Живые. История спасшихся в Андах

— Чем же мы так сильно провинились перед Господом, что Он велит нам питаться телами наших мертвых друзей? — спросил Марсело.
На минуту в салоне повисло неловкое молчание. Потом Сербино посмотрел на капитана и произнес:
— А что, по-твоему, подумали бы они?
Марсело ничего не ответил.
— Я вот что думаю, — объявил Сербино. — Если бы мой труп мог спасти кого-то из вас, я однозначно хотел бы, чтобы вы им воспользовались. И вообще, если я умру, а вы не станете меня есть, я вернусь с того света и хорошенько всех вас вздую!
Эти слова развеяли сомнения, терзавшие многих раненых. Мысль о поедании мертвецов вызывала отвращение и оторопь, но в глубине души юноши соглашались с Сербино. В ту минуту и в том месте они заключили друг с другом джентльменский договор: если кто-либо из них умрет, остальные должны будут употребить его тело в пищу.
Марсело все еще колебался. Он и небольшая компания таких же оптимистов продолжали отчаянно цепляться за надежду, что спасатели скоро доберутся до разбившегося лайнера, но подавляющее большинство эту надежду уже оставило. Некоторые из самых молодых жизнелюбов перешли на сторону пессимистов (сами они предпочитали называть себя реалистами), затаив обиду на Марсело Переса и Панчо Дельгадо, потому что чувствовали себя обманутыми.
Впрочем, у Марсело и Панчо еще оставались сторонники. Коче Инсиарте и Нума Туркатти, оба сильные и благородные парни, сказали товарищам, что не считают их решение ошибочным, однако сами не готовы на такой поступок. Лилиана Метоль внешне выглядела спокойной, но в душе у нее, как и у всех, шла жестокая борьба чувств с разумом. Она очень хотела жить, невыразимо тосковала по детям, но мысль о каннибализме ужасала ее. При этом, учитывая положение, в котором все они оказались, Лилиана не находила такую мысль греховной; она умела провести границу между грехом и физиологическим отвращением, ведь общественное табу не было законом Божьим.
— Нет, — твердила она себе, — пока остается малейшая надежда на спасение и хоть что-то из обычной еды, пусть даже только плитка шоколада, я не сделаю этого.
Хавьер Метоль был солидарен с женой, но не стал отговаривать остальных от того, что они считали неизбежным.
Никто не допускал крамольной мысли, что Господь желает их смерти. Все считали стремление выжить добродетелью и потому верили, что вынужденный каннибализм не повредит их душам. И все же одно дело — принять решение, и совсем другое — начать действовать.
Спор продолжался несколько часов, и к середине дня всем стало понятно, что нужно либо приступать к делу немедленно, либо не приступать вовсе. Все обитатели «Фэйрчайлда» долго сидели в глубокой тишине. В конце концов четверо — Канесса, Маспонс, Сербино и Фито Штраух — поднялись со своих мест и вышли наружу. Несколько человек последовали за ними. Никто не хотел знать, кому предстоит первым отрезать мясо и от чьего тела.
Большинство трупов были занесены снегом, но ягодицы одного из них виднелись в нескольких ярдах[59] от фюзеляжа. Канесса молча опустился перед телом на колени, освободил кожу от одежды и воткнул в нее осколок стекла. Замерзшее мясо было очень твердым, и Канессе удалось отрезать лишь двадцать узких полосок, каждая размером со спичку. Он поднялся на ноги, подошел к самолету и разложил ломтики на крыше. Ветер, солнце или мороз провяливают любое мясо.
В салоне по-прежнему царила тишина. Всех сковало оцепенение. Канесса сообщил, что положил мясо на крышу, чтобы оно оттаяло на солнце, и предложил тем, кто уже внутренне приготовился пройти точку невозврата, выйти и съесть кусочек. Никто не вышел, и Канесса решил подать всем пример. Помолившись Всевышнему, он взял в руку одну из порций. Даже теперь, когда юноша окончательно и бесповоротно принял непростое решение, ужас от предстоящего поступка парализовал его. Он не мог ни поднести руку ко рту, ни опустить ее. Овладевшее им отвращение отчаянно боролось с упрямой волей, и воля одержала верх. Рука поднялась, и ломтик мяса отправился в рот. Канесса проглотил его.
 
Он сразу почувствовал себя победителем. Ему удалось преодолеть примитивное, иррациональное табу. Теперь юноша не сомневался, что выживет.
Вечером того же дня у Канессы нашлись последователи. Сербино взял порцию мяса и попытался проглотить, но оно застряло в горле. Юноша бросил в рот горсть снега и с трудом довершил начатое. За ним перешли Рубикон Фито Штраух, Маспонс, Висинтин и их единомышленники.
Двадцатилетний Густаво Николич, высокий кудрявый юноша, часто успешно подбадривавший друзей, написал письмо своей подруге в Монтевидео.
Моя дорогая Росина!
Я пишу тебе из самолета (нашего petit hotel[60] в последние дни). Солнце садится, становится холодно и поднимается ветер — обычные явления для этого времени суток в горах. Сегодня стояла чудесная погода, ярко светило солнце и было жарко. Все это напомнило мне беззаботные деньки, которые мы проводили с тобой на пляже, с той лишь разницей, что тогда в полдень мы шли обедать к тебе домой, а сейчас я торчу в разбитом самолете без еды.
Ребята чувствуют себя очень подавленными, многими овладевает отчаяние (в Андах мы уже десять дней), но, к счастью, мне не передалось их мрачное настроение. Напротив, я чувствую неимоверный прилив сил при мысли, что увижу тебя вновь. Всеобщая депрессия вызвана еще одной причиной, скоро иссякнут съестные припасы. У нас остались всего две баночки консервов, бутылка белого вина и бутылочка черри-бренди, что для двадцати шести мужчин (ну, есть еще несколько юношей, уже считающих себя мужчинами) смехотворно мало.
Тебе это может показаться невероятным (я и сам нахожу это немыслимым), но сегодня мы начали отрезать от трупов куски мяса и есть их. У нас не было иного выхода. Я всем сердцем молил Господа, чтобы этот день никогда не наступил, но Он распорядился иначе, и мы должны перенести выпавшее на нашу долю испытание мужественно и с верой в душе. Именно с верой, ибо я убежден, что Господь оставив нам эти тела не просто так. Самое главное в человеке — душа, поэтому меня не терзают угрызения совести. Если наступит день, когда мое тело понадобится товарищам для выживания, я готов с радостью отдать его им.
Не знаю, что вы, дорогие мама и папа, чувствуете сейчас и что чувствуют дети, вы не представляете, какую боль причиняет мне мысль о том, что вам приходится страдать. Я непрестанно молю Всевышнего, чтобы он укрепил ваш дух и ниспослал нам всем терпения, ведь только тогда мы сможем выбраться отсюда. Я надеюсь, что развязка этой истории будет благополучной для всех.
Вы бы ужаснулись, увидев своего сына. У меня отросла борода, я весь покрыт грязью, похудел, получил глубокую рану на голове и вдобавок одну на груди, но она уже зажила. Сегодня, убираясь в салоне, я обо что-то порезался, правда, не очень сильно, есть несколько глубоких царапин на ногах и на плече. В остальном все нормально.
 3 
Ребята, утром первыми выглянувшие в иллюминаторы, увидели, что небо затянули тучи, сквозь которые с трудом пробивался солнечный свет. Все боязливо косились на Канессу, Сербино, Маспонса, Висинтина и кузенов Штраух. Никто не думал, что Господь непременно должен был покарать эту компанию за содеянное. Просто многие юноши по своему крестьянскому опыту знали, что мясо павших животных есть не рекомендуется, и им было интересно узнать, как отразилась на здоровье сверстников ужасная трапеза из плоти людей, умерших от ран.
Попробовавшие человечину чувствовали себя сносно. Они съели совсем немного мяса, поэтому испытывали такую же слабость, что и остальные. Как обычно, первым со своего спального места поднялся Марсело Перес.
— Вставай, — сказал он Рою Харли. — Нам нужно настроить радио.
— Там так холодно! — запротестовал было Рой. — Попроси кого-нибудь другого.
— Нет! — отрезал Марсело. — Это твоя работа. Идем.
Рой взял с полки ботинки, надел их поверх двух пар носков и начал протискиваться между дремлющими приятелями. Он перелез через спящих у самого входа и вслед за Марсело выбрался из самолета. За ним вышли еще двое.