Несгибаемый (СИ)

Тони снова повернулся к жене и посмотрел на нее долгим, изучающим взглядом, разглядывая ее так, словно видел впервые. А потом вдруг замер и выпрямился в кресле.
— О Господи, она беременна! — прошептал он потрясенно.
— Что? — едва владея собой прошептал Эрик.
— Она никогда не светится так, как в пору беременности. — Он замолчал и провел рукой по своему застывшему лицу. А потом улыбнулся и покачал головой. — Я убью ее! — В его голосе прозвучало столько нежности, будто он признавался ей в любви. — Когда она собиралась сказать мне об этом?
Пытаясь дышать, Эрик сумел прийти в себя достаточно, чтобы взглянуть на друга.
— Ты… разве ты не рад?
— Что? — Тони опустил руку. — Не рад? Да я когда-нибудь умру от счастья. Я должен… — У него задрожала рука. Тони сделал глубокий вдох и резко встал. — Я должен немедленно поговорить с ней. Ведь она скрыла это, вероятно, потому, что мы скоро должны поехать к ее брату. Она промолчала, чтобы я не волновался в дороге. Как она могла? — Взволнованно проведя рукой по лицу в последний раз, он шагнул к жене. — Я должен поговорить с ней. Сейчас же!
Эрик видел, как Тони подходит к жене. И по мере того, как он это делал, Алекс, взглянув на него, будто бы поняла, какие чувства обуревают ее супруга. И когда тот оказался рядом с ней, она перестала играть и встала из-за рояля, на котором играла вместе с Клэр. Но ничего не сказала, а лишь молча посмотрела Тони в глаза. Ее лицо порозовело, но было сложно предположить, от игры это или от того, что ее супруг так пристально смотрит на нее. Тони тоже ничего не сказал, точно обмена взглядами было для них достаточно. И это было сильнее любых слов. Затем Алекс повернулась к ним, извинилась, пожелала им спокойной ночи, и супруги быстро покинули гостиную.
Гостиная, в которой осталось одно лишь безмолвие.
И Клэр.
* * *
Опустив голову, Клэр смотрела на свои пальцы, которые дрожали над клавишами рояля, и никак не могла унять волнение, которое перемешалось с беспокойством. Она так сильно тревожилась за Эрика, что весь день места себе не находила, когда узнала, что он куда-то ушел. Когда узнал, что закон, ради которого он чуть не отдал жизнь, всё же приняли. Приняли, отмахнувшись от всех его доработок, от всех его трудов! Клэр была так зла на тех, кто это сделал! Она была готова пойти к королю и сказать ему в лицо всё, что думает о нём. Как они могли! Боже, как они посмели сделать то, на что не пошел Эрик даже тогда, когда его чуть не убили? Когда уродовали его красивое, сильное тело…
Клэр прекрасно понимала, какое глубокое разочарование причинило ему это известие. Особенно после того, что он едва не отдал за это.
Она едва дождалась его возвращения, но когда увидела его… Он был не просто подавлен. Он был раздавлен. Ей до боли хотелось подойти и обнять его, но… Как она могла помочь ему, когда он не подпускал ее к себе, не позволял больше заходить в свою комнату?
Ей стало горько от того, что он больше не принимал ее помощь. Клэр опасалась, что он даже не придет на сегодняшний ужин, но он всё же пришел. Такой мрачный и такой разбитый. Ранение не прошло для него бесследно, он осунулся, щеки запали, а бледность, которая, казалось, должна была пройти, вновь вернулась и стала еще более заметной на фоне белоснежной рубашки, белого шейного платка и такого же белоснежного жилета, расшитого серебряными нитями. Широкие плечи, затянутые в темно-синий сюртук, были опущены.
Он выглядел таким до боли красивым, но отчужденным и несчастным, что Клэр было почти невыносимо смотреть на него.
Она никогда не думала, что когда-нибудь будет волноваться за Эрика так, что не сможет найти себе места, но сейчас, глядя на него поверх крышки рояля, она поняла, что ни за что не успокоится, пока не найдёт способ помочь ему. Помочь человеку, который подумал о том, чтобы купить для нее билеты в Вену.
И внезапно в голову пришло то, о чем она не думала с тех пор, как вышла за него замуж.
Ночь, царившая на улице, погрузила гостиную в приятный полумрак, где горело всего несколько свечей. Свет от горящего камина падал на его мрачное, застывшее лицо, еще больше являя его бледность.
 
