Искатель. 1993. Выпуск №6

— Дважды браво, Балбес! Я думаю, что твое повышение по службе приближается с каждым часом.
— Ясно, что не понижение, — нескромно утверждает Берю. — Ладно, пойду займусь своими прямыми обязанностями. И чем только не приходится заниматься, чтобы преуспеть в полицейском деле.
Когда я заявляюсь в большой зал на обед, вся машина уже в сборе, как выражается Берю. Меня представляют, мне жмут руку, все млеют от восторга. Я — гвоздь программы для скисающих сливок местного общества. Среди них деревенский пастор преподобный Мак Апюшон, его жена — англичанка, его дочь и его сын. Сам пастор — крупный сухощавый мужчина, одетый с подчеркнутой скромностью, с красным носом и бесцветными глазами. Его половина надменна, как пенсне ее мужа. Дочь — здоровенная телка, взявшая себе на вооружение девиз британской империи: Бог — мой пастух; она прыщава, цвет лица — йеллоу, ноуз длинный.
Сын — красно-рыжий, рыже-ржавый, ржаво-тусклый, рулетоподобный, нерукотворный и к тому же заика.
Кроме Мак Апюшонов, я знакомлюсь с мэром — лордом мистером Эдвардом Сеттом и делаю то же самое с баронетом Изгонусом Долби, отцом того самого Филиппа, который благодаря мне испытал самый большой печеночный приступ. Папаша Долби — настоящий старый стервятник, с крючковатым носом, подбородком в форме рожка для обуви и маленькими хищными глазками.
С невинным видом я спрашиваю, как поживает его славный отпрыск, и он сообщает навострившему уши обществу, что Филипп попал в легкую аварию: он слишком резко затормозил и врезался головой в лобовое стекло, раскроив надбровные дуги, бедняжка. Я сочувствую. Мы принимаем по бокальчику, и Джеймс Майволдерн возвещает о том, что ее Светлость на колесах подана.
Наступает черед Жирного исполнить свое тройное смертельное сальто. Я жду его с легким трепетом.
За столом я оказываюсь между тетушкой Дафни и миссис Мак Апюшон, что само по себе меня не очень радует. Зато напротив меня сидит Синтия, и мы можем сплетать наши ноги и наши взгляды.
На столе вот такой огромный лосось, внутри которого Иона мог бы устроиться со всей своей семьей. Он приправлен не майонезом, а самым что ни на есть английским соусом. Какова же миссия друга Берю? Держать блюдо перед каждым гостем, пока Майволдерн не обслужит по очереди всех приглашенных.
Я дрожу, как будто смотрю телепередачу, показывающую операцию на открытом сердце. Чертовское напряжение, друзья мои!
Все идет гладко, пока обслуживают тетушку Дафни, но когда начинается кормление супруги преподобного, его Берюрьевское Светлейшество чихает на лосося. Это вызывает раздражение слизистой оболочки, и она начинает сочиться (за столом это выражение вполне уместно), и на кончике берюрьевского носа образуется и свисает капля прозрачной жидкости. Толстый хочет избавиться от этого досадного украшения, которое совершенно не соответствует торжественности момента. Он поднимает правый локоть, чтобы вывести рукав на уровень носа, но тем самым нарушает горизонтальное положение блюда с лососем, с которого грациозным каскадом падает острый соус прямо на шею миссис Мак Апюшон, и она поднимает такой визг, будто обнаружила на супружеском ложе вместо своего торговца индульгенциями дворового конюха.
Это вызывает общий шок, да что я говорю: артишок, а точнее, архишок.
Я рассыпаюсь в извинениях. Тетушка Дафни тихо повизгивает, Баронет Долби замечает, что очень обидно испортить такое милое платье (в сиреневых гортензиях на фоне пожара), а также такой вкусный соус. Майволдерн выговаривает Берю на английском, на что тот отвечает по-французски:
— Эй, вы, Мойдодырн, — ругается Опухоль, — встань в пасть сурдину, если не хочешь, чтобы я выплеснул остатки на твои кальсоны.
Затем, поставив блюдо с лососем перед тетушкой Дафни, он оборачивается к матушке Мак Апюшон.
— Это наше дело, дамочка, — изрекает мой коллега. — Не стоит дергаться из-за такой чепухи, дело-то поправимое. Это намного лучше, чем если бы вы сломали ногу.
