Братья

Пока курили, Василий Савельев взял осетров, развернул походный столик и принялся за разделку. Делал это сноровисто, будто всю жизнь работал засольщиком. Павел Лопатин удивился:
– Где вы так наловчились рыбу потрошить?
– В лаборатории и в экспедициях. Я специалист по птицам, рыбам и животным. Будете в Санкт-Петербурге, загляните в зоологический музей. Там, в витринах, увидите десятки моих работ. Я и чучела делаю. Сия работа тонкая. Я и хирург, и химик, и художник. Если в человеке одно из этих достоинств отсутствует, то он никогда не сделает добротное чучело птицы или зверя.
Савельев вымыл рыбу, поинтересовался у Лопатина-старшего:
– Что приготовим из рыбы: уху, жареху или малосол?
– Давайте, наверное, ушички похлебаем, а завтра – малосольчиком посолонцуем. Так, друзья?
– Пусть готовит! – поддержал Шмидт. – На бережку да в хорошую погоду – уха самый раз!
Павел принес воды, залил в большой чан и повесил его на таган. Долго возился, пытаясь поджечь плавник. Подошли Владимир и Глеб. Они дивились, как неумело Павел разжигает костер. Никак не схватывалось пламя. Владимир вытащил из чехла на поясе охотничий нож, нащепал лучины и положил под таган со стороны ветра.
– Дайте серянки! – попросил Павла.
Тот с облегчением отдал мальчику спички. Владимир зажег лучины и положил под слой сушняка. Кострище вспыхнуло. Густой дымок потянулся над косой и терялся в зарослях ивняка. Павел восхитился мальцом, в три минуты сумевшим разжечь огнище.
Подошел Афанасий:
– Ну, братья, поехали домой. Рыба на соль просится!
Они столкнули лодку и ушли к своему летовью.
Сотников с Сидельниковым потянулись к пароходу. Сегодня они наметили еще высадить рыбаков на Малом и Большом Бреховских. А завтра – на Насоновском и Никандровском островах. Шли по песчаной косе, вдавливая серый галечный камень, переходили вброд ручьи, бегущие в протоку из островных озер, вспугнули черных уток, чуть не наступили на зазевавшегося линяющего зайца, пившего из ручья. Торопились, почти не разговаривали. Сотников помнил промашку Сидельникова с сетями и не мог простить такое разгильдяйство. А Алексей Митрофанович, зная крутой нрав хозяина, молчал, хотя слыл балагуром.
На летовье Семена Яркова кипит работа. Успели поставить на пробу четыре невода в разных местах. Уже и притомились. С устатку присели у костра. Потрескивает высохший после ледохода плавник. Сидят в тревоге и в любопытстве: сомневаются, в удачных ли местах выставили невода, идет ли сегодня рыба? Сидят и поглядывают на качающиеся от легкой зыби балберы. Замечают, что кое-где сеть, натянутая раньше, уже обвисла и поплавки наполовину ушли в воду. Стало быть, что-то есть! Лица светлеют: значит, с этим неводом не прогадали. Старшина Семен потирает руки и радостно кричит:
– Гляди-ка, и в этом забился! Наверно, кабанчик пудика на два! Весь ставник ходуном ходит!
Все вскакивают и бегут к кромке воды, чтобы яснее разглядеть покачивающиеся поплавки.
– Гляди-кось, сажень балбер в воду утянул! Легковаты поплавки оказались! – удивился двадцатилетний новичок Тимофей.
– Ничего! Слава богу хоть невод держит. Там ветхий стоит. Может, побалуется малость да успокоится. Поймет, небось, что из Семенова невода уж не выбраться! – гордится артельный. – Лишь бы не уснул в сети до высмотра. Уснувших осетров я выбрасываю.
Потом тень тревоги ложится на лицо, одолевают думы старшину:
«Два места угадал по прошлой путине. И тогда рыба шла, и сейчас. А вот два пока молчат. Балберы налегке покачиваются! В ту путину по триста пудов взял на невод. За сутки делал по три-четыре тони. А сейчас у меня шесть ставников. Ох, и крутанем, если рыба пойдет».
Он взглянул на часы:
– Поужинаем и через пару часов высматривать невода. Где Данюшка-стряпушка?
– На кухне суетится. – возник голос Тимки. – Вишь, как дымок вьется! Я заходил. Охает да ахает! Это ее первый ужин на рыбалке. Хочет всем угодить.
– Ты, малый, говорун на славу! Иди-ка лучше ей помоги дровишками да словом участливым, – построжал с Тимкой старшина. – Артель – дело общинное. Один за всех, все за одного. И чтобы никаких шашней! Замечу, выгоню из артели! Пешком пойдешь до Верхне-Имбатска! Ее мать доверила мне. Не дай бог, с ней что-нибудь случится – тебе несдобровать. Понял?
 
– Понял, дядь Семен! Дрова буду носить, печь топить заместо шашней.
Стоящие на берегу засмеялись и повернулись к балагану. Вышла Данюша с ведром, с ободка его свисала тряпка. Тыльной стороной ладони вытерла вспотевший лоб. Легкий ветерок лизнул по щекам, шее, пробежал по босым ногам.
«Ох, как на берегу хорошо!» – думала она, идя к артельщикам.
– Ну, рыбачки, где рыба?
– Вона, в неводах бьется! Видишь, поплавки трепещутся, – ответил Тимофей.
– На уху осетра б не мешало, а, дядь Семен! – хитровато посмотрела Данюшка на старшину.
– Щас будет! Ну-ка, сгоняйте, к тому ставнику Парочку кабанчиков вытащите! – скомандовал Андрею и Михаилу, бывалым рыбакам. – Надо ж свежатинки испробовать.
Данюша зачерпнула ведро, выполоскала тряпку в реке и подошла к длинному артельному столу, стоящему под ивняковым навесом. Стол добротный, тесовый, на трех опорах. Одна из тесин свежая, вколоченная посередине, отблескивала среди серых, от въевшейся пыли, досок столешницы. Он стоит несколько лет на одном месте перед балаганом, даже в половодье остался цел и невредим: вода заливает лишь часть косы.
Данюша скоблит, как учила мать, сначала широким ножом, затем мокрым вехотем с песком драит. И раз за разом окатывает водой, пока на столешнице не остается ни единой песчинки, ни жирного пятнышка. Серые тесины, выцветшие на солнце, свежо блестят чистотой. Дальше Данюша досуха вытирает стол тряпкой. Потом обдает водой лавки. Стол к ужину готов. Осталось приготовить уху. Рыбаки принесли разделанных и порезанных на куски осетров. Вода на уху уже кипит, и девушка опускает в котел куски рыбы. Пока уха спеет, Данюша стирает вехотки, протирает ножи и споласкивает клеенчатый фартук засольщика.
Тимка вынес из балагана деревянный ящик, где лежали расписные ложки, три луковицы, стояли туесок с сахаром, судок с перцем и шесть деревянных мисок.
– Молодец, Тимофей! – похвалила Данюша. – Но прежде на стол хлеб подают. Он – всему голова. Принеси-ка мне берестянку с ним.
Солнце укатилось далеко к заливу, укоротив лучи над Бреховскими островами. Уставшие от барж и от лодок артельщики коротают первый вечер в ожидании улова на устойчивой большеохотской земле. Парит на столе уха, желтая от осетрового жира, громоздится ладными кусочками жареная рыба. Тут же туесок с медом и большая сковорода с румяными блинами. Дышит самовар дымком. И что-то семейное накатывается на рыбацкую артель. Ненадолго, на каких-то три месяца, но сегодня рождается рыбацкая семья. И хлеб, и кулеш, и радость, и грусть, и соленый терпкий пот – поровну на всех, кто б ты ни был: старшина или засольщик, рыбак или стряпуха.
На следующий день Лопатин с топографом Андреевым направились по прибрежью Енисея у Большого Охотского острова. В рюкзаках геологические молотки, фрейнбергский компас, пустые металлические коробочки для проб грунта, подзорная труба, графитовые карандаши и провизия в долганской переметной сумке, сделанной из ровдуги. За плечами ружья. Шли по кварцевому желтоватого цвета песку. Брали его пробы, уходили в глубь острова, проламываясь сквозь густой ивняк. Лопаточками колупались до вечной мерзлоты, ссыпали в коробочки оттаявшую землицу и возвращались к береговой линии. Иван Егорович Андреев помечал невысокие сопки как астрономические пункты для будущей топографической съемки. Двигались на юго-восток, нанося на карту береговую линию и делая записи в блокнотах, чтобы определить план действий на следующий день.
Двадцать третьего июня начальник экспедиции со Шмидтом, Андреевым и казаком Даурским направились от летовья Кокшарова по правому берегу Охотского вниз по течению. Феликс Павлович фиксировал температуру воздуха, уровень и температуру воды в протоке, направления ветров. Павел с Василием занимались кухней.