Жара

Анна и чета Розенфельдов расселись в идеально вылизанной и «богато» меблированной гостинной. Вообще квартира производила несколько странное впечатление. Все было прибрано таким образом, что казалось, что здесь никто не живет, а вся обстановка – это что-то вроде «парадной залы» в хорошей крестьянской хате, где главное – впечатление о достатке и благоустроенности семьи.
– Скажите, Оксана Петровна, – спросила Анна. – Как давно вы живете в Санкт-Петербурге?
– Зовите меня Оксаной, – весело ответила хохлушка. – Значит, приихала я сюди семь лет назад. Тобто в Питер приехала. Перший час так трудно було. Перебивалася подденщицей – там прибрати, здесь окна помити… В общем, по-всякому.
Анна поймала себя на мысле, что ее неприятно поражает тот язык, на котором говорила Окасана. Какая-то причудливая смесь русского и украинского. Получалось, что и не то, и не другое. К тому же сильно резала слух интонация, с которой говорила, а точнее, подвывала хозяйка.
– Потом все було добре. Михаил Борисович покликал мене сиделкой. Доглядати за Еммою Маркивною, – уточнила для непонятливых Оксана.
– Как вы познакомились? – поинтересовалась Анна, которая не могла понять, как, живя в такой семье, Оксана не удосужилась научиться правильно произносить имя своей свекрови.
– Да я в его больнице санитаркою була. Утки выносила, ж…ы мыла. Всякое такое. Больница-то его лучшая в Питере. А он там заведующим отделением. Все наши его дуже любили, – обернулась Оксана к мужу. – Такой человек, а скромний до самого не можу. Пригласил Миша мене в свой кабинет и говорит: «Поухаживай за моей матерью. Трудно тебе с ней будет. Но я тебя очень прошу. Платить буду хорошо». Ну и пришла я сюди до Еммы Маркивни, – с неким подвыванием, явно готовясь пустить слезу, рассказывала Оксана.
– Как складывались ваши отношения?
– Хорошо, – ответила Оксана. – Я за нею доглядала, уколи робила. Она ведь не была такой тяжелой. Даже когда погано було, из последних сил вставала и в туалет, и в душ. Правда, ось мыться я ей помогала. Прошло, наверное, месяца три. Вдруг она меня спрашивает: «Ты где, Оксана, живешь?» Я ей объясняю, шо пятеро нас хохлушек зняли квартиру на Автово. Там и ночую. «Зря ты это, – каже она, – перебирайся до нас». Я ответила: «Неудобно, стеснять вас буду». Ну а Емма Маркивна своим приказным голосом: «Чепуха, перевози свои вещи, все буде добре. Четвертая комната все одно пустует». Дуже ей понравилось, шо я квартиру привела в порядок, отдраила все. Летом мы с ней много гуляли. Миша возил нас на озера и на взморье. Старушка окрепла, стала меньше плакать, уж больно она мужа вспоминала и вечно грустила. Потом вдруг каже мне: «А ты почему с Мишкой не спишь? Шо тоби мешает?» Я от изумления чуть в обморок не упала. «Так ведь, – кажу я, – никаких предложений с его стороны не було. Он ведь святой. Скильки врачих и сестер задницей перед ним крутят, а он хоть бы что». «Ну, – каже она, – шо мне тебя учить. А Мише добре з тобою будет». Ну сказано – сделано.
Михаил Борисович сидел красный как рак.
– Действительно, все ничего було. Потом зрозумили, что один без другого не можемо. Миша мине замуж покликал. Я дуже тогда удивилась. Куды мине в семью такого человека. Говор у меня бачите який. Одеваться не умею. Но Миша настоял. Тут я, дура, все испортила. Треба було сказать маме Миши. А мне неудобно было как-то. Вот мы втихря и расписалися. Срам. Месяца два прошло, и мы все рассказали. Шо було, шо було… Вспомнить страшно. Старуха меня чуть не побила. То все целовалися, миловалися з нею, а тут она меня иначе, как шлюхой и не кликала. И все кричит: «За моей спиною. Як так можно!» В общем, обиделась она сильно. Мене до себе не пидпускала. Но как-то потом все наладилося. Но тут цей гад объявился – братец Миши. Появлялся нечасто, в то время, когда Миша на работу уезжал. И давай настраивать Емму Маркивну против брата. А мне шо говорил – вспомнить страшно. Ткнет в меня пальцем и кажет: «А вот это будущая убийца тебя и дурня Мишки». И все время рассказы о том, як прекрасно в Америке. А месяца три назад Емма Маркивна получила закардонний, то бишь заграничный паспорт – новый. У нее вообще-то был заграничный паспорт. Они с Мишей ездили до Финляндии. Но паспорт кончился, и Володька начал оформляти новий документ. А хуже всего було, шо синочек приносил Емме Маркивне цигарки. Она курила всю жизнь, но потом, говорят, – лет десять назад – врачи це категорично запретили. И Миша, и я – мы костьми лягали, шоб оттянуть ее от табака. А тут эта шкидлива привычка возобновилась. Принесет ей Вова три-четыре пачки цигарок, старушка накурится до одурения, тут я у нее эти цигарки сопру и в помойку. А она меня по щекам хлостит и все говорит: «Злодийка, злодийка». Вот так вот и жили. Но самое-то удивительное другое. Бували у нее минуты, коли она одумывалась, просила прощение, гладила, цилувала мене, а потом знову все по-старому.
 
– Оксана, а как произошло само исчезновение Эммы Марковны? – спросила Анна.
– Не знаю, шо и сказати, – смущенно ответила Оксана.
– А вы вспомните тот день. Может, детали какие-нибудь интересные? А там, глядишь, картина и сложится.
– Ладно, попробую, – горестно промямлила Оксана. – Встала свекруха, как обычно, довольно рано. Миша еще на работу не уехал. Ну як заведено – в туалет сходила, помылась, попросила причесать ее. Потом сели завтракать. После завтрака она пишла до себе в комнату и вернулась к чаю с зажжежной цигаркой. Я еще тогда ее тайник обнаружить не успела. Не выкинула эту гадость. Но настроение у нее было не поганое. Я сказала, шо пиду на рынок, куплю чогось смачненького. Помню ее последние слова: «Иди-иди, хоть трошки отдохну от тебя». Це було в 10 часов утра. Ну и все. Больше я ее не бачила. Вернулася через 2,5 часа – свекрухи нема. Я сперва не дуже испугалася. Она могла выйти без меня во двор и как-нибудь забалакаться. Но я скорее во двор – а ее нема. Я давай Мише звонить. Он был на операции. Часам к трем начался весь шухер. Миша в милицию побег, ну а дальше вы, наверное, знаете.
– Скажите, пожалуйста, а какие вещи пропали с вашей свекрвью?
– Да много всего. Много белья, тренировочный костюм типу «олимпики», которую Емма Маркивна дуже любила. Пара платьев, хороший жакет. Ну шо еще? Да! Исчезли все драгоценности Бориса Розенфельда. Так мы це називали. Покойный муж постоянно дарил ей. Я-то в ювелирке ничего не розумию, но Емма Маркивна любила показывать мне. Ось так сидела, перебирала и вспоминала. По-моему у нее це добра було на дуже велики гроши. Когда была помоложе, она носила эти штучки, а после смерти Бориса Натановича сложила все в шкатулку и только изредка дивилася на них и вспоминала.
– Да, дела, – протянула Анна.
Оксана перехватила инициативу.
– Прошу все ж таки за стол, хоть чаю выпьем…
* * *
А в это время Федор Измайлов вел преинтереснейшую беседу с соседками исчезнувшей дамы. Он и не заводил разговора со старушками. Просто сел на лавочку недалеко от группы пожилых женщин, которые тут же проявили к нему завидный интерес. «Такой симпатичный гигант», – перешептывались бабушки. Не обратить на него внимания они не могли. Рост Измайлова превышал два метра. Широченные плечи, длинные руки. Лицо Федора, правда, имело явные следы серьезных занятий боксом. Немного свернутый на сторону нос, побитые уши. Зато какие большие добрые глаза! Да и одет он был просто. Джинсы, хорошая рубашка, хлопчатобумажная жилетка с большим количеством карманов и карманчиков. «Даже если и бандит, то положительный. Вроде тех, кого в кино показывают», – не сговариваясь, решили бабушки и смело завязали беседу с незнакомцем.
– Вы к кому приехали? – спросила востроносая худенькая старушка. – Мы тут всех знаем.
– Да я-то ни к кому не приехал, – вальяжно ответил Федор. – Хозяйка моя приехала в 12-ю квартиру к Розенфельдам, а я вот ее сижу жду.
– Вы что же шофером при ней? – спросила другая маленькая старушка.
– Нет. Шофер у нас другой. А я будто телохранитель, – услышав эти слова, бабушки довольно закивали.