Вверх по реке (СИ)

Лейтенант водил стволом слева направо и обратно, одной длинной очередью выкашивая ещё плохо различимых с такого расстояния врагов. Имошаги валились в пыль, кони падали, задирая ноги, всадники вылетали из сёдел. Но это не останавливало их — они неслись на нас, ещё громче улюлюкая и чаще стреляя из винтовок, как будто для того, чтобы придать себе храбрости.
Когда же они пересекли видимую только на рамке прицела отметку в двести метров, лейтенант перешёл на безжалостный кинжальный огонь. Короткими очередями он расчленял общую массу всадников, заставляя их сбиваться ближе друг к другу, становясь очень удобной групповой мишенью. Тут к нему присоединились оба чернокожих солдата, метко стреляющих из винтовок, — почти каждая пуля выбивала из седла имошага.
Я не забывал соединять ленту, чтобы лейтенант мог вести огонь без остановки. Больше советов я ему не давал — он и так отлично справлялся. Кинжальный огонь «Манна» заставил врагов — тех, кто выжил и был поумнее, конечно — убраться восвояси. Мы с лейтенантом добили ленту им в спины, чтобы неповадно было снова лезть. Да и стрелки добавили неплохо, сняв с сёдел нескольких имошагов.
— Справились! — воскликнул лейтенант, поднимаясь на ноги. Это проявление эмоций удивило меня — настолько сильным оно было. Я не ожидал подобного от прежде подчёркнуто сдержанного офицера. — А вам воевать не доводилось прежде?
Вот тут был самый скользкий момент. Меня о нём предупредили отдельно перед отправкой в колонии. Большинство солдат и офицеров здесь не знали о войне, идущей в Аурелии. Они сражались многие годы в колониальных стычках, считая, что дома-то всё в порядке, что им есть куда возвращаться. Никто из сосланных сюда с фронта офицеров не проговорился о том, что дом сейчас превратился в кошмарное, перепаханное траншеями и опутанное колючей проволокой поле боя. Даже самые отпетые циники понимали, как это скажется на людях, воюющих здесь, а потому предпочитали держать рот на замке. И так во всех колониях: Коалиции, Альянса и даже Альбийского Содружества, хотя те присоединились к войне в Аурелии лишь в этом году.
— Учения в условиях, приближенных к боевым, — ответил я.
Лейтенант понимающе усмехнулся — похоже, после схватки с имошагами меня признали за своего. Ну или мне хотя бы удалось сделать первые шаги на этом пути.
У нас ушло немного времени на то, чтобы упаковать обратно в багажник пулемёт с сильно опустевшим коробом и обе винтовки. До лагеря, где ждал меня полковник фон Вирхов, добрались без лишних приключений.
Сам лагерь представлял собой небольшой городок из вполне основательных строений. Скорее всего, прежде это была крупная деревня местного племени, теперь занятая нашими военными. Периметр охраняли вышки с пулемётами — не «маннами», а «мартелями» — а между ними были натянуты настоящие тенёта колючей проволоки. На въезде лейтенант остановился, дважды просигналил и нас впустили внутрь, оттащив внушительных размеров заграждение. Настоящими воротами никто не озаботился — тут и стен-то не было.
Полковник Эмиль Пауль фон Вирхов, более известный как Лев Пустыни, выглядел именно таким, каким я представлял его по газетным статьям. В последнее время с газетами было туго: на фронте их быстро пускали на самокрутки и вместо туалетной бумаги, зачастую даже не читая. Однако незадолго до войны, да и в первый её год, на новости с той стороны моря ещё обращали внимание. Вирхов тогда мелькал на передовицах с завидной регулярностью. И сейчас его можно фотографировать для газеты: мундир выглажен, поле шляпы лихо заломлено наверх, сапоги и амуниция едва ли не сверкают. Он стоял, опираясь на стол, застеленный картой, в подчёркнуто непринуждённой позе.
Лейтенант, сопроводивший меня в ставку полковника, лихо козырнул и доложил о выполненной задаче. Не забыл упомянуть и о нападении имошагов.
— Вы отлично справились, — кивнул ему без тени покровительного тона в голосе фон Вирхов. — Я рад, что не ошибся в выборе.
— Оберст-лейтенант отлично управляется с новым оружием, — добавил мой сопровождающий. — Без его помощи нам пришлось бы туго.
 
Вирхов кивнул в ответ и отпустил лейтенанта. Когда мы остались одни, он тут же спросил у меня:
— Вы ничем не выдали себя?
Я понял, что он в курсе реального положения дел в Аурелии, однако с ответом не торопился.
— Я отлично осведомлен о том, что на родине идёт война, и уже не первый год, — заверил меня полковник, — так что можете говорить свободно.
— Возможно, несколько переусердствовал, — пожал плечами я, — но когда на тебя несётся толпа всадников с винтовками, в первую очередь думаешь о выживании.
— Вы поступили верно, просто с каждым месяцем всё сложнее скрывать истинное положение дел. Мы не получаем подкреплений из Коалиции, только ручное стрелковое оружие — да и то в основном устаревшие «арканы». Пулемёты колониальному комиссару приходится добывать с боем, а пушки и миномёты мы вообще забыли, когда получали. Что-то получается клепать самим, но этого мало даже для войны наших масштабов.
— Я всего лишь оберст-лейтенант, а не генерал кригс-комиссар. Помочь вам я не в силах.
— Понимаю, — кивнул фон Вирхов, — просто иногда хочется выговориться, а здесь — некому. Я получил депешу от колониального комиссара и намерено принял вас тут, в лагерях, подальше от города и лишних ушей.
Он жестом предложил мне присаживаться на складной стул и сам сел напротив. Разговор ожидался долгий.
— Вы здесь из-за Конрада — это я и без депеши понял бы. За ним рано или поздно должны были кого-нибудь прислать. Коалиция не любит, когда у неё воруют полки и дирижабли.
— Вы были с ним знакомы, полковник?
— Конечно, был — я знал его как умного и интеллигентного человека. Таких мало в армии, а уж в колониальной — и того меньше. У нас тут вежливость, как вы понимаете, не в чести — контингент не тот. Конрад выделялся на фоне остальных офицеров в виндухукском собрании. Нам с ним хотя бы было о чём поговорить.
— И что же подтолкнуло его к дезертирству?
Я намерено использовал жёсткий термин для определения действий Конрада, чтобы подчеркнуть серьёзность моего вопроса.
— Здесь кто угодно сойдёт с ума, а уж от безделья мозги закипают вдвое быстрее. Его небесным абордажникам нечего было здесь делать — не с кем бороться. Поначалу он изводил их тренировками и учениями, ждал, когда его вместе с полком вернут в Аурелию. Как и все штаб-офицеры он был в курсе начала войны. Однако прошёл год, начался второй, а приказ о переводе всё не приходил. Вот тогда-то, кажется, он начал слетать с катушек. Конрад не пил, как почти все, кому нечего делать, не шлялся по борделям, не играл в карты. Он, кажется, вообще потерял вкус к жизни. Он часами сидел и читал классиков — в основном каких-то замшелых философов, ну и современных тоже. Забросил полк, переложив всё на своего адъютанта, почти не появлялся в расположении. Прежде он поддерживал себя в форме, мог запросто на утреннюю гимнастику к солдатам заявиться и с ними полный курс упражнений пройти. Просто чтобы показать, что не отстаёт от них. А потом обрюзг, набрал лишний вес. Ему несколько раз перешивали форму, чтобы сидела как следует, но он всё равно превращался в сущего борова.
Вирхов сделал паузу, налил нам обоим по стакану пива — местного, но приятно холодного, и продолжил.
— И вот однажды он вышел из своего дома в парадной форме, даже кожаный плащ нацепил, хотя, наверное, не раз пожалел об этом. Он пришёл в расположение полка, поднял всех по тревоге, приказал грузиться в дирижабль — и отчалил. Его абордажники привыкли подчиняться каждому его слову, а экипаж не стал рисковать. Дирижабль несколько раз видели над Великой рекой: он шёл курсом на юго-восток, ближе к розалийским колониям. Но это только предположения — где он сейчас, понять невозможно.
 
Ловите конский топот — так говорят в восточных провинциях. Именно этим мне придётся заниматься. Не самое благодарное дело.
— Кроме этих туманных сведений, чем вы можете мне помочь?