Тень (СИ)
С молодым задором и жадным любопытством колесил он тогда по уезду, сколько гор излазил с тем же хранителем Владимирцевым, горными и лесными инженерами, лесоустроителями, сколько геологических и палеонтологических коллекций собрал, древних могильников раскопал! Сколько мудрых, а порой мудреных книг перечел долгими зимними вечерами и ночами под мерцающим светом коптилки, самоучкою, народной извечной хитростью постигая профессорские откровения, пытаясь ответить на вопросы Истории и Жизни... До всего сам дошел! Геологию осилил: встали перед ним как живые обитатели триасовых морей и карбонатных толщ; всю, казалось бы, историю постиг Сашка Вилесов, от зарождения первого живого до эры электричества!
Потом только, позже много, понял он, не Сашка уже, а Александр Григорьевич, когда, как упустил живое и неслышное дыхание времени, шагавшего мимо! Тогда бы, а не сейчас распутывать загадки, большие и маленькие тайны гражданской войны: у живых узнавать о мертвых, о павших в тяжелых каждодневных боях, ни одного имени не упустить, ни единой строчки, по горячим тропам пройти, порохом пахнувшие гильзы собрать, рассудить, кто прав, а кто нет, кто враг, а кто так, чтобы навсегда сохранить в истории, в памяти народной всё о драме тех дней!
Но мудрость и память приходят со временем. Так уж устроено природой человеческой, что лишь прошедшее, прошлое становится историей, что потребовалось прожить Саше Вилесову долгую и трудную жизнь, три войны пройти, состариться рядом с музейными сундуками и полками, вобравшими в себя пыль и тлен многих столетий, чтобы понять такую простую истину — не было в истории человеческой времени более важного, трагичного и прекрасного, чем его, Сашкина, юность!
И лежал на нем вечный долг перед земляками, живыми и мертвыми. Много лет уже гражданская была главным делом: все время свободное проводил он за этим вот столом, в десятый, в сотый раз перелистывая документы далекой юности, делая новые выписки, и тасовал, тасовал на полированной столешнице бумаги.
Но времени было так мало... Каждодневные важные и не очень важные дела все время отрывали от любимого дела, и Александр Григорьевич не раз подумывал о давно заслуженном отдыхе, но никак не мог решиться навсегда расстаться с «древностями», среди которых прошла вся его жизнь.
Вот и сейчас не успел собраться с разбегающимися мыслями, в кабинетик его, как всегда без стука, вошла завотделом древней истории Галина Петровна, а с ней Лызин и незнакомый молодой человек, высокий и стройный. Вилесов сердито, демонстративно отодвинул записи, снял, протер и снова нацепил очки и только тогда взглянул на вошедших.
— Александр Григорьевич, здравствуйте! Знакомьтесь вот, товарищи из милиции, — словно не замечая его раздражения, затараторила Галина Петровна. — Вы не помните, когда был достроен олинский брандмауэр? Я где-то читала не так давно, но вот забыла где...
Вилесов встал, вышел из-за стола, за руку поздоровался с Лызиным, протянул сухую стариковскую ладонь Никитину.
— Никитин, Евгений Александрович, — представился тот. И, почувствовав повисшую в воздухе паузу, добавил: — Инспектор милиции из Перми.
— Вилесов Александр Григорьевич, заслуженный работник культуры, — с достоинством произнес хозяин кабинета и только после этого ответил Скворцовой: —Данные о строительстве брандмауэра содержатся в записях на Ветхом завете из собрания Олиных.
— Ой, и правда, — всплеснула руками Галина Петровна. — Я сейчас!
— Минуточку! — остановил ее Вилесов. — Книга хранится в фонде рукописей, первый шкаф, вторая полка.
— Да, я помню, Александр Григорьевич, — ответила Скворцова, выскальзывая в дверь.
Вилесов укоризненно покачал головой и повернулся к гостям, указав рукой на старенький диванчик:
— Присаживайтесь, пожалуйста, она еще не скоро. Вы не из-за Боева, случаем, брандмауэром интересуетесь?
— И из-за него тоже, — уклончиво ответил Лызин. Но, подумав, добавил:
— Похоже, он что-то выкопал в том месте, где смыкается старая стена и новая, вот нам и нужна дата.
