Жара

– Ничего не скажешь, – подхватила приятная дама, – сильный характер. Кстати, ты в курсе ее шашней с нефтяниками. Нет? Вон посмотри, там у окошечка стоит нефтяной магнат Серебровский. По-моему, наша Захарьина клеит его в меценаты и знатоки современной живописи. Он привнес на эту выставку замечательную картину – портрет своего покойного друга, какого-то профессора. Когда начнется проход, надо будет взять по лишнему каталогу. Вообще-то спасибо Захарьиной, что пригласила нас.
Разговор продолжался в том же приятном и ни к чему не обязывающем духе.
Прерывая диалог двух дам, сообщим читателю, как портрет профессора Верта кисти Владимира Крохина оказался на персональной выставке. После разгрома московского представительства компания Колорадо Текнолоджис и лично ее вице-президент Роберт Громилаар приложили все усилия для того, чтобы загладить ущерб, причиненный действиями присных Розенфельда. Негодное оборудование было заменено на первоклассное американское, американцы оплатили все издержки, связанные с компенсацией материального и морального ущерба. Зная о глубокой дружбе между Серебровским и Вертом, Громилаар преподнес нефтяному магнату великолепный портрет Верта, написанный восходящей звездой русской живописи.
Как и предполагал Смирнов, политические соображения явились решающими в оценке недостойной деятельности московского представительства Колорадо Текнолоджис, и шкодливый господин Брахман практически отделался серьезным испугом. Сейчас этот достойный джентльмен вместе со своей очаровательной супругой скромно стояли рядом с матерью замечательного художника Мадлен Крохиной.
Тем временем Захарьина успокаивала виновника торжества.
– Ну что ты так волнуешься, Володя? Радоваться надо. Персональная выставка у почтеннейшего Рыбаря. Счастлив должен быть. Катя, отвлеки его как-нибудь, – обратилась Захарьина к молодой красавице, одетой в алое вечернее платье и сильно смущавшейся всего происходящего. – И ты туда же! – удивилась Захарьина.
– Ну а как мне не смущаться, – ответила Катя, – через полчаса меня голую на картине будет рассматривать вся собравшаяся публика.
Захарьина нежно погладила Катю по плечу:
– Хорошо, что есть что рассматривать.
В этот момент к Володе подошел маленький человек, сопровождаемый двумя женщинами. Под руку он вел седую леди в строгом черном платье, в которой читатель конечно же узнал бы Эмму Марковну Розенфельд. Справа от Миши важно шествовала его супруга Лариса, бывшая Оксана. Эмма Марковна с любовью и восторгом смотрела на своего недавно обретенного внука. В силу своего возраста она не очень хорошо ориентировалась во времени и в глубине души была уверена, что высокий молодой человек с серыми глазами и длинной шеей – не кто иной, как ее любимый сын Володя. Миша сумел избежать тягостного объяснения с матерью по поводу судьбы младшего брата, и теперь старуха видела своего младшего сына, правда, почему-то сильно помолодевшего, на этой роскошной выставке. У входа на афишах почему-то стояла другая фамилия. Вова там назывался Крохиным. Но это, наверное, художнический псевдоним, они все так делают. Главное, что вот он, любимый сын, родная кровиночка перед ней.
Володя вел себя с бабушкой нежно и почтительно. Все складывалось очень хорошо. Вот-вот должен был появиться Рыбарь-Панченко, и начался бы торжественный проход почетных гостей. Анна знала, что великий специалист отобрал двадцать картин, и на них, собственно, и строилась вся экспозиция. Поддержать Володю подошел Федор Измайлов, который нашел какие-то теплые слова, действительно приободрившие молодого художника. Но в это время к центральной группе приблизился веселый, как всегда великолепно одетый, элегантный, но слегка пьяный знаменитый московский адвокат Самуил Каплан. Он с размаху хлопнул Володю по спине и не к месту сказал:
– Ну, как себя чувствуешь, несостоявшийся тюремный сиделец? Небось на такой выставке лучше, чем на зоне. – Все обомлели.
Каплан напомнил о совсем недавних событиях. Он выступал защитником в нашумевшем деле об убийстве американского бизнесмена, руководителя московского представительства Колорадо Текнолоджис Владимира Розенфельда. Сэм был великолепен. Его линия защиты вполне заслуживала того, чтобы войти в учебники по адвокатскому мастерству. Даже убийца Кляйн получил умеренные для 105-й статьи семь лет. Как выразился сам Каплан, «присяжные рыдали и плакал прокурор». После всех судебных закавык проходившие по делу Брахман и Крохин, виновные в целом перечне прегрешений – тут были и сокрытие улик, и введение следствия в заблуждение, и так далее и тому подобное, – получили всего лишь условные сроки. Брахман – пять лет. А Владимир Крохин – два года. Катюшу Захарьина сумела аккуратно вывести из обвиняемых в свидетели.
 
Володя Крохин страшно переживал суд и, не стесняясь, говорил о том, что больше всего на свете он боится тюрьмы.
– Не надо законы нарушать, – наставляла его Захарьина.
– Анна Германовна, я же думал, что это отец убил Розенфельда.
«Да, дела, – подумала Захарьина. – Мальчик решил, что его настоящий отец убил его биологического отца. Тут и не такое можно наворотить. Но все позади».
В это время официанты начали разносить бокалы с шампанским и более крепкими напитками. Аня подумала, как все-таки здорово, когда у человека такой талант, как у Володи Крохина. О своем таланте она как-то не подумала. Сейчас в жизни Захарьиной был сложный период. В конце года должна была состояться защита ее докторской диссертации. Автореферат был уже вывешен на сайте ВАКа. Анна не волновалась, но, конечно, испытывала некий азарт и возбуждение. Но ей уже было ясно, что, если жизнь сложится так, что ей совсем придется отойти от следствия, будет тяжело. Ну да ладно. Бог даст, посмотрим. Федя, дети и родители были рядом, а это было главное в новой жизни Анны Захарьиной.