Несгибаемый (СИ)

А потом Эрик понял, что ее просто мучила жажда, когда, выпив воды, она вздохнула с безграничным облегчением, но неужели в доме его отца не нашлось стакана воды для этой несчастной?
В любом случае это была не его забота. Эрик по-прежнему стоял возле кресла, ожидая, когда она всё же уйдет. Но она не спешила. Прислонившись к буфету, она обернулась к горящему камину, а затем заметила большой белый рояль. Какое-то время она молча смотрела на любимый музыкальный инструмент его отца, а потом, крепко держа стакан и графин, женщина направилась к нему. Оказавшись в свете неярких горевших свечей, она на мгновение остановилась, и Эрик обнаружил, что у нее светлые волосы. Почти такого же золотистого цвета, как свет свечи.
Шурша юбками, она опустилась перед роялем и поставила на пол графин и стакан. Эрик замер, не представляя, что она собирается делать. Не могла же она сыграть на отцовском инструменте. Она ведь не посмеет…
Но она посмела.
К его полному ужасу, женщина откинула крышку клавиш, провела по ним пальцами, а потом…
Эрик почувствовал, как что-то с невыносимой силой ударило его прямо в сердце. Так, что он не смог дышать. Ошеломленный происходящим, он медленно опустился обратно в кресло, потому что у него подкосились ноги. Эрик все смотрел на то, как женщина играет на рояле. Играет так, что снова что-то почти с убийственной силой врезается ему в сердце. Сердце, которое должно было быть мертво. Эрик был уверен в этом, но мучительная мелодия, которая лилась из-под клавиш рояля, окутала его всего и заставила почувствовать то, что он не должен был ощущать. Ни при каких обстоятельствах.
Его сердце не было способно реагировать на что бы то ни было. Но оно сжималось сейчас от такой невыносимой боли, что он на самом деле задыхался. Закрыв глаза, Эрик вцепился в подлокотники кресла так, будто боялся упасть. Боялся того, что происходило. Того, что сбило его с ног и повалило на землю. Перед чем он был совершенно беспомощен. С чем не мог справиться. Уже не мог…
Неосязаемая, невинная, до ужаса грустная мелодия, которая перевернула всю его жизнь. Которая заставила его ощутить боль тогда, когда внутри у него всё помертвело и заледенело. Он давно лишил себя способности ощутить хоть что-то. Боль не должна была вернуться в его жизнь. С момента возвращения он жил в пустоте, подавив абсолютно все свои порывы.
Только для того, чтобы с какой-то непостижимой легкостью стать добычей этой невероятной мелодии.
Это было невозможно. Не могла музыка сотворить с ним такое. Музыка, которая должна была вызвать в нем отвращение. Что угодно, но только не боль. Боль захватывала, обескураживала. Боль разрывала его на части и не отпускала до тех пор, пока не заставила его почувствовать себя вновь живым. Оказывается, в нем не всё умерло. В нем жило что-то, что приходило в ужас от того, через что ему пришлось пройти. То, что уцелело под руинами его собственной жизни. То, что было способно реагировать на жизнь.
То, что пробудила мелодия. Чего коснулась мелодия. И это прикосновение было таким обжигающим, что Эрик боялся свихнуться от боли. Но мелодия продолжала звучать, терзая его душу. Мелодия дурманила, парализовала.
И в итоге покорила.
Эрик не дышал до тех пор, пока пианистка не наткнулась на неправильную ноту и не остановилась. Как и остановилось его сердце до тех пор, пока она вновь не стала играть. А когда это произошло, Эрик сглотнул и сокрушенно понял, что этого уже не остановить.
Боже, он действительно был жив! Был жив даже тогда, когда не подпускал к себе саму жизнь. Когда сам отказался от жизни, перестав чувствовать что-либо еще. Он действительно ничего больше не чувствовал. До тех пор, пока не услышал мелодию. Ту самую, которая, казалось, плакала по его боли.
Которая заставила его вернуться к жизни тогда, когда для него все было кончено.
Которая заставила его ощутить то, что должно было непременно разбудить демонов прошлого, но и этого не произошло, потому что мелодия обладала какой-то поистине несокрушимой силой не подпускать к нему мучительно-жгучие воспоминания, облачив Эрика в совершенно новую броню. Броня, которая одновременно обнажала и оберегала его от прошлого. Броня, которой и стала для него мелодия.
 
