он прыгал или падал, он скручивался, из гироскопической свечки он вошел в штопор, постепенно ускоряясь.
Там ужасно недоставало боли. Где? Его касались щепки, дребезжащие внутри своего невесомого неба, и их пульсирования напоминали команды с того времени, когда он был немного больше, чем Слабое Эхо. Встряски сквозь окно разорвали его зрение. Он утратил свои трубки, в этом ли было дело, так ли есть? Буротвестень у окна был настолько смещен, что напоминал прыжки, которые больше не склонялся совершать, и его встряской отбросило к стеклу, как раз вовремя, чтобы увидеть сквозь него вдали темную точку в облачном разломе. Но точка вдалеке была линией, крохотной, медленной, зазубренной. Она кувыркалась из стороны в сторону, но как могло что-то кувыркаться вдалеке? На какой-то миг он потерял ее из виду.
Но нет, он видел больше, чем щепку; поскольку видел ее вдалеке на дугообразном краю чего-то большего там же вдалеке: облачного, облачно-синего.
Вновь настали встряски. Он пошатнулся на своих булавках и не прекращал вращаться. Встряски не прекращались. Он забыл, что у него не было черепа. Поскольку его череп пытался выбраться изнутри его мозга, и у него сейчас не было мозга.
 
Облачно-синее упало в окно, а затем выпало. Темная точка, которую он заметил, вновь стала зазубренной линией. Настолько маленькой, что, как он думал, возможно, он ее лишь помнил, а не видел.
Пунктирная линия там вдали сквозь окно была проходом. В следующую встряску.
Встряска крутанула окно. И он подумал, что его череп, пытаясь выбраться из его мозга, сломал иглу кости сквозь точку, которая теперь вновь была рваной линией во вращающемся окне. Но была так же далеко оттуда, как и голос, сказавший, что мозг не ощущает боли.
У него не было черепа. У него не было мозга. Он оставил его на орбите. Он все еще оставался на орбите, но вокруг себя. Но не на временной орбите. На орбите, вторгающейся в орбиту.
Торможение. Вот чем были встряски.
Его тормозил центр. Но все более ускоряя. В орбиту все ниже и ниже. Центр его возвращал.
Вновь появился пунктир. Отметиной на большем облачно-синем. Ему нужно было моргнуть, но необходимость стекла струйкой к пальцам на ногах, до которых он не мог дотянуться и почесать. Через окно мглы, напротив которого он пытался моргнуть, проскользнул молекулярный сдвиг, равный и противоположный реакции на то, что было уходом из поля зрения зазубренной точки вновь и с ней облачного разлома, сквозь который она была видима в облачно-синем.
Его вновь и вновь запускали, в этом было дело? Или был на конце пружины чьей-то мысли, готовившей его к обратному запуску. Извините, слишком тесно, не повернуться, нужно повторить, запуск первого, запуск второго, не спрашивайте, не оглядывайтесь на то, на что вот-вот нанижут, просто настройтесь.
До этого Хороший Голос сказал: «Там отдохнете».
Обратные вспышки выбили его из колеи; они не причиняли боли. Если он находился в обратном запуске, это не была его идея о распадающейся орбите. Кувыркание повернулось, и когда он понял, что поворачивание кувыркнулось, он отчетливо увидел, словно говоря с самим собой, что Центр ускорил и умножил распад.
И обратный запуск без кожуха. Кожуха над Имп Плюсом, что облегчало засасывание скорости, но не уберегало его лицевую поверхность от вытягивания.
Кожух ударил его, как мысль, зацепив по касательной, тогда как гудящие щепки на плаву отскакивали от него, наводя команды, которые он мог бы получать, если хотел вживить щепки заново, как сделал со щепкой для Концентрационной Цепи. Подумать обо всем, что он мог бы сделать. Встряски вжали его обратно и вновь и вновь переворачивали его через него самого — но они ли вызывали вращающее кувыркание оборота? Встряски запустились его словами, дающими формулу Чрезвычайной Маскировки. И при таком повороте случайно встряски стали причиной того, что кожух ударил его и щепки, которые он и никто другой изначально отпустил вплавь. Он дал формулу Маскировки, но не с тем положением в пространстве, о каком думал Центр.
Он мог бы увидеть точку зрения Центра, также как и других. Он видел, что буротвестень сейчас был на одной линии с длинным весом ложношири. Точка зрения Центра заключалась в том, что он не хотел переворота. ИМПа, работы ИМПа или данных. Следуя двойному плану для Чрезвычайной Маскировки. Но здесь и сейчас он не был сдвоенным: Имп Плюс не встряхивал и не кувыркал Центр (не так ли?) — Центр встряхивал его.
Сдвоенным было управление. Управление у него забрали. Помнил ли он сдвоенное управление, потому что был машиной? Малиновая вспышка сейчас появлялась нечасто и вспыхивала под кристальными слоистостями, которые заставляли ее отступить, подобно вдыханию. Но если управление было сдвоенным, постой. Он думал о том, что было за окном, думал, что оно неподвижно: затем думал о своей цепочке морфоген-наростов, диаметр, не вызывающий вопросов, но без центра, и связанный не окружностью или периметром, но пространственным дыханием, что было больше, чем спиральное бредение, и меньше, меньше, гораздо меньше, похоже на вдох и выдох.