Мертвая вода (СИ)
Чародейка не сомневалась, что оборотень справится с норовом ее коня. Конь был и правда особенный, и Данатос заметил это, отводя его в конюшню. Когда Феликса увидела этого коня на большом базаре в порту, это практически вернуло ее к жизни. Прошло меньше недели с тех пор, как ее отец умер, а мама и наставница остались в пустыне, и всего сутки с небольшим с того момента, как она вынырнула из неудачного телепорта в толще морской воды. Феликса была подавлена, и тут увидела лошадь редкой породы, той же, что и ее прежняя кобылица, даже такой же масти: серый в яблоках. Она не знала, что случилось с ее Тьяррой; вероятнее всего, кобылу убили, когда она не далась в руки чужакам.
Похожего на нее коня она не могла купить за ту цену, которую за него заломил торговец, но и пройти мимо оказалось выше ее сил. Феликса заклятием распугала всех его лошадей, и коневод решил, что серый в яблоках — смутьян с диким норовом, и именно он взбесил остальных коней. Так что он снизил цену на него, и чародейка выменяла коня за одну из своих драгоценностей. Все остальные побрякушки она продала, чтобы купить ингредиенты для зелья и платье для поездки в замок.
Серый Тьярр оказался капризным и вредным жеребцом, но Феликса всегда выбирала себе таких коней и знала, как с ними обращаться. Она никогда не «обламывала» норов лошадям — Феликса старалась вызвать у своих питомцев чувство привязанности.
В Арделорее говорили: сломанный норов аукается предательством, но подружись с конем — и он будет преданным, как пес. Если Данатос и правда брат Брисигиды и провел жизнь в Арделорее, он это знает.
* * *
Когда Феликса вышла в сад, кровь уже беспрерывно текла у нее из носа. Она знала, что страх помешает лорду Мордреду уснуть, и подавляла его, как могла. Однако она надеялась найти в саду хоть какую-нибудь успокаивающую траву. Чародейка сомневалась, что здесь растет валериана или пустырник, но хотя бы ромашки должны быть где-то на клумбах.
Удача ей улыбнулась: под раскидистой магнолией, совсем рядом с беседкой, цвела маленькая клумба. Часть ее засадили розмарином, мятой и шалфеем, и похоже, эти травы часто попадали на кухню — часть стеблей оборваны совсем недавно, другие растения украшены свежими побегами. На краешке клумбы нашлась и мелкая аптечная ромашка.
Феликса быстро сорвала несколько цветков ромашки и по веточке мяты, шалфея и розмарина, потом выплеснула из хрустального кубка остатки вина и положила все туда. Один лист шалфея она подержала над свечой, все еще горевшей на столе в беседке; травы в кубке она аккуратно растерла пробкой от флакона с зельем и залила водой из графина. Она заставила лорда выпить воду с соком трав из кубка до конца и закусить мокрыми листочками оттуда же. «Жуй, старый козел, еще и здоровее будешь, — зло думала она, досадуя, что из-за его трусости нос закровоточил. — И вонять изо рта будет меньше. Надо бы шарахнуть тебя каким-нибудь подсвечником, да боюсь поранить. Если слуги заметят кровь на лорде, шум поднимут раньше. А так и он, и его стервозная карга проспят до полудня, и у нас будет достаточно времени, чтобы вернуться в Бедеран и затаиться».
Феликсе пришлось провести перед глазами Мордреда Пигсвелла немало успокаивающих видений, прежде чем он поддался ее приказу и уснул. Благодаря выпитому накануне вину, травам и пережитому волнению лорд должен был заснуть надолго.
Оставалось надеяться, что Данатос и Лаэрт не попадут в передрягу.
* * *
— Тебе не кажется подозрительным, что за нами все еще нет погони? — спросил бард у Данатоса.
Оборотень нервно пожал плечами и неохотно ответил:
— Кажется. Несмотря на то, что хозяева замка спят, никто в конюшне нас не видел, ни один охранный гекс не сработал… Меня все равно что-то смущает. Как будто все прошло слишком гладко, не считая состояния Феликсы.