Он уверенно берет салфетку пострадавшей, смачивает ее водой из графина и начинает ею тереть спину мадам Мак Апюшон. Ледяная вода вызывает очередную серию повизгиваний будущей наследницы своего мужа. Преподобный недоволен. Ему, видите ли, не нравится, что его бабу растирают в присутствии посторонних. И хотя, судя по внешности, с ней это происходит нечасто, с профессиональной точки зрения его можно понять.
 
Его сын, кретина кусок, хохочет, как придворный карлик. Баронет пользуется всеобщим замешательством, чтобы набить себе брюхо. Видно, что он супер-скупердяй.
Его кошелек, по всей видимости, заварен автогеном, а в церкви в момент сбора пожертвований он теряет сознание.
Наконец все приходит в порядок, и обед продолжается.
Теперь Берю дано задание (опасное) наливать гостям вина. У старушки Мак винный погреб first quality [35] как говорят в Париже. К рыбешке подают белое вино. Берю, чьи познания в винах так же глубоки, как сон пожарника на дежурстве, действует легко и изящно и обслуживает каждого.
— Только не детям! — сурово заявляет пастор, видя, что Берюрье наливает его короедам.
— Капля сухого никому не повредит, — возражает образцовый слуга.
Он указывает на прыщавую молодку.
— Это придаст румянец мадемуазель!
Но преподобный непоколебим.
— Послушайте, Бенуа, не настаивайте! — вмешиваюсь я.
Затем я обращаюсь к пастору:
— Не сердитесь, он обслуживает по-овернипански.
Берюрье берет бокал девушки, прочно стоящей на пороге своей половой зрелости, и спокойно подносит его к своим губам.
— А это, — заявляет он, — сервис по-бургипунски…
Он пробует вино.
— Не мешало бы охладить получше, — говорит Берю. — Но очень даже ничего. Вам его поставляют прямо в замок, мадам Макхаркал, или у вас здесь свой поставщик?
Мой налитый кровью взгляд заставляет его умолкнуть.
Когда он возвращается к сервировочному столику, Майволдерн, разрезая баранью ножку в конфитюре из лепестков розы, снова делает замечание в адрес Берю. Как и в предыдущий раз, наш друг Берюрье не выдерживает, ибо это требует редкой силы воли.
— Послушайте, Майштукан, — говорит он. Поймите своей дурацкой башкой, что я помогаю вам чисто по-человечески. Если вы недовольны, скажите, и я лучше пойду на рыбалку!
С этого момента, чтобы успокоить свои нервы, Берюрье начинает надираться; когда на столе появляется сыр, Берю уже пьян в стельку. Его фиолетовая физиономия отражает свет всех люстр, и он насвистывает что-то сквозь свои беззубые десны. Это забавное зрелище. Гости оттаивают; они начинают забавляться. Пока несколько натянуто, но чувствуется, что у них больше нет сил на возмущение.
Толстый с подозрением ощупывает сыр, высказывает свою оценку, дает советы, рассказывает о наших камамберах и обещает прислать посылочку, как только вернется домой. Сэру Долби-отцу, который требует добавки, он заявляет:
— Хватит, папаша! Я вам уже подкладывал два раза, подумайте о своем холестероле, — и, обращаясь к тетушке Дафни, показывает пальцем на плешивую голову гурмана: — Хорошо, что остальные гости не так прожорливы, а то пришлось бы туго. И куда в него столько влезает!
За десертом случается новый инцидент, напоминающий первый. Толстый опрокидывает крем Шантильи на галстук Мак Шаршиша, чья физиономия начинает пылать так же, как и у Берюрье.
Он наводит порядок тем же способом, при помощи мокрой салфетки. Это уже слишком, Майволдерн берет его под локоть и выводит из зала.
И вовремя. Если бы Берю позволили подавать горячий омлет, он бы отомстил за Жанну д'Арк.
Час спустя я нахожу его в наших апартаментах.
Ночь ветреная, и по огромным пустынным коридорам гуляют протяжные сквозняки.
В грязном фланелевом жилете и со спущенными подтяжками Берю заканчивает цедить бутылку пятизвездочного Мак Херрела, которую, видимо, спер на кухне.
— Алкаш! — взрываюсь я. — Можешь поставить крест на своей карьере!