Бьющий на взлете (СИ)

— И, конечно, начинаю сиять? — бравый солдат Швейк широко улыбнулся.
— Вроде того. Таким, флуоресцентным светом.
— А, теперь ты это видишь. Тебе не нравится в отпуске.
Пепа всегда попадает в точку, у Пепы квалификация. Да, Грушецкому совсем не нравилось в отпуске на сей раз, и не только потому, что частично он ощущал себя выложенным в препарат на стекло микроскопа.
— Нет. Отличное времечко, но есть нюанс. Слишком много странностей на квадратный сантиметр зыбкой почвы. Например, в понтовом отеле окнами на Большой канал, вот смотри, — он не без мстительности развернул ноут в ночь, в золотое стекло воды, в сияние стрельчатых окон, — мне попытались вскрыть номер… чуть ли не стамеской.
Пепа завистливо всхрюкнул, но быстро сориентировался:
— Вскрыть номер? Тебе? Они дебилы? У тебя же на лбу написано, что грабить поляка — деньги на ветер.
— Не любишь ты поляков, Пепа.
— А за что вас любить-то? Ты вон даже часов наручных не носишь, что у тебя красть? Стамеской, значит. Как есть, дебилы. Карабинеров вызывал?
— Вызывал. Без толку. Там нет отпечатков пальцев. И еще второе. Очень странное ощущение, когда ты только приехал в город, а тебя тут уже долго ждут. Понимаешь, о чем я? И бабы как-то очень резво прижимают к стене, я бы сказал…
— И ты, типа, этим вдруг недоволен?
— Недоволен, веришь? Не люблю, когда не я задаю музыку. Никогда не был ведомым и не собираюсь. Липкое оно тут всё, Пепа. Сладкое слишком. Сечешь?
Все-таки Новак — ас в своем деле. Прямо видно было, как теперь шестеренки крутились в его маленьких, обманчиво чистых глазках. Думал и озвучивал сразу:
— Ну что тебе сказать… что это мухоловка, на расстоянии сказать сложно. Но может быть. Для крупных хищников — это не их стиль, да и ты там самый крупный хищник, Строцци прав. Даже такой ты, который не съест никого. Но мелкота всякая может липнуть, это правда. Для тебя оно, может, и не опасно. Но ты же там не один?
— Не один.
— Кого я спрашиваю. Вывози свой гонз-стандарт на континент и бери паузу. Если дело в тебе, она окажется в безопасности. Иначе ты можешь стать опасен просто соседством. Тобой не поживишься, а человеком рядом с тобой — вполне. Нужно уметь вовремя уйти, Гонза.
Забавно, даже Пепа, сравнительно хорошо его знавший, не допустил предположения, что «женщина» для него сейчас не про секс.
— А без меня? Без меня мои в безопасности?
— Ну, я тебе не Папа Римский — давать гарантию…
— А он тоже из наших?
— Да ну тебя, Гонзо. Да, без тебя у твоих есть шанс на большую безопасность.
— Пепа… слово «шанс» в твоем исполнении, Пепа…
— Тошнись в канал, что уж, он рядом. Но вообще, кроме поддержания иллюзии контроля за ктырем, я тебе звоню напомнить, чтобы не зарывался.
— Ты все-таки пугающе хорошо меня знаешь…
— Конечно. Я наблюдательный. А ты гибкий, въедливый, цепкий. Словом, на своем месте. Но есть нюанс — не резвись. Пока что у тебя отлично получается…
Если это вот — находиться на своем месте и есть… ничего себе свое! Вообще, сказал бы, охрененное место. Лучше не придумаешь. Процедил Новаку поверх бокала:
— D’ista, аnса i stronsi gaégia, — и потянулся долить.
— Что?
— Летом и дерьмо плавает, вот что. Местная пословица. Несложно на фоне хитина быть человеком. Сложно не пролюбить человеческое, находясь в хитине.
— Так ни разу и не попробовал за эти годы?
— Вторую ипостась? Нет. Ты же сам сказал, что не нужно.
— И ты даже меня услышал… Что поистине странно.
Показалось ли ему, что Новак сказал это с облегчением? И оба помолчали.
— Что, Пепа, я отработал?
— Давно. Еще когда помог спасти ту девочку…
— Не напоминай.
— Я понимаю, для тебя это неощутимо, и внутренней вины не снимает…
— Заткнись. Давай-ка лучше о бабах. То есть, ты считаешь, здешних можно? Из самок мне тут никто не опасен?
— Да и из самцов тоже. В Венето тихо последние годы, Строцци подтвердит. Дружелюбный морской хитин, иногда москиты обоего пола… ничего сверхъестественного.
 
— Никаких liebe?
— А liebe вообще — хищнецкий единорог, не все о ней слышали, и никто не видел. Ладно, почти никто. Не переживай, liebeтвоей женщине больше не грозит.
Не переживай. Да он, в общем-то, свое уже пережил.
Распрощался с Новаком и с досадой нырнул в файл, где ждали его пройденные города и женщина, темноволосая и наглая королева. Слова шли криво и косо, и злился сам на себя. Нужно уметь вовремя уйти, сказал Пепа. Пепа зря не скажет.
А еще позвонил Гризли. Никакого Канзаса. Никакого американского следа. Тогда что это все вообще? Отрубился во втором часу ночи, прямо за серфингом агрегаторов авиабилетов, уснув в обнимку с ноутом. Ближайший рейс из «Марко Поло» был все еще на Самайн.
Венеция куражилась, отпускать не хотела.
 Глава 20 Не было ничего 
Дзаттере
Эта подвернулась на другой день после пропажи кольца, когда еще не успел осознать потерю. Возникла сама собой в пространстве, как сгусток тепла, плотное тело, едва он поднял от смартфона глаза, затуманенные, полные рейсами, точками стыковок, доплатой за багаж. Минуту назад за столиком напротив никого не было, но вот уже есть. Сидит в позе, отрицающей излишнюю скромность, но четко провоцирующей на любование.
Сперва обратил внимание на щиколотку, там блестело. Точеная лодыжка и цепочка на щиколотке — именно то, что нужно было, что обратить его внимание. Затем взгляд заскользил по ноге вверх, с сожалением запнулся о край юбки, перекрывающей обзор, затем пошел выше. Татