ЛВ 3 (СИ)

«Такое не забыть, — хмыкнул друг верный».
«Так вот он мне о деревеньке рассказывал, которую упырица за ночь всю изничтожила, да только выяснилось, что упырица та год, цельный год, лешенька, в подполе у ведьмы прикованная провела».
«Да быть того не может, чтобы ведьма и…» — начал было соратник мой.
Да и умолк.
«Чтобы ведьма — быть не может, а чтобы чародейка — то вполне», — подтвердила я мысли его худшие».
«Никого не щадят, — ожесточенно-озлобленно высказался леший. — Ведуний лесных погубили, леса Заповедные погубили, ведьм вот сейчас губят, и выходит, что людей губили тоже. Одного не пойму — зачем им это?».
Поразмыслив, предположила:
«Нежить видать требовалась…»
И саму от мысли такой передернуло, да только боюсь верная она, мысль эта.
Села я осторожно, чтобы аспида навродь спящего не потревожить, руку его все так же держа, да и попыталась мысль свою обосновать:
— Деревенька-то была закрытая…
«Тише ты!» — прикрикнул леший.
Тут то и поняла, что вслух говорю. Вернулась к изначальному.
«Деревенька-то была закрытая, упырица за ночь ту кого порешила, а кого и скверной заразила, в нежить обратив. Чародейкам же та нежить надобна была».
«А для чего надобна-то?» — вопросил лешенька.
А я ж почем знаю-то?
«Может Гиблый яр охранять-оберегать от магов? — предположила рассеянно. — Агнехран туда несколько раз с отрядом ходил, да до цели ни разу не добрался. И это он-то, архимаг цельный».
«Думаю твоя правда, коли в Гиблом яру была их надежда на спасение, тогда и защищали они его как могли. Но и на случай, если проиграют в войне необъявленной, заготовились… чтоб им плесенью поганой обрасти!».
Это уж точно. Поежилась я, беда то миновала, а страх остался.
«С таким количеством энергии никто бы не справился, — тяжело это было говорить, но что правда, то правда.- Повезло нам во многом. В том, что с Водяным дружим, и он подсобил, с тем, что Ярина да каменный леший на нашей стороне, с тем, что ты у меня опытный.»
«А больше всего с тем, что ты ведьма», — усмехнулся леший.
«А как ведунья не справилась бы, — призналась с ужасом».
«Все, Веся, все, прошло уж, миновало, — успокоить лешенька попытался».
«Миновало ли, вот в чем вопрос…» — и страх мой он вернулся с силой утроенной.
Помолчали мы с лешим, над ситуацией мрачно размышляя.
«Наш лес чист, — сказал после раздумья недолгого леший, — но у чародеев каждой твари по паре… Волков подниму, нечисть всю, под каждый пенек загляну, по каждой поляне пройдусь. Однако, и ты и я, мы наш лес чувствуем, есть ли в нем тропы неизведанные?»
«Нету». — леший тут прав был, мы свой лес как пять пальцев знали. Весь знали.
Однако вот о чем я подумала:
«Николу с собой возьми».
«Савранова мальца? — уточнил соратник мой».
«Его самого. У него, лешенька, дар есть — он видит то, что когда-то было. Мы с тобой только то, что есть. Возьми его, о помощи попроси, малец смышленый, его не затруднит и в тягость не будет, а нам с тобой взгляд иной он не помешает».
Кивнул леший, соглашаясь, да и поднялся.
«Раньше начну, раньше закончу, — мне сказал. — А ты поспи, Веся. Да и вот что — мазь то тебе лечебную от водяного принести?»
Ничего не говоря, я молча развернула ладонь свою, показав лешему чистую, без шрамов, невредимую кожу. Застыл лешенька, на меня смотрит напряженно, да и молвит:
«Веся, но если где-то убыло, то где-то… прибыло ведь».
Кивнула я, полностью с ним соглашаясь, да осторожно, стараясь аспида не потревожить, ту ладонь, что в руке держала, развернула аккуратно. Там были шрамы. Все мои шрамы. Заросли они, да и на темной угольной коже видны едва-едва, но ощутимы.
«Дорога ты ему, — после долгой паузы сказал леший. — Больше жизни дорога…»
И посмотрел на меня леший так, что сердце сжалось, да слезы в глазах заблестели. Я уже была раз дорога, больше жизни дорога… и ничем хорошим это для того, кто любил меня, не закончилось.
«Сделай дело доброе, цветы на могилке Кевина…»
«Полил уже, — вздохнул леший».
И на аспида поглядел выразительно. Так выразительно, что стало ясно — уже готов и у этого на могилке цветы поливать.
 
«Нет, его смерти не отдам, — прошептала я. — Не хочу я могил больше, лешенька, все сделаю, все что смогу и даже что не смогу, но могил не хочу больше!»
«Тебе решать, — сказал леший. — А сосуд для сбора крови у Гыркулы брать будем или как?»
Помолчала я, а ответила честно:
«Будем».
«Я в тебе не сомневался, — усмехнулся лешенька».
И ушел, оставляя меня с мыслями тягостными.
— Веся, — вдруг позвал хрипло Аедан.
— Я тут, я с тобой, аспидушка, — ответила успокаивающе, на подушку легла, в лицо черное вглядываясь. — Спи. Спи мой хороший, сил набирайся.
Кивнул едва заметно, да и… заснул вроде. Страшный, черный весь пречерный, жуткий же, а уже мой. Весь мой, всем сердцем и душой мой. И даже браслет обручальный вот имеется да тускло поблескивает, опасность выдавая. Я руку протянула, осторожно пальцем коснулась, чтобы не светил, аспида не будил, а наруч обручальный вдруг возьми да и ответь мне не холодком металла, а холодом камня самоцветного. Меня в жар кинуло! Приподнялась, в обручальный браслет аспида вгляделась да глазам своим не поверила — в него впаян был алмаз. Большой, ромбовидный, сияющий зеленью алмаз! И о многом бы подумать могла, многим оправдать — только мой это был обручальный наруч! Моими руками сделанный, моей магией напоенный, мной сотворенный! И никто на всем белом свете, да и на темном тоже, не смог бы в него впаять алмаз зеленый. Да и редкий камень этот, столь редкий, что по пальцам имеющиеся в мире пересчитать можно, да еще и размера такого! Ведь это был не изумруд, не демантоид, не цаворит, не нефрит, не турмалин, не ямша, не хризолит, не аквамарин! Это был редчайший зеленый алмаз! Как? Как такое возможно?!
Опустилась я на подушку, тяжело дыша.
Не совсем я уверена была в том, что творила находясь в огне чародейском, я тогда скорее интуиции доверилась. Но интуиция интуицией, а законы магии мне известны — тот, кого наделила я крепостью да прочностью алмаза зеленого, лишь только он один мог изменения ощутить, а вот изменились бы артефакты что на нем — большой вопрос. Но если бы и изменились, то лишь на Агнехране. На нем, а не на аспиде!
И медленно я повернулась к спящему аспиду.
Глядела на него, на чудище огненное, долго, внимательно, а сама все вспоминала и вспоминала.
Как дрова рубил — а я спросонья решила, что это каким-то образом невероятным охранябушка возвернулся.
Как знал обо всем Агнехран, а я то лишь аспиду говорила.
Как письмо, что Агнехрану передать просила, без стеснения, не раздумывая, аспид вскрыл…
И очень тихо, почти неслышно, прошептала я:
— Агнехран…
— Веся, Весенька… ведьмочка любимая моя… — в полубреду ответил аспид.
Меня как молнией пронзило!
Замерла, не дыша, не двигаясь, да в упор глядя на того, кто столько лгал!
Столько мне лгал!
И в миг этот страшный затряслось, задребезжало блюдце серебряное, звало-просило требовательно, настойчиво.
Мягко я руку из ладони аспида высвободила, поднялась бесшумно, блюдце взяла серебряное, яблочко явно Тихоном припасенное, из пещеры вышла, на камни тяжело опустилась, да и пустила яблочко по блюдцу кружиться, пространство соединяя, мне вызывающего открывая.
А как открыло облик зовущего, так и не поверила я глазам своим — смотрела на меня ведьма. Молодая али нет, но точно не старая. Чистой светлой была кожа ее, черно-зелеными глаза, седыми с зелеными прядями волосы, а еще… кулон у нее был… малахитовый.
— Ульгерда? — прошептала, словам своим не веря.
 
Кивнула ведьма, предположение мое подтверждая, да не преминула заметить:
— Волосы у тебя черные, Веся, чернее ночи.
Я прядей своих коснулась, пропустила меж пальцев, да и ответила безразлично:
— Тяжела ночь выдалась.
Только никому никогда не скажу, что тяжелее всего сердцу моему пришлось. Намного тяжелее. Но не время для слез, и себя жалеть не время, совсем не время.