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Клэр в тишине, нарушаемой лишь только тиканьем напольных часов.
Подняв голову и продолжая сидеть в дальнем углу, Эрик внимательно посмотрел на нее.
— Хорошо.
Клэр вдруг с потрясением поняла, что он лжёт.
— Как твое плечо? — попыталась она вновь, чувствуя, как дрожит голос. От того, как ей нестерпимо хотелось подойти к нему, обнять и держать его так до тех пор, пока ему действительно не станет лучше.
— Не болит.
А выглядел так, как будто превратился в одну большую рану.
Она должна была что-то сделать, чтобы хоть немного отвлечь его. Опустив голову к клавишам, Клэр осторожно провела по ним дрожащими пальцами.
— Помнишь, как однажды я говорила, что должна буду сыграть тебе Лунную сонату, дабы ты смог наиболее полно оценить все очарование истинной музыки?
Она заметила, как он вздрогнул и выпрямился в кресле. Вероятно, он даже затаил дыхание, не ожидая от нее подобного. У нее сжалось сердце. Боже, как много ошибок она совершила! Как много глупостей натворила, пока, наконец, не поняла самое главное!
— Мы шли по Аппер-Гросвенор-стрит, когда ты сказала мне об этом, — прошептал Эрик, не двигаясь.
У нее перехватило в горле так, что она чуть не расплакалась, понимая, что он помнит абсолютно всё, что было связано с ней. Затаив дыхание, Клэр тихо попросила:
— Разреши сыграть для тебя Лунную сонату.
Какое-то время не было слышно ничего, кроме оглушительного стука собственного сердца. И тиканья часов, которые словно стремились отдалить их друг от друга. Но потом Клэр услышала… Тихий, но глубокий, невероятно дорогой сердцу голос:
— Тебе не нужно мое разрешение.
У нее так сильно дрожали руки, что она с трудом могла представить, как будет играть.
— И всё же я хочу, чтобы ты знал, что я делаю это для тебя. Только для тебя. — И пока она не передумала, Клэр быстро добавила: — Ты позволишь?
Она ждала, казалось, целую вечность, а потом… Потом он встал и медленно направился к ней. Вскинув голову, Клэр смотрела на то, как он приближается. Его лицо… она не могла перестать смотреть на человека, от которого сейчас зависело, будет ли ее сердце биться дальше, или…
Он приближался почти как вечность назад, в тот самый первый, самый далекий день, когда она впервые увидела его за большим роялем дяди Джорджа. Такой высокий, такой до боли красивый, такой…
У нее действительно замерло сердце, когда Эрик остановился у рояля. И смотрел на нее с такой пугающей пронзительностью, что на мгновение перехватило дыхание. А потом она услышала слова, которые поразили ее в самое сердце.
— Я не заслуживаю твоей музыки…
«Заслуживаешь, заслуживаешь даже большего!»
Единственный, кто заслуживал этого больше всего, был Эрик, который пройдя через немыслимые испытания, мог на самом деле оценить ее исполнение.
Она не могла говорить, с трудом сдерживая слезы, поэтому склонила голову к клавишам и… и сыграла то, что не играла вечность назад. Что не сыграла бы, не будь Эрика. Который вернул ей музыку, но теперь она была другой. В ней было так много жизни, так много света и так много смысла, что они больше не умещались у нее в сердце. Сердце, которое было теперь переполнено совсем другим.
Клэр не понимала, как попадала дрожащими пальцами по нужным клавишам, не понимала, как находила их, потому что туманилось перед глазами. И всё же она сыграла, ощущая невыносимую боль в груди от того, как близко стоял Эрик за очень долгое время. Который парализованный стоял у рояля и слушал ее игру до тех пор, пока она не затихла.
 
Когда тишина вновь окутала их, Клэр подняла к нему бледное лицо и заглянула ему в глаза. Глаза, в которых увидела отражение собственной боли. Собственного отчаяния. И внезапно поняла, что не может больше сдержаться…