Как такое возможно?
Как мелодия смогла пробудить в нем то, что должно было быть мертво?
Вся его жизнь повисла на хрупкой ноте мелодии, которая внезапно остановилась. И Эрик понял, что не сможет уйти. Не сможет жить дальше, если мелодия не будет звучать вновь. И, словно бы зная это, пианистка смилостивилась и в очередной раз возобновила игру. И тогда, дрожа всем телом, Эрик медленно встал и направился к ней. Он должен был увидеть пианистку, которая сотворила с ним такое. Он шел за ее мелодией, куда бы она ни привела его.
Его глаза недостаточно зажили, но сквозь туман боли он сумел с ошеломлением разглядеть в пианистке золотоволосую девушку. Молодую, невыразимо прекрасную девушку, которая играла мелодию, перевернувшую его жизнь. Девушка, которая вновь ошиблась и на этот раз перестала играть вообще.
Но теперь это не имело значения. Даже сейчас, вспоминая то мгновение, Эрик признал, что не ушел бы оттуда, даже если бы не мелодия. Потому что мелодия заключалась в самой пианистке. Мелодия появилась только благодаря ей.
Эрик был ошеломлен тем, что вздумал показаться ей на глаза. Ошеломлен тем, что действительно подошел, но, когда она посмотрела на него большими темно-золотистыми глазами, это тоже стало неважным.
Было важно лишь то, что он стоял перед ней. Что она смотрела на него. Больше ничего не имело значения.
И она осталась, не побоялась и не ушла. Она так мило беседовала с ним. Задавала такие странные вопросы, что казалась ему явившейся из совершенно другого мира.
«Вы из какого мира?»
Они были из разных миров. И все же на одно короткое мгновение их миры столкнулись. Так, что это навсегда изменило их жизни.
Она… Ей действительно было не очень хорошо, потому что она слегка перебрала. Какой-то идиот посоветовал ей выпить шаманское, чтобы унять боль в горле… Вот почему она искала воду. Вот почему пришла сюда. Никто не подумал пойти за ней, никто не пришел, чтобы помочь ей.
Господи, он был совершенно один с девушкой, которая не просто перевернула его жизнь! Она заставила его улыбнуться даже тогда, когда он позабыл, как это делается!
Которая потом упала прямо в его объятия, сокрушив последние барьеры, которые стали рушиться под легчайшим натиском. Эрик обнимал ее и смотрел в завораживающие темно-золотистые глаза пианистки, не в состоянии перестать смотреть на нее. Не мог отпустить ее. Не мог перестать чувствовать то, что никогда не должен был почувствовать. Чувствовал то, что уже не мог отпустить. То, что стало частью его. То, что она с такой ошеломляющей легкостью продолжала внушать ему…
Эрик застонал от боли и прижал пальцы к вискам, чтобы сдержать очередной стон. Ветер пробирал насквозь, мрак ночи сгустился настолько, что ничего невозможно было разглядеть. Почти как в его омертвевшей душе, которая так внезапно ожила. Он не понимал, почему так произошло. К чему было пробуждать его к жизни? Он смирился и был готов прожить остаток жизни во тьме и пустоте. Он ничего не просил у жизни. Он так чертовски устал от этой жизни. Но и сейчас Эрик не мог пошевелиться. Почти так же, как в тот день две недели назад, когда встретил Клэр.
Даже сегодня, сидя на улице в кромешной тьме, Эрик до боли хорошо помнил, чем она пахла тогда. Тонкий аромат фиалок и ландышей, перемешанный с будоражащим шлейфом пачулей. Он никогда не обращал внимания на то, как пахнет женщина, но теперь запах ландышей преследовал его во сне и наяву. Еще и потому, что одинокий стебелек до сих пор хранился в нагрудном кармане его сюртука…
 
Он так и не ушел тогда, и позволил загнать себя в еще более опасную ловушку.
Клэр… Она с такой будоражащей улыбкой смотрела на него и качала головой, не представляя, как можно не знать Бетховена.