И он рассказал Вилесову о траншее, нише под фундаментом, соображениях Галины Петровны, своих сомнениях, умолчав лишь о золоте.
— В Галине Петровне зря сомневаетесь, — поддержал директор молодую сотрудницу. — Археолог она грамотный, скоро будет диссертацию защищать, ошибиться не может, коли говорит — перекопов нет, значит нет, не сомневайтесь. А что, — внезапно лукаво спросил Лызина, — Боев-то, похоже, не только мои пятьдесят рублей увез, а еще чего? Ищете его?
— Ищем, ищем, Александр Григорьевич, — вступил в разговор Никитин, увидев, что Лызин не собирается отвечать старику. — Только вот где... Вы не вспомните, может, он в разговорах с вами поминал кого? Может, город какой или еще что?
— Да нет, я уже сам думал, вспоминал. Вот только, — Вилесов встал, подошел к дивану, на котором сидел Лызин с Никитиным, и уставился поверх их голов, — не знаю, имеет — нет ли это значение, тогда не подумал вовсе, а потом...
Никитин оглянулся. Над ними, над спинкой дивана, висела большая карта. Густой коричневой паутиной резали широкий лист пожелтевшей ломкой бумаги реки, темной ретушью выступали справа отроги гор, кололи глаза непривычные, не на месте стоящие Ъ в названиях деревень и сел. В углу карты было обозначено: «Карта топографическая Чердынского уезду Пермской губернии. В дюйме семь верстъ».
— Что вы вспомнили, Александр Григорьевич? — не выдержал и вступил в разговор Лызин. На карту он не смотрел, и так ее хорошо помнил.
— Да в тот, последний раз, когда Боев у меня был, он почему-то про Кутай расспрашивал, — ткнул пальцем в карту Вилесов, — что там сейчас да как туда попасть...
Река Кутай тоненькой ниточкой начиналась между двумя темными отрогами в самой сердцевине Уральской гряды, долго и путано петляла меж ее хребтами в узкой долине, вбирала в себя десятки ручьев и таких же горных речушек, пока не вырывалась из каменных объятий в зону предгорий, где заметно полнела, стелилась уже не волосяной, а нажимной линией, петляла степеннее, не заворачивая лихих головоломных коленец, и, наконец, впадала в Вишеру. В верхнем, горном, стремительном ее течении никаких условных знаков не было; в среднем, где выкатывалась узким каньоном на равнину, вблизи друг от друга по правому берегу были нарисованы два темных квадратика с надписями «В. Кутайский з-дъ» и «Н. Кутайский з-дъ». Верст на пятьдесят ниже — маленький кружок с названием «Кутайка» и в самом устье кружок побольше — «Кутайское».
— Ну и что, что он спрашивал? — наседал Лызин.
— Да все... Я подумал, с чего бы он? Нашел он там чего или не нашел, расстроился или обрадовался, а Кутай-то тут при чем? Тогда не сообразил, а как сейчас подумаю, так странно...
— Про Кутай и Лобаниха говорила, — пояснил Лызин свой интерес Никитину. — Но та ничего не могла сказать. А вам-то он как свой интерес объяснил?
— Да что-то об отце вспоминал, будто бы бывал он там и ему рассказывал. Только зачем дорогу выспрашивал?
— Ну и что вы ему?
— Рассказал, что ни заводов, которые на карте обозначены, ни деревеньки, ни села на Кутае давно уже нет, пустая река совсем, следы даже трудно сыскать поселений старых. Что теперь не наш там район, сказал.
— Про деревни откуда знаете?
— Так у нас Галина Петровна там в прошлом году разведкой была. Она не только археологию свою, но и остатки заводов искала, и деревеньку нашла, которую белогвардейцы сожгли. В этом году снова собирается.
— Какую деревеньку? — повернулся к карте Лызин.
— Да тут она не обозначена. Маленькая была, старообрядческая, Махнева, вот тут, — желтый сухой ноготок Вилесова уперся в крохотную, ранее не замеченную точку, нанесенную карандашом сантиметрах в двадцати от заводов.
— Про экспедиции вы ему тоже рассказали?
— Нет, про экспедиции не рассказал, не пришлось. А дорогу до верховий описал.
Дверь в кабинетик снова распахнулась, на пороге появилась Галина Петровна с толстой, в кожу переплетенной книгой в руках.