Живые. История спасшихся в Андах

Самой безопасной темой для обсуждения оставалось сельское хозяйство. Многие ребята получали образование или уже профессионально работали в этой области, а родители некоторых из них владели эстансиями[77]. Загородные дома Паэса, Франсуа и Сабельи располагались по соседству, а Инсиарте и Эчаваррен управляли собственными молочными фермами.
Иногда во время таких разговоров Педро Альгорта чувствовал себя почти изгоем: он совершенно не разбирался в предмете обсуждения. Заметив это, фермеры решили ввести его в свои ряды. У них появилась идея организовать региональный экспериментальный сельскохозяйственный консорциум, где Педро отвели должность управляющего кроличьим хозяйством. Юные предприниматели мечтали о том, как вместе поселятся на земельном участке в Коронилье, принадлежащем Карлитосу, в домах, построенных по проекту Эдуардо.
Все увлеклись этой идеей, особенно Метоль. Его и Паррадо назначили управляющими рестораном. Однажды вечером Метоль наклонился к Даниэлю Фернандесу и попросил его подвинуться — он хотел пробраться поближе к Сербино, чтобы задать вопрос лично ему. Фернандес посторонился (пришлось потревожить всю вереницу лежавших на полу людей), и Хавьер шепотом сообщил Сербино, что в ресторане хотел бы вести бухгалтерию.
Региональный консорциум обещал стать серьезным проектом, однако именно ресторан был его слабым местом. Бизнесмены все реже обсуждали методы откорма скота и повышения урожайности зерновых, сосредоточив внимание на яйцах ржанки и молочных поросятах, которыми планировали угощать посетителей своего заведения. Юношам стоило больших усилий не думать о еде, когда речь заходила о вечеринках, — их планировалось устраивать вместе с уругвайскими подругами. Все мысли и разговоры о любимых девушках были проникнуты целомудрием и уважением. Юноши отчаянно нуждались в помощи Господа, а потому не могли себе позволить предаваться сладострастным фантазиям и вести беседы на непристойные темы. Смерть ходила совсем рядом, поэтому никому не хотелось совершать даже самый незначительный грех. Более того, половое влечение, судя по всему, покинуло всех, очевидно из-за сильного холода и истощения. Некоторые с тревогой думали о том, что плохое питание может довести их до импотенции.
Отсутствие либидо не причиняло ребятам физических страданий, но их не оставляли волнующие мысли о будущих спутницах жизни. Письма, написанные Ногейрой и Николичем, были адресованы в большей степени их подругам, нежели родителям. Те из оставшихся в живых, у кого были невесты, — Даниэль Фернандес, Коче Инсиарте, Панчо Дельгадо, Рафаэль Эчаваррен, Роберто Канесса и Альваро Манхино — постоянно и с глубокой любовью думали о них. Педро Альгорта, как уже упоминалось выше, позабыл о дожидавшейся его в Сантьяго девушке и всем сердцем желал поскорее вернуться в Уругвай, чтобы там найти себе возлюбленную. Сербино не был ни с кем помолвлен, но иногда рассказывал товарищам об одной знакомой, которую все договорились считать его будущей невестой.
В разговорах они избегали сложных тем жизни и смерти, но Инсиарте, Сербино и Альгорта, приверженцы наиболее прогрессивных политических взглядов, однажды завели беседу о связи между верой и политической ответственностью. В другой раз Педро Альгорта и Фито Штраух обсуждали вопрос существования и природу Бога. Педро учился у иезуитов в Сантьяго и неплохо разбирался в философских теориях Маркса и Тейяра де Шардена. Он и Фито относили себя к скептикам; оба не верили, что Бог — существо, следящее за судьбой каждого человека на земле. Для Педро Богом была любовь, связывающая двух людей или всех членов общины, поэтому, заключал юноша, на свете нет ничего важнее любви.
Карлитос хотел присоединиться к этой беседе (у него имелись собственные представления о Боге), но Фито и Педро сказали, что он еще не дорос до глубокого осмысления их аргументов. Днем позже Карлитосу представился случай отомстить Педро за столь низкое мнение о его интеллектуальных способностях. Альгорта обругал кого-то из соседей за то, что тот толкнул его ногой в лицо или наступил на поднос с едой.
 
— О, как ты можешь говорить такие ужасные слова, Педро?! — с явным сарказмом воскликнул Карлитос. — Я думал, любовь не ведает преград, разве не так?
Читать было нечего, за исключением нескольких комиксов. Никто уже не играл в игры, не пел песен и не рассказывал историй. Лишь изредка кто-нибудь отпускал непристойную шутку по поводу геморроя Фито. Один раз все рассмеялись, когда увидели, как Инсиарте, потянувшись к полке за какой-то вещью, задел лицом руку трупа — ребята занесли ее в салон на случай, если ночью кому-то захочется утолить голод. Иногда они шутили по поводу каннибализма («Когда в следующий раз зайду в Монтевидео в мясную лавку, попрошу мясника сначала дать мне попробовать сырое мясо на вкус») и вероятности печального исхода их горной эпопеи («Интересно, как я буду выглядеть вмороженным в глыбу льда?»). Еще они меняли окончания существующих слов и придумывали новые (этим особенно увлекался Карлитос), создавая необычные фразы и лозунги, чтобы подбодрить себя или аллегорично выразить горькую правду, которую не решались говорить прямо. Так, выражение «Неудачники остаются» являлось наименее замысловатым намеком на то, что слабых духом ждала смерть. Еще в ходу были изречения вроде «Выживает тот, кто сражается» и «Мы победили холод». Но чаще всего юноши повторяли слова, в истинности которых не сомневались: «На западе — Чили».
Главной темой всех разговоров и мыслью, неотступно преследовавшей каждого обитателя фюзеляжа, было возвращение к людям. Пленники гор без устали обсуждали детали предстоящей экспедиции, общими усилиями разрабатывали ее маршрут и подбирали для участников соответствующую экипировку. Все сходились во мнении, что уходящий в горы отряд должен действовать в интересах всего коллектива и потому следовать указаниям большинства. Самые практичные ломали голову над тем, как лучше всего утеплить ноги товарищам, которых ждал трудный путь. Мечтатели беседовали о том, что будут делать, оказавшись в Чили, и договорились сначала позвонить оттуда родителям в Монтевидео, чтобы сообщить о своем спасении, а затем сесть на поезд до Мендосы. На родине юные уругвайцы собирались найти журналиста, заинтересовавшегося их историей, и с его помощью написать книгу. Канесса даже придумал название — «Может быть, завтра», так как по вечерам они не переставали надеяться, что день грядущий принесет им избавление от страданий. Около девяти вечера, когда луна скрывалась из виду, все прекращали разговоры и начинали готовиться ко сну. Карлитос принимался читать Розарий. Каждый вечер он неизменно молился за родителей и мир во всем мире. Потом Инсиарте или Фернандес читали вторую тайну, а Альгорта, Сербино, Сабелья, Харли или Дельгадо — все остальные. Большинство молодых людей верили в Бога и уповали на Него. Они также находили огромное утешение в молитвах, обращенных к Богоматери, не сомневаясь, что именно она особенно глубоко понимает их тоску и стремление воссоединиться с семьями. Иногда юноши читали вслух молитву «Славься, Царица», полагая себя теми самыми «изгнанными чадами Евы», а долину, где лежал лайнер, — «долиной слез». Они опасались схода новой снежной лавины, а когда снаружи бушевала пурга, становилось еще страшнее. Однажды вечером ветер дул особенно яростно. Юноши вознесли молитву Приснодеве и попросили защитить их от разрушительной стихии. С последними словами молитвы буря утихла.
Фито оставался скептиком. Чтение молитвы по четкам он воспринимал лишь как снотворное, способное отогнать мрачные мысли и усыпить своей монотонностью. Все знали о его отношении к Розарию и однажды ночью воспользовались этим. Земля под фюзеляжем задрожала из-за пробуждения вулкана Тингиририка, и воображение юношей нарисовало устрашающую картину: огромная масса снега над ними опять приходит в движение, обрушивается на них новой лавиной и навечно хоронит. Они сунули Фито четки и велели ему молиться. Скептик был напуган не меньше верующих. Он начал читать молитву, с особым усердием прося Всевышнего спасти его и товарищей от ярости вулкана. Когда он закончил первый круг, далекий рокот утих и земля перестала дрожать.