Изумрудная роза (СИ)

От тихого хмыканья ее кровь похолодела.
— Смотри, чтобы это не повторилось, дочь.
Если он хотел, он бы ее наказал. Она лишь раз ощутила его гнев. Даниэлла сомневалась, что переживет еще один случай.
Ее сестру могли наказать, а не ее, но ее сестре была суждена армия. Диана станет генералом, поведет их в бой.
Даниэлла не могла забыть ночь, когда нашла сестру в подземелье. Руки были прикованы к стене, голова была опущена, а светлые волосы не мыли днями. Она была наказана за то, что перечила отцу, а не тренировалась. Выражать свое мнение в замке было опасно. Мнение отца было единственным важным.
Ей нужно было убегать осторожнее. Хоть отец пугал ее, она все равно любила приключения. Всю жизнь она училась быть принцессой, какую он хотел. Она заслужила пару моментов для себя.
Даниэлла сглотнула и шепнула:
— Даю слово, отец.
Но слово принцессы-куклы весило мало.
Он махнул пальцами, отпуская принцессу, словно она не была важна. Словно она была лишь ребенком, которого он направлял. Она годами училась, чтобы идеально выполнять свою роль, чтобы потом править королевством вместо отца.
А он все еще видел в ней лишь светловолосый одуванчик в стенах замка. Знала бы ее мать, что происходило без нее.
Даниэлла выпрямилась из реверанса и покинула комнату. Она старалась долго не смотреть на отца. Он не любил тех, чья воля была сильной. И она тихо закрыла за собой дверь, прижала пальцы к дереву и слушала.
Мужчины не говорили. Была лишь тишина в кабинете.
Он знал, что она задержалась. Разве она не делала так сто раз в детстве? И отец не хотел, чтобы она слышала их разговор.
Она дрожала от желания бежать. Чем дальше она будет от кабинета, тем вероятнее ощутит немного свободы.
Даниэлла замедлилась у своей двери. Они красили дверь в голубой каждый год, и только у нее в замке была такая дверь. Почему? Она не знала. Отец настаивал, чтобы у детей были двери разного цвета.
Может, потому что не помнил, где оставил их в этом огромном замке. Или не отличал их по именам, только по цвету.
Ее желудок сжался. Эта дверь не защищала. Это был тонкий барьер между ней и ее отцом. Даниэлла провела пальцами по двери и прошла мимо.
Она проверила, что плащ еще скрывал синяки и прутья в ее волосах. Она не пошла в свои покои, а направилась по длинному коридору туда, где жили королевичи. До красной двери.
Один страж стоял перед дверью. Он смотрел на нее, зло щурясь, ведь она решила побеспокоить женщину за дверью. Но он не мог отказать ей. Как бы ее отец ни пытался ограничить Даниэллу, только эту комнату он не мог запереть от нее.
— Доброе утро, — сказала она стражу.
— Она не будет рада видеть вас в таком виде.
— Я выгляжу приемлемо.
Страж фыркнул, но смотрел вперед. Он знал, что принцесса могла позвать отца. Даниэлле приходилось использовать родство для такого, хотя она это ненавидела.
Она открыла дверь и убедилась, что никто не видел, как она проходила в комнату.
Никто не хотел видеть безумную королеву.
Ее мать когда-то была самой красивой женщиной в Холлоу-хилле. Она потрясала внешностью, ростом и широкими плечами. Ее взгляд мог пронзить армию.
Теперь королева была безумной. Золотые локоны спутались и свисали вокруг ее лица. Щеки были впавшими, тело исхудало, и она редко знала, кем была.
Королева Холлоу-хилла пострадала от того, что многие женщины в семье Даниэллы звали «болезнью». Ее отец боялся, что и Даниэлла падет от такого. Потому хотел для нее мужа. Чтобы ее ребенок смог потом править вместо нее.
В комнате воняло дымом. Шалфей и свечи горели все время. Целители говорили, что запахи помогут ее матери. Они не раздвигали шторы. Тьма и дым были всем, что знала ее мать, пока не приходила Даниэлла.
Дым цеплялся за полог кровати слева. Камин давно угас. Слуги боялись заходить в комнату. По слухам, королева была одержима, говорила страшные слова. Даниэлла закатывала глаза, когда слышала такое, даже в детстве. Она видела маму доброй и милой, хотя королева говорила о невозможном.
Ее мать сидела в кресле с подушками перед каменным камином, смотрела на угли, словно они были трещащим огнем. Может, в ее разуме так и было. Вышитое одеяло окутывало плечи королевы, но вышивка, скорее всего, только царапала тонкую кожу ее матери.
 
Никто не знал, как о ней правильно заботиться. Никто, кроме ее дочери.
Она расправила плечи и вздохнула.
— Они снова не открыли тебе окно, мама. Я думала, мы это обсуждали.
Королева вздрогнула. Она повернулась, впавшие глаза посмотрели на Даниэллу.
Может, потому слуги боялись ее. Те глаза видели больше, чем многие люди за жизнь. Они были темными и полными тайн, никто не мог вытащить слова из ее матери. Эти истории не слышала даже Даниэлла.
Она прошла по комнате и потянула за шнурки у окна. Шторы со скрежетом сдвинулись, солнце пронзило комнату, прогоняя тьмы. Свет раскрыл больше дыма, чем думала Даниэлла.
Она как можно скорее открыла окно и стала прогонять дым.
— Как насчет свежего воздуха, мама? Они всегда держат тебя в духоте.
Ее мать все еще не реагировала, но Даниэлла знала, что ее не нужно было торопить. Королеве было проще выбраться самой. Если на нее надавить, у нее будет припадок, или она закричит и впадет во тьму на месяцы.
Ее мать, хоть и безумная, знала свою дочь. Просто она узнавала Даниэллу немного дольше.
Даниэлла схватила подушку с кровати и стала ею прогонять дым. Все больше улетало из комнаты, пока свежий воздух не заполнил место. Она могла снова дышать, не ощущая себя так, словно шалфей и пачули запятнают ее легкие внутри.
— Вот так, — Даниэлла бросила подушку на кровать. — Так лучше, да? Пахнет как весна.
Ее мать пошевелилась, сжала пальцы на коленях, чуть выпрямила спину. Этих мелких движений и ждала Даниэлла. Одни предупреждали, другие радовали.
В этот раз она знала, что ее мать приходила в себя.
Королева кашлянула, моргнула и сказала:
— Даниэлла?
— Да, мама.
Дрожащая ладонь потянула за одеяло на ее плечах.
— Говоришь, весна?
— О, снаружи красиво. Я только пришла из леса. Хочешь послушать?
Ее мать кивнула, и Даниэлла пересекла комнату и села перед матерью. Она быстро расстегнула плащ и сбросила его на пол. Не важно, увидит ли мать синяки на ее шее. Она все равно не узнает их.
— Трава снова зеленая. Пахнет как земля и свежесть. Я пока не заметила, чтобы цветы цвели, но скоро будут. Я видела, как они пробиваются сквозь землю. Даже деревья уже в почках. А ручьи еще холодные, но лед пропал.
— Это время всегда было моим любимым, — ответила ее мать. А потом взяла Даниэллу за руки. — У тебя в волосах листья.
Ее мама замечала детали. Это было хорошо для ее состояния. Даниэлла усмехнулась.
— Почти ничего не изменилось, хоть я стала старше.
— Я всегда убирала их, чтобы твой отец не увидел, — мама подняла дрожащую ладонь и убрала сухой оранжевый лист. — Ему не нравилось видеть тебя грязной.
— Он всегда хотел, чтобы я была идеальной маленькой принцессой.
— А мы получили гремлина, который хотел болтаться под потолком, а не сидеть и учиться, — туман пропал с глаз мамы, она словно вернулась.
Даниэлла говорила себе не плакать, хотя слезы обжигали глаза. Такие моменты быстро пролетали. Она ценила их.
— Я люблю тебя, мама.
— И я тебя, малышка. Поможешь подойти к окну? Я хочу посмотреть наружу.
Они вместе прошли к окну, где кресло-качалка ждало ее маму. Оно было старше Даниэллы, и она помнила, как мама укачивала ее каждую ночь. Она помогла маме сесть, опустилась перед ней.
Мама смотрела в окно на краски весны. Даниэлла не знала, когда будет следующий миг ясности. Порой они были частыми, порой нужно было ждать год.
 
Почти все время королева бормотала о монстрах в тенях. О ведьмах и проклятиях, что уничтожат мир. Порой она говорила на другом языке. Не одержимая, как говорили слуги, но это был не их язык.