Феликса не отреагировала на упоминание своего имени. У нее все еще кружилась голова и шла кровь из носа. В висках ломило и шумело. Она едва различала, о чем говорят ее спутники. Тьярр будто чувствовал ее недомогание и шел спокойнее и ровнее, без своего обычного фырканья и порывов пуститься галопом.
Верхом ехали только Феликса и Лаэрт. Первое время лже-бард ехал на своем коне вместе с оборотнем, но как только они оказались за пределами действия магической сигнализации, Данатос спешился и принял одну из своих впечатляющих форм. Наполовину он остался человеком, но весь покрылся шерстью; строение костей частично обратилось в кошачье — ноги стали, как кошачьи задние лапы, ступни сузились и вытянулись, а пальцы ног укоротились, дополнившись длинными, крепкими и острыми когтями. В таком виде оборотень мог бежать наравне с лошадьми, даже если бы они шли галопом. Но они не торопились.
Феликса не выдержала бы галопа. Мелкая рысь, которой они сейчас двигались, и то доставляла неудобства. При каждом движении лошади пульсация крови в висках отдавалась барабанным гулом во всем теле. Волшебница даже не могла применить магию, пока зелье полностью не выведется из ее организма — последствия заклинаний, примененных к любому из объектов ментальной связи, могли быть непредсказуемыми.
Через некоторое время Феликсе пришлось остановить коня. Она неловко сползла с него и направилась к редким зарослям колючих кустов, растущих вперемешку с дикими кипарисами. Она не хотела, чтобы Данатос и Лаэрт видели, как ее тошнит.
Чародейка убеждала себя, что это нормальная реакция организма на магическое усилие и эмоциональное напряжение, но правда в том, что никогда раньше она не испытывала подобных последствий этого зелья. Часто у нее ускорялось сердцебиение, сбивалось дыхание, она покрывалась потом, один раз у нее шла кровь, так же, как и сегодня. Но такой слабости Феликса еще никогда не испытывала. Чародейка начала подозревать, что, сама того не ведая, взломала сильную ментальную защиту, которую неведомый Ребеллион мог наложить на разум Мордреда. Она знала, что далеко на востоке Арделореи, ее родины, в особой школе обучали антимагов — ассасинов, специализировавшихся на противостоянии чародеям. Их учили сложным техникам, позволяющим выйти из-под любого магического контроля, ментального или физического, вроде оглушения чарами. Эффект, который она на себе испытывала, мог быть результатом преодоления одной из таких техник.
Когда она вернулась, посеревшая, как известь, Данатос ничего не сказал, но смотрел на нее с откровенным беспокойством. Лаэрт предложил ей сесть на одну лошадь с ним. Феликса отказалась.
Они ехали между ночными полями, залитыми слабым светом убывающей луны. Рисовые топи перламутрово поблескивали, едва покрытые рябью от слабого ветерка, но Феликса не чувствовала ни малейшего дуновения. Ей казалось, что вокруг ужасно душно. Она знала, что это не так.
Девушка рискнула положить себе под язык безоар, чтобы вытянуть возможный яд или токсины, в которые могло обратиться зелье. Спустя мгновение она перестала что-либо видеть и потеряла сознание.
* * *
Мордред очнулся в беседке в саду, весь мокрый. Ему снился кошмар…
«Лорд Пигсвелл, — раздалось у него в голове. Мордред застонал. Это был не сон. — Вы ослушались меня. Было непросто связаться с вами».
Барон ненавидел этот голос. И зеркала. Рядом с любой зеркальной поверхностью с ним мог связаться Ребеллион. В беседке бликовали несколько зеркальных вставок над витражами. Как же Мордред теперь жалел о том, что позволил Элизабет их поставить!
«Вы ходили в сокровищницу, — продолжил голос. — Но без леди Пигсвелл. Кажется, вас уведомляли об условиях…»
Ребеллиону не казалось. Разумеется, Мордред помнил инструкции. Но проклятая ведьма вскрыла его, как фельдшер — свежий труп. Его до сих пор трясло. От мысли, что придется сообщить Ребеллиону об ограблении, отнимался язык.
— Ведьма, — выдавил он, косясь на зеркальный уголок наверху. — Я н-не виноват…
«Разумеется, не виноваты, — терпеливо согласился голос. — Откуда вы могли знать? У вас недостаточно опыта…»