Тень (СИ)

— Ну что ты, разве можно с собой такие деньги брать? Лучше здесь, как вернемся.
— А не обманешь?
— Крест поцелую.
— Крест оно, конечно, хорошо. Только давай вот еще как сладим: напиши-ка ты мне ручательство свое: де обязуешься отдать мне двадцать тысяч, коли я тебе жилу точно укажу и песку золотого при тебе намою.
— За три дня полфунта!
— Хорошо, пиши так!
— А на кого ее писать?
— Да на того же, что и пачпорт. И еще, когда я от тебя поеду, ты мне с собой письмо пропишешь, что будто я твой прикащик и еду с казной по торговым делам в Нижний Новгород да Москву. А пачпорт с ручательством загодя, до Кутая, дашь. У меня здесь человек верный есть, у него и оставлю, а коли что случится, так он исправнику и передаст.
Задумался снова Поликарп Филатьевич. Боязно с каторжанином беглым путаться, но золото — вот оно! Надо на Кутай ехать, а там видно будет. А коли действительно взять с собой людей верных, так и вовсе бояться нечего.
— Ну ладно, поедем на Кутай! Только ты мне перед тем золото, о котором прежде говорил, все ж принеси.
— Хорошо, хозяин, принесу золото и денег с тебя пока не возьму, когда вернемся, за все разочтемся. Поедем когда?
Прикинул Олин:
— У меня дела тут есть спешные, за недельку окончу, тогда и в путь.
— Хорошо. Прощевай пока!
Бродяжка натянул шапку и вышел вон. Поликарп Филатьевич в окно видел, как он, выйдя из ворот, огляделся на улице и, сплюнув под ноги, завернул за угол.
Тогда купец, перегнувшись вниз, окликнул чинившего на крылечке хомут кучера Леньку Фроловых:
— Поди-ка давай за оборванцем, что от меня сейчас вышел, он на Юргановскую свернул, проследи, куда он и что. Где ночевать будет, к кому зайдет. Да смотри, сам ему на глаза-то не попадайся, а коли что, так мигом сюда!
И когда кучер ушел за каторжанином, Поликарп Филатьевич долго еще глядел на поросшую желтоватой травой улицу с двумя вьющимися следами тележных колес, на невысокий заборец соседнего бедного дома, деловито снующих кур и думал, думал...
Чердынский краеведческий музей.
Фонд 23, опись 2,
дело 18, лист 46.
(Копия)
Сие ручательство прописал купец Поликарп Филатьевич Олин в покупке у вольного человека Тимофея Кузнецова золотой жилы в двадцать тысяч рублей. А деньги выдать Тимофею Кузнецову, как покажет жилу и добудет из нее в три дня полфунта золота, по возвращению в Чердынь в тот же день. К сему Поликарп Филатьевич Олин руку приложил и крест целовал.
(На подлинной приписи разными почерками:
1. Сие ручательство поступило вместе с анонимным доносом на купца Олина в канцелярию исправника 5 октября 1843 года.
2. Оное ручательство является фальшивым, поскольку писано не рукой г-на Олина и подписано не им. На допросе г-н Олин показал, что никакого вольного человека Кузнецова не знает и никакой жилы не покупал, что все это есть простой извет.)
  
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
 
ТРЕТИЙ
 
  
1. Никитин Евгений Александрович. 9 июля 1974 г., г. Пермь.
 
Подумай о третьем... Ай да шеф! Так-то, наверное, и я смогу — подумай, мол. Что думать? Следов нет. Кто его вообще видел? Ничего конкретного. Есть же версии — отрабатывать надо, тянуть, щипать ниточки-связи. Не спеша.
Да, неувязочка, товарищ капитан, не спеша тут нельзя. Стрелять тут начали, оружие заговорило. И больно лихо его пускают в ход, без всяких крайних, вроде бы, обстоятельств. Шеф прав, необычно это. Да и золото уходит, выходит, надо спешить...
Вообще, он по-божески с ним обошелся! Прав Лызин, за такое можно было и чего покрепче схлопотать... Главное — от дела не отстранил, поздно, говорит, крепко влез. Хотя, бывало, и не на такой стадии отстранял. Пожалел? Или считает, что вина не столь уж велика, что попали в переплет со стрельбой случайно? Дров на Кутае, конечно, воз наломали, и самое грустное — не знаем, каких! Связаны Малышев, или как там его, и бич этот несчастный с Боевым и золотом олинским, или это два самостоятельных дела, и сплелись они случайно?
 
Шеф считает, что по теории вероятности совпадение практически исключается. Ему хорошо — технарь, а я эту мудрость по популярным брошюрам сколько осиливал? Плохо их, видно, пишут, популярные-то... Или я так глуп? Но до конца, видимо, и у него уверенности нет, иначе не так бы врезал! Что уж что, а тут у него не заржавеет.
— Дяденька, достань мячик, пожалуйста!
— Что? — не сразу сообразил Никитин.
— Мячик, говорю, достань!
Перед ним стояла девчушка лет пяти, в нарядном белом платьице, почти балетной пачкой топорщившемся вокруг тонюсеньких ножек, с огромным белым бантом.
— А где он?
— А вон! — махнула рукой в сторону на высокую невытоптанную траву недалеко от скамейки.
— А сама?
— Там крапива! — голос девчушки был звонок и капризен.
Никитин поднялся и выпнул такой же нарядный, как сама девчушка, яркий мячик.
— Лови!
И снова вернулся на свою скамью.
Он любил приезжать сюда, когда, конечно, позволяло время, и решать свои задачки под высокими корабельными соснами, под гомон птичий и детский. Раньше ходил в Горьковский сад недалеко от управления, но там его скоро засекли, и от доморощенных острот про Штирлица житья не стало. Потом нашел это место в Черняевском лесу — обширном и диком городском парке, куда, к счастью, еще не успели добраться массовики-затейники со своими качелями-каруселями. Здесь он сидел всегда на одной и той же скамье, а если она бывала занята — научился выживать гостей, маяча на дорожке возле. Но, похоже, и этот уголок кто-то уже застукал — кончая разнос, полковник бросил:
— Езжай давай на свою скамью да пораскинь мозгами хорошенько, все равно вечер уже. В Чердыни что, все скверы повырубили? Не нашли там с этим Анискиным, где посидеть, подумать? Так ведь и в тайге же был!
Шутит шеф. Ну, коли шутит, значит, не все потеряно...
Итак, снова да ладом. Началось все с исчезновения незадачливого кладоискателя. О кладе он узнал якобы от отца, который его то ли зарывал, то ли ямы готовил. Это первое. Но как сие проверить? Галка уверяет, что просмотрела все, какие есть, документы, фамилии его не встретила. Но время-то какое было! До паспортных ли тонкостей? Людей по всей стране швыряло без всякого учета и регистрации. С самого начала — прокол!
Второе. Письма о кладе стал писать из мест заключения. Причем не сразу, а год спустя. Почему? Может, лежали мысли под спудом, в подсознании, а как затосковал совсем за проволокой — надежда мелькнула на дурочку прокатиться. Кто-то эту версию уже выдвигал. Лызин? Вилесов? Ага, начальник колонии, более того, считал все вымыслом. А Боев-то освободился и — сюда, за кладом! Вот так. Другое — никакого отца не было, и истоки кладоискательской эпопеи нужно искать в лагере, версию эту ему подкинули там. Кто?
Дальше... Заимев паспорт и устроившись на работу, получает телеграмму из Свердловска. Ладно, Свердловск пока оставим. Шеф предложил еще два варианта: Боева кто-то послал, семейного предания не существует, за кладоискательством стоит чья-то рука. Вторая версия производная — и отец, и ямы были, но на активное действие Боева кто-то подвинул, недаром он не вспоминал об этом кладе столько лет. Кто-то, узнавший от Боева же о кладе и поверивший в него. Все, таким образом, сходится на зоне. Что-то там безусловно было, но удастся ли найти?
Дальше. Приехав в Чердынь, Боев действительно берется за лопату. А перед тем показывается в музее, рассказывает о сокровищах. Если он приехал сам, это еще объяснимо, а если послан? Зачем ажиотаж создавать? Мог, наверное, другую версию придумать. Другую, другую... А какую — другую? Чтоб убедительно было? Галка говорит, там сплошь охранные зоны — все раскопки только под наблюдением... Видимо, другой версии им было не придумать, шли ва-банк. Ну а зачем письма в Академию писать? Что-то тут не вяжется... Положим, письма писал еще до того, как в сферу чужого внимания попал. Ямы копал на усадьбе не как попало, а только под стенами. Каменными стенами. Стоп! Что-то такое было про каменные стены... Ладно, потом, поехали дальше.