Ведьмина Ласка (СИ)

Василиса всхлипнула, утерев покрасневший нос рукавом своей толстовки. По-детски, без жеманства и наигранности. Я знал эти женские штучки хорошо и точно мог отличить настоящее горе от попыток манипуляции.
– Обидел кто? – после её возвращения с прогулки мы не виделись. Не иначе как этот хлыщ поматросил и бросил! Ну отчего бы ещё так реветь белугой, будто мир клином сошёлся. Вот вроде бы и решил, что она мне никто и звать никак, а всё равно внутри поднялось старое, забытое давно, как тогда, в детстве, когда вступился против гурьбы за соседскую девчонку. Аж руки зачесались зад этому прохиндею надрать.
Сам-то чем лучше, Ян?
Это, конечно, правда. Может, и не лучше. Так ведь эту пальцем не тронул. Да, с тёткой вышла неприятность, но там совсем другое дело.
– Никто меня не обидел, – наконец-то новая или временная, тут уж как посмотреть, хозяйка Ладомилыной избы снизошла до ответа и снова прегорько всхлипнула, кусая пухлые, сочно-малиновые губы. Чуть обветренные.
– А по какому поводу горюем тогда?
Не умел я никогда утешать. Ни мужиков в тяжёлую минуту, ни баб. Откуда бы научиться. Когда мальчонкой был, если вдруг падал или ещё что случалось, то вместо утешения получал добавки. Мол, смотри, куда прёшь или сам дурак виноват. Я и не знал толком, что положено в нормальных семьях делать? Обнять её может? Так вдруг ещё решит, что приставать вздумал? Или лучше просто молча посидеть? Вот вроде здоровый детина уж, а как бестолочь неуклюжая. Ни черта не знаю, как и что сказать.
– Куклу потеряла, – и так это звучало, как будто мать родную. Я сразу понял, о которой кукле речь. Видел же много раз, что Васька с ней разговаривает, секретами делится, будто та живая. Где-то внутри шевельнулось раскаяние. Совесть что ли проснулась от вечной дремоты? Может, зря я эту заразу выкинул?
– Тю, так ты большая уж за куклой убиваться, – Васька напряглась, обернулась и так осуждающе на меня посмотрела, как если б я её матом трёхэтажным обложил ни за что. А потом ещё тише добавила бесцветно:
– Это мамина… Мама умерла, когда я маленькой была. И ничего больше не осталось.
А меня как за шею подвесили этой фразой. Хорошо я знал, как это сиротой жить. При живой матери ходил в брошенках. Я-то не горевал, было б за кем. Хотя, вру. Всё равно нет-нет, а горько бывало, что не нужен ей. Завела себе новую семью, а сына и не вспомнила ни разу. Может, и не заметила, что сгинул…
– А отец что?
– Уехал по делам…
– Так вернётся ж?
– Вернётся, через месяц, – моргнула лампочка, как будто подмигивая.
–Так месяц быстро пролетит.
Я вон в звериной шкуре лет пятнадцать бегал и не заметил, а тут месяц всего.
Васька не ответила, подтянула ближе согнутые в коленках ноги, уложила на них скрещённые руки, ткнулась подбородком и уставилась вдаль. Слезинки под лёгким ветерком подсохли быстро, но тоска в направленном куда-то на листву молоденьких липок взгляде, морозила душу.
– Найдётся кукла твоя, Вась, – звучало как обещание, хоть я и не планировал назад эту болтливую гадость возвращать. Растрезвонит же все мои секреты. На всю округу опозорит зараза такая. Хуже злой тёщи, в самом деле.
– Не найдётся, я везде искала уже.
– Ну куда ей деться из избы? Не своими ж ногами ушла? – смешок вышел какой-то нервный, неправдоподобный. – Не живая ж она у тебя, а?
Василиса обернулась, принялась меня разглядывать, как будто я что-то дикое сказал.
– Это шутка, если что, – на всякий случай пришлось уточнить, а то мало ли что понадумала уже. Решит, что псих. То вором вон окрестила, сейчас еще хуже навешает ярлыков.
– Мама велела беречь… а я…
Попытался представить, как это подарок чужой беречь. Наверное, в самом деле дорога ей была эта тряпка, раз так убивается, как по родному человеку плачет. Да что там, за отцом моим родная мать так не горевала, как Васька за куклой своею.
– Ну ты ж не виновата, Вась, – очередная неловкая попытка поддержать вышла боком. В буквальном смысле. Ворон, зараза, подкрался гад и клюнул под руку. Больно так, от души, сволочь пернатая цапнул.
 
– Яким, ты чего! – Василиса махнула на птицу рукой, отгоняя. Как только заметила?
– Больно? Он обычно так не делает. Ручной… –Иринкина племянница принялась извиняться за питомца, а я сижу, как дурак и рта раскрыть не могу. Сдавило горло невидимой пятерней. Впервые, кажется, в жизни, кому-то вдруг было не наплевать, что мне больно. Это что? Вот такая она забота? Вот это теплое что-то внутри и в глотке першит как от простуды? Это оно, да?
– Дай посмотрю хоть? – враз будто забыв о своем горе, Василиса с искренним и удивительным волнением потянулась, не вставая, через мои вытянутые ноги, чтобы удостовериться, видать, что проклятущая птица не оттяпала незваному гостю пол бока. Я б такой что и рад ее остановить, а голос все никак не вернется. Что-то непривычное, незнакомое булькает в груди, еле воздух продирается. Сижу, как истукан замороженный.
Васька сначала потянула за рубаху, не мою, конечно, с чужого плеча опять, а потом, смутившись, замерла, едва пальцы коснулись горячего, враз напрягшегося бока.
– Да нет там ничего, – наконец прорезавшийся голос скрипел несмазанной телегой. Я поймал Васькину ладонь, забирая из пальцев ткань рубахи. – Нормально все.
На красивом лице отразилось смущение. Ресницы дрогнули, расчертив длинными тенями розовые щеки. Ей бы руку-то у меня отобрать, да выпрямиться, чтоб не вот так лицом в грудь почти упираться, а она замерла испуганной птичкой, как будто никогда так близко живого мужика не видела. Смущенная, растерянная и до судороги красивая. Хрупкой своей наивностью. Такой искренней, что страшно попортить. Какой меня черт дернул, сам не знаю. То ли ощущения эти странные, то ли взволнованный взгляд ее. Обо мне, мать ее, никто никогда не волновался в жизни. А тут чужая, незнакомая девчонка! И на тебе. Думал, уж ничем меня в жизни не удивить и не пробить… и вот. Сами собою губы потянулись, как будто с мозгом вообще никак не связаны. Я ж знал хорошо, что нельзя ее трогать Иринки племянницу. Твердо для себя решил подальше держаться и… не смог. И даже не потому, что задумал дурное головой. Не планировал, всеми богами клянусь случайно вышло. Так она смотрела на меня, так пахла сладко и так было тепло внутри от ее взгляда…
Губы у нее тоже оказались теплыми. И мягкими. Податливыми и нежными. Легонько тронул их языком, тут же раскрылись, как диковиный цветок к солнечному свету. Васька подалась вперед сама. Мне только и осталось, что прижать к груди, уложив ладонь меж лопаток. Я бы может и отпустил, одумавшись, так ведь она несмело принялась отвечать на ласку. Позволила притянуть ближе усадить на колени… Опомнилась, видно, только когда я, забывшись окончательно, выпустил ладошку из рук и пробрался под тонкую кофту, размашисто оглаживая напряженную, выгнутую спину. Васька отпрянула, сморгнула и тут же уперлась руками мне в плечи. Сбросив дурман сладкого ее поцелуя, развел руки, словно сдаваясь в плен, показывая,что не держу вовсе, а она оскочила с колен, как от прокаженного, поднялась на ноги, и замерла, стоя ко мне спиной.
Не поднимаясь, я молча любовался точеной фигуркой, упругим задом, только что так приятно давившим на мои колени. Тягучее напряжение – вот все, что осталось от ее мимолетных, изучающих касаний. Тяжелое дыхание и сладкое послевкусие на губах.
Тоже поднялся следом за ней. Встал рядом, заметив, что Василиса отшатнулась, увеличивая расстояние. Хмыкнул.
Все правильно. Вася. Подальше тебе надо быть.
– Говорить, что не хотел не стану.
– Врать не хорошо, – в тон мне ответила Василиса, но отчего-то стало смешно. Губы сами собой растянулись в улыбке.
– Кто бы мне лет д…нацать назад это напомнил…
–А что? Некому было? – обернувшись, с явным упреком уточнила она.
– Некому, Васенька. Некому.
– А родители?
– Давно уж нет у меня никого. Ни родителей, ни даже собаки.
Только вот давай без “как жаль” и все вот это. Искренности в том “жаль” обычно кот наплакал. Да и поздно меня жалеть. Когда хотелось желающих не нашлось, а теперь уж поросло травой.