Выстрелы с той стороны (СИ)

И вдруг подумал, что за это тоже стоит быть благодарным. Но вместо благодарности пришли досада и раздражение. Разрешаете, значит. Спускаете с поводка. Я, мол, не такой, какой была она. Она держала на "строгаче", на других баб просто не включалось. А я — разрешаю. Поваляйся в луже, грешник, раз уж тебя тянет. Пилосцам дозволено.
Игорь осторожно высвободил плечо из-под сонной белокурой головки, погладил пальцем подбородок девушки — она не проснулась. Звёзды гасли за окном, время уходить.
По дороге назад едва не слетел с просёлка — заметил прыгающую с дерева на дерево белку и засмотрелся. У дневной летаргии есть свои преимущества — объясняться с Костей придется только вечером. А с Энеем он объясняться не будет вовсе.
Но тут вышел обвал — загнав "Полонию" под навес и сняв шлем, он услышал:
— Привет.
Костя курил на крыльце домика.
— Привет, караульщик, — сказал Игорь. — Докладываю. Съездил в город, сходил на танцы, впал в блуд — с удовольствием впал, и не жалею. Всё, что писали про полек классики, — правда, — он прицепил шлем к сиденью. — Красную Шапочку не съел. Не встретил.
— Чаю хочешь? — спокойно сказал Костя. — У меня как раз свежий заварен. Крепкий. Тебя ждал, боялся уснуть.
Чай? Чай это хорошо. Не пиво же пить на сон грядущий. Или не грядущий.
— Спасибо.
Он поднялся за Костей на крыльцо, подождал там, чтобы не будить Лучана. Кен вынес две дымящиеся кружки, плитку шоколада. Он у нас сластёна, Кен. Сели на ступеньки, Костя с легким даже не хрустом, а щелканьем поделил плитку. Чай — горячий и действительно крепкий. А шоколаду не хватает веса. Не понимают они здесь, что такое чёрный шоколад. И вообще, мало что понимают. Как и везде. А впрочем, Костя любитель молочного, и чёрный ест "за неимением гербовой…". Должно же у него хоть что-то быть, у добровольного евнуха.
И от этой последней мысли Игорю стало так мерзко, что он даже кружку поставил на крыльцо, чтобы не раздавить и не обвариться. Сморщился, заставил себя снова взять. Глотнул чаю — будто накипь с языка смыл. Заткнись, чертяка, сказал про себя. С Зосей это был я. А сейчас уже ты.
— Это фигня, — Костя зажмурился, глотнул чаю, вдохнул запах моря. — Это со всеми. Так или иначе.
— Что Ван Хельсинг? — спросил Игорь.
— Да ничего. Я с ним поговорил, а потом его Малгося обратно в каюту утащила.
— Хорошо. Только ещё его чувства вины мне для полного счастья и не хватало.
Костя не ответил. Мечтательно сощурившись, долго глядел на яхту, потом спросил:
— А хороша, да?
— Да. — Игорь ровно дышал к парусной романтике, но это была Настоящая Вещь, и, чтобы оценить её, не требовалось разбираться в обводах и оснастке. Он где-то читал, что некрасивые самолёты не летают. Наверное, к кораблям это тоже относится. — Да. Жалко будет продавать…
На палубу выбралась нагая Мэй, потянулась всем телом, потом заметила мужчин на крыльце, махнула им рукой и с борта "ласточкой" прыгнула в воду.
— Интересно, — сказал Игорь, — в Африке русалки чёрные или белые? Надо Хеллбоя спросить. Он, кажется, там воевал.
— И он тебе расскажет, — хмыкнул Костя, — на что ловить русалок и как свежевать.
  
Интермедия. ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
 
Примерно два раза в неделю Дмитрий Дмитриевич Синочкин мечтал стать гекконом. Сцинковым или токи. Да хотя бы обыкновенным плоскохвостым домовым гекконом. Хвастают в Управлении, что им безразлично, к какому биологическому виду принадлежит существо, соответствующее занимаемой должности? И отлично. Значит, и для чешуйчатых цепкопалых нет преград.
Мечтал. И каждый раз с сожалением осознавал, что метаморфоза, увы, ничем не поможет. Поскольку самый разгекконистый геккон, если он и вправду соответствует должности замначальника Управления по кадровым вопросам, не станет в служебное время бегать по потолку чужого кабинета, даже если ситуация того требует.
Синочкин вздохнул и сказал:
— Я, наверное, вас неправильно понял. Или что-то упустил. Вы не могли бы изложить свои резоны еще раз?
 
Начальница училища Голубева Отрада Андреевна меланхолично гоняла световым карандашом по столу голографического жирафа — судя по надписи в углу, панель "Африка" ей подарил любящий супруг.
— Дмитрий Дмитриевич, — со вздохом сказала она, — вы же видели показатели. У курсанта Габриэляна все замечательно, кроме того, что курсанта Габриэляна невозможно социализовать. Нашими силами. Мне стыдно в этом признаться, но за три года у нас так и не получилось создать ситуацию, которую курсант Габриэлян не начал бы тут же реорганизовывать под себя хотя бы в порядке очередного розыгрыша.
Для стороннего наблюдателя Дмитрий Дмитриевич Синочкин сидел в кресле и листал личное дело Габриэляна В.А. История со шляпой была хороша. И с лишним взрывателем. А история с программой о двадцати шести степенях защиты по нарастающей (последняя, двадцать шестая, была чисто психологической и стояла на том, что, даже сняв головоломную двадцать пятую, взломщик просто не поверит, что берег чист, и потратит уйму времени на проверку) просилась в соответствующую инструкцию…
Для наблюдателя. А внутри себя Синочкин висел вниз головой на потолке и показывал начальнице училища узкий синий язык. И вот этот материал вы хотели просто спихнуть куда подальше?
— Если он настолько неуправляем, как он вообще попал в Училище? Допустим, параметры психометрии показали нечто нестандартное, и это не знали как интерпретировать. Но ведь на первом же году обучения, насколько я могу судить, стало понятно, что тут за фрукт.
Начальница училища улыбнулась — так, чуть-чуть, не всякий понял бы, что означает это моментальное проявление носогубных складок.
— Вы же знаете, способность к манипуляции для ряда специальностей — профессиональное показание. Да и прочие параметры могли бы быть подмогой. К тому же, кандидат хорошо мотивирован. Пришел после университета, с красным дипломом… с иммунитетом.
— Его предупредили?
— Ему в оба уха кричали.
Синочкин кивнул. Пайцза у гражданина Габриэляна, естественно, была, и при поступлении в училище будущего курсанта, естественно, предупредили, что с приобретением служебного иммунитета личный пожизненный он потеряет. Безвозвратно.
— И при его… анамнезе, — госпожа Голубева оставила, наконец, жирафа в покое, и бедная скотинка тут же принялась ощипывать ближайшее деревце, — вполне естественно было предположить повышенное стремление контролировать среду. И мы его взяли — материал богатый, а проблема привычная, хоть и не из самых простых. И уперлись в стену, потому что — сами видите — возможность управлять ситуацией для курсанта много важнее существа ситуации. Как вы можете судить по последнему инциденту, она для него важнее если не всего на свете, то, по крайней мере, всего, что могли положить на противоположную чашу весов мы.
А положили вы много. И решили, что теперь Габриэляна нельзя даже исключать. Страшно себе представить, что может натворить целеустремленный, умный, а теперь еще и хорошо обученный запойный кукловод, оказавшись в гражданской среде. Но вот рядышком стоит мнение Васильева, особое мнение упорного и бескомпромиссного Васильева. И сейчас нам важно даже не то, что он упорен и не признает компромиссов, а то, что у него прекрасно развита интуиция. Отменным он был оперативником, Васильев, именно из-за этих своих человеческих качеств и педагогом оказался прекрасным. И с легким пунктиком: не допускать в отношении учеников тех ошибок, которые когда-то крепко испортили жизнь ему самому.
 
И Васильев сначала устно, на совещании, а потом и письменно настаивал, в очень решительных выражениях настаивал, чтобы молодого человека направили на поток "Д". В аналитики. С перспективой достаточно быстрой отставки и работой вне управления. Фактически — на полулегальное внедрение.
— А давайте позовем господина Васильева сюда, — сказал Синочкин. — Он занят?