Враг (СИ)

Первый тихий стон, в котором уже не только боль. Закусывает нижнюю губу, чтобы молча, боится показать мне, что сдался. Или почти сдался?
Хочу его до такой степени, что начинают дрожать руки и туманиться перед глазами.
— Позволь…
Машет отрицательно головой, прячет лицо и тут же выгибается бёдрами навстречу, когда мои пальцы проходят по чувствительному месту внутри него. Мой… Именно сейчас, в этот момент, когда я ещё не взял его, но он уже мой.
— Прости…
Не знаю, себе или ему. Наверное, обоим. Медленно вынимаю пальцы и наблюдаю, как запоздало сжимается кольцо розовых мышц. Приставляю головку подрагивающего члена, не забывая ласкать уже затвердевший его. Забываясь, поднимается ягодицами мне навстречу, видимо, рассчитывая на пальцы, и я не выдерживаю. Вхожу сразу, чувствуя боль от сдавивших меня мышц, успеваю прижать его к постели, когда начинает снова вырываться и не сдерживает крик. Сжимает покрывало побелевшими пальцами и не дышит, хрипит, как будто сейчас задохнётся совсем. И я с таким же свистом выпускаю воздух над его головой. В висках стучит, ладони вспотели. Как бы самому тут сознание не потерять от переизбытка чувств, от понимания — я в нём.
— Дим… Пожалуйста, расслабься… — глажу его по плечам, по рукам, провожу пальцами по бёдрам, слегка сжимаю ягодицы.
Неожиданно слушается, вижу, как ослабевают напряжённые мышцы спины, а тонкие пальцы отпускают покрывало. Внутри него уже не так болезненно тесно.
— Потерпи совсем немного, — целую его в мокрый висок и делаю первое движение. Опять сжался, опять пальцы комкают розовую ткань. — Тихо… Всё хорошо… — не перестаю двигаться, понимая, что по-другому никак.
Стонет протяжно и кривит лицо в гримасе. Кусает губы, оставляя ранки краешками зубов, позволяет скатиться слезам, до этого собравшимся в уголках закрытых глаз.
Нахожу рукой его полуопавший член и начинаю всё заново, подстраиваюсь движениями бёдер под ритм своей руки, вначале медленно, постепенно наращивая темп. Чувствую, как перестаёт быть таким невообразимо тугим, впускает меня уже сам, обволакивает горячим нутром.
Затихает на минуту, чтобы уже застонать по новой, всё ещё с болью, но уже вперемешку с удовольствием. Пытается толкнуться мне в кулак своим возбуждением, неумело подмахивая мне и немного сбивая с ритма.
А меня уже крыть начинает, да так, что огнём горит под кожей и простреливает разрядами по мышцам. В ушах шумит от собственного пульса и его хрипов, рука сама по себе с силой сжимает его член, толкается в живот, приподнимая.
— Встань на колени… Ноги шире… — подтягиваю его, и он поднимается, повинуясь моему движению, такой открытый и одновременно всё ещё невинный.
Хватаю его за запястье и накрываю его пах его же рукой.
— Давай…
Сразу схватывает, чего я от него хочу, и начинает сам ласкать себя, выгибаясь и упираясь головой в кровать. Давая мне возможность обеими руками впиться в его бёдра и насаживать на себя максимально глубоко, до его вскриков, до моего рычания.
Кончает первым, неожиданно встав на колени и выгнувшись так, что упирается мне затылком в ключицы. Скольжу рукой по его груди к шее и одновременно с тем, как он сжимает меня там, внутри, сжимаю пальцы на его горле. Как бы не задушить, потому что уже не контролирую себя, потому что простреливает по всему телу, собираясь горячим комом внизу живота и разлетаясь на тысячи заряженных осколков по телу, в голове, под зажмуренными веками.
Когда перестаю вздрагивать, вдруг понимаю, что Димка обмяк в моих руках. Убираю руку с его горла и, холодея, прислушиваюсь. Дышит. Через раз, сорвано, но дышит. Позволяет обнять себя и уложить рядом. Дёргается, когда я осторожно выхожу из него, но больше не хочет убежать. То ли сил нет, то ли желания.
— Ты как? — глупый вопрос, если учесть, что он почти в бессознательном состоянии, да и сам я не многим лучше.
Молчит, только несильно сжимает пальцы моей руки, которая устроилась на его животе. Принимаю это движение за «нормально». Прижимаю взмокшее тело ближе, наплевав на ободранную спину, напоминая ему и себе, что мой. Теперь уже точно мой.
 
Засыпает он тоже первым. И под звуки его почти уже ровного дыхания, прикрываю веки и проваливаюсь в темноту.
========== Кольцо. ==========
С трудом открываю опухшие глаза и первое, что вижу — это розовое скомканное покрывало и красноватое небо в окне. Солнце уже садится.
Минуты две просто лежу, не двигаясь и не меняя ритм дыхания, залипаю взглядом на верхушке дерева, виднеющейся через стекло, и пытаюсь вернуть мозги на место.
Вместе с воспоминаниями приходят тревога и страх. Сердце начинает биться пойманным воробьём, а ладони тут же потеют. Вслушиваюсь в тихое чужое дыхание за спиной и холодею — внутренности сковывает так, что не вдохнуть.
Последний луч солнца лениво ползёт по потолку и исчезает, а я всё не могу решиться посмотреть себе за спину.
Медленно, как в замедленной съёмке, пытаюсь перекатиться на живот и подняться, и чуть не стону в голос от резкой боли, когда прилипшая к подушке рана на лопатке резко отдирается, оставаясь кроваво-коричневым отпечатком. Дальше — больше. Спина горит пламенем, как будто меня битый час тёрли наждачкой по хребту, горло саднит так, что боюсь не выдавить и слова. Но основным сюрпризом оказались ноющая как никогда поясница и болезненно ощущающаяся задница. Я едва сполз с кровати.
На коленях огибаю огромное розовое ложе и нахожу свои шорты с боксерами. Надеваю, согнувшись в три погибели и стараясь не завыть, но всё же надеваю. Тут же рядом нахожу футболку. Вот как я буду одевать её, родимую, не знаю. Только от мысли, что мне придётся натянуть это на себя, становится дурно. Ну и чёрт с ней. Зажимаю в руке и плетусь к двери. Открыто. Похоже, что на межкомнатных дверях замков здесь вообще нет. Ещё бы с входной так.
Заветный ключик с брелком-котиком находится на той же полке, и я бы, наверное, сплясал, если бы не боялся, что рассыплюсь на части прямо тут, в коридоре.
Дверь за мной закрывается почти бесшумно. Ещё один рывок, и я на улице. В конце двора виднеются разговаривающие тётеньки. Решаю обойти их по кругу через детскую площадку, чтобы не светить своей красотой на спине и ковыляющей походкой, а то ещё ментов вызовут.
Останавливаюсь только в парке возле школы, а на улице уже почти темно и один за одним зажигаются фонари. Перевожу дух и осторожно касаюсь пальцами лопатки. Кажется, на воздухе всё подсохло окончательно. Мысленно удивляюсь, как умудрился никого не встретить по пути. Наверное, это везение, как с дверью.
Кое-как, с придыханием, как барышня, натянул футболку, чтобы не шокировать Веру, хотя ей и так будет на что посмотреть. Видел себя в зеркале в той розовой комнате — шею как будто собаки грызли. Хоть и не до крови, но отчётливые следы зубов, ни с чем не спутаешь.
Возле дома настроение вообще идёт вверх. Окна тёмные, значит, Вера ещё не пришла со смены. Плюю на своё рассыпающееся тельце и заскакиваю в дом как угорелый.
В шкафу быстро находится белая водолазка под горло, но решаюсь надеть её не сразу. Мне бы в душ и мази волшебной, как в той квартире, жаль, что не сообразил захватить. Долго вожусь в аптечке и кроме зелёнки не нахожу больше ничего путного, чтобы обработать раны. Ну, что же…
Я и смеялся, и плакал, и уговаривал себя, даже материл, а всё только с одной целью — полить спину ярко-бирюзовым раствором. Именно полить, потому что доставал я не везде, а такого добра как зелёнка нашлось аж три флакона.
Как же я матерился, когда всё же решился это сделать — в жизни от себя такого не слышал. Куда уж там моя растерзанная задница по сравнению с такой адской процедурой — меня даже повело немного от боли.
Взгляд в зеркало — ну загляденье просто! Жених, блять! Побитый, зелёный и вытраханый… Скорее уж невеста… Царевна — лягушка. Вот! Стою и как идиот ржу над собой, вытирая градом льющиеся слёзы. Под конец сползаю на пол и ложусь прямо на кафель. Понемногу отхожу. От смеха, от истерики, от рыданий.