Жара

– Что было дальше?
– А дальше, Анна Германовна, был страх. Я понял, что попался. И ходу назад мне нет. Кровавые следы, отпечатки пальцев. Да, вот так, – после некоторой паузы выдавил из себя Крохин. – Я, конечно, сволочь последняя. Закладываю хорошего человека. Я позвонил дяде Пете.
– Это Брахману? – переспросила Захарьина.
– Да, заорал, что случилось нечто страшное, и срочно попросил его приехать на квартиру Розенфельда. Не помню, сколько прошло времени, в дверь позвонили, я открыл, и тут началось. Петр Михайлович был абсолютно спокоен, сохранил присутствие духа и начал ставить передо мной задачи. «Значит, так, Вовчик, – сказал он мне, – первым делом нужно избавиться от трупа, ты понял меня?» Он нашел у Розенфельда в шкафу огромный кофр, которым тот пользовался для поездок по миру. Этакий небольшой вагон на колесах. Интересный такой кофр. Весь в наклейках авиакомпаний и стран, которые Розенфельд посещал. Дальше началась упаковка тела в мешки, пододеяльники, а потом и в кофр. Что дальше? Стали думать, как вывозить труп – сейчас или ждать утра. Машина у Брахмана хорошая. «Тойота-лендкрузер». Но этот кофр еле туда влез.
У дяди Пети был план. На помощь он вызвал Катю. Я позвонил, попросил приехать. А дядя Пета стал превращать меня во Владимира Розенфельда. У нас и так-то было сходство поразительное. А тут Петр Михайлович нашел его любимую капитанскую фуражку, выдал куртку серую да джинсы сине-фиолетового цвета. Мама родная нас бы не различила.
Еще дядя Петя велел мне полюбезничать с консьержкой и сунуть ей в окошко по обычаю Розенфельда и шоколадку, и рублей двести. Побалагурил со старушкой. Вот, мол, с мамой в отпуск уезжаем, надо ей кое-какие вещички отправить. А та, знай, соловьем разливается: «Какой же вы, Владимир Борисович, внимательный. А то от других и слова хорошего не услышишь». В общем, отношения были закреплены. Потом мы с Брахманом встретили Катю, побыли все втроем минут двадцать, после чего дядя Петя на своей «тойоте ланд крузер» уехал.
Мы с Катей остались вдвоем. Я сразу рассказал ей, что произошло в этом ужасном месте. Бывают такие особые люди, как она. Сразу поверила. Разделись мы с ней до трусов и начали драить кухню и гостиную. Конечно, мы знали, что хорошая экспертиза найдет следы крови. Но это уже будет потом. Потом легли спать. Проснулись поздно. Никогда бы не подумал, что смогу переночевать в квартире, где только что был убит человек. Кое-как позавтракали, помыли посуду и рванули вниз предъявляться знакомой консьержке. Я фальшивым голосом, позевывая, сказал: «Что-то мы сегодня припозднились». – «Да что вы, Владимир Борисович, ваше дело молодое. Кому же, как не вам, по утру подушки мять». – «Ну, – сказал я, – до свидания, еду мамулю попроведать». Та в ответ: «Счастливого пути!» Раскланялись мы с ней и поехали с Катей на моей машине, которая стояла тут же неподалеку, но консьержка этого не видела. Поехали сразу в аэропорт, а потом и в Краснодар.
– А вы серьезный актер, Владимир Михайлович, – произнесла Захарьина. – Вам бы в театре играть. – Однако в голосе старшего следователя по особо важным делам при Генпрокуроре уже не было ни злости, ни недавнего напора. Обстоятельства исчезновения Розенфельда наконец-то начали проясняться. В конце разговора, к изумлению Трефилова, Анна Германовна слегка погладила Крохина-младшего по голове.
* * *
Простившись с Владимиром и в очередной раз попросив не покидать Москву, Анна Германовна распорядилась найти живой или мертвой Екатерину Крохину.
– Ее искать нечего, – гордо взбрыкнул Анохин. – Сидит в коридоре, дожидается мужа. Я ей пропуск оформил, уверен был, что вы захотите с ней поговорить.
– Екатерина Аркадьевна, – ласково начала допрос Анна, – я очень сочувствую вам, как, впрочем, и вашему мужу. Запутались вы в отвратительно грязной истории. Но вместе с тем нельзя не отметить того, что вы грубо нарушили закон и способствовали сокрытию важнейших улик по уголовному делу. Вы же взрослая женщина, художница!
 
Катя была готова ко всему. Взяв на вооружение чудодейственное из оружий – женский плач, – в потоке слез она изложила Захарьиной свою версию происходившего. Ценным было то, что девушка откровенно излагала то, что Володя Крохин старался или обходить совсем, или прибегал к совершенно ненужным эвфемизмам. Когда Катя оказалась в проклятой квартире, Брахман абсолютно четко дал установку, согласно которой Володя изображал убитого Розенфельда, а она, Катя, должна была сыграть легкомысленную дамочку, скоротавшую ночь в обществе красивого и состоятельного американца.
– Я была страшно удивлена, – продолжала она. – Когда мне позвонил Володя, он был растерян, что-то путано рассказывал. Тогда Петр Михайлович отобрал у него трубку и четко сказал, что надо делать. Я должна была сильно накраситься, вызывающе одеться и бежать по указанному мне адресу. У подъезда меня встретил Володя. Когда мы вошли в квартиру, мне стало плохо, но Брахман четко сказал, что Розенфельд был негодяем и наконец получил то, что заслужил.
– Как вы думаете, – продолжала Захарьина, – куда дели труп?
– Не знаю, – ответила Катя. – Я была как пьяная. Мы кое-как промучились до следующего дня, предъявились консьержке, при этом я изображала проститутку. Потом рванули во Внуково и первым рейсом улетели домой к моим родителям. Я вцепилась в Вовку и дотащила его до родных пенатов. Маме сказала, чтобы караулила его. А сама рухнула и проспала сутки.
Повисла тягостная пауза. Вдруг Катя взорвалась. Ее голос дрожал. Руки истерически мяли носовой платок.
– Анна Германовна, я узнавала про вас. Говорят, вы не губите людей, только чтобы повесить еще один скальп на свой мундир. Вы должны понять, кто такой Вова Крохин. Это молодой, самый прекрасный художник из всех, кто сейчас работает в Москве. Ладно я, влюбленная дура. Но о нем так говорят наши учителя, до сих пор о нем заботятся. Он гений. Конечно, как все настоящие гении, он имеет поведенческие странности. Но так-то он очень хороший. Простой, доступный, ни тени высокомерия. Единственный настоящий его порок – это вспыльчивость. Но говорит, что досталась она ему по наследству. Хотя какое уж тут наследство. Дядю Мишу я хорошо знала, да и с Мадлен Федоровной мы доверительно общаемся. Прекрасные люди.
– Скажите, Катенька, – задумчиво спросила Захарьина, – а вы не обращали внимание на сходство вашего супруга с господином Розенфельдом.
– Замечала. Я вам даже больше скажу, Вова даже играл под Розенфельда. Усики, бородка, височки, а главное – неповторимый розенфельдовский стиль в одежде – все эти кепочки, курточки. Терпеть его не мог, слова доброго ни разу о нем не слышала, а хотел казаться таким мачо. Хотя зачем это – я не понимала. Вова – художник, тонкая натура.
– Катя, вы ведь тоже художница? – спросила Захарьина.
– Ах, Анна Германовна, мы же люди все-таки грамотные и понимаем, что в одной десятой мизинца Володи больше художественного таланта, чем во всех нас вместе взятых. Мое счастье в том, что я беззаветно и преданно служу гению, пытаюсь оградить его от жизненных сложностей и даже защитить его от него самого.
– Ну что ж, – подытожила Захарьина, – я вас поняла. Давайте на сегодня заканчивать. Время уже позднее. Сейчас нас развезут по домам.
И вдруг Екатерина Крохина расплакалась:
– Неужели его все-таки посадят в тюрьму, неужели все-таки сломают, сломают его чудесные пальцы?
– Посмотрим, – сказала Захарьина, – посмотрим.
– Анна Германовна, – взмолилась Екатерина, – я договорюсь с Брахманом, я упрошу его, и мы попробуем сделать вид, что это я приехала к Розенфельду, это я нашла труп и уговорила Петра Михайловича вывести его. То есть Володи там как бы и не было.
Анна смотрела на Катю Крохину с саркастической улыбкой.
– Дура ты, моя дорогая. Но сердце у тебя хорошее. Не бойся, если врать не будете и все подтвердится, получит твой гений наказание, не связанное с лишением свободы. Он ведь и так наказан, как никто. Убитый Розенфельд – биологический отец твоего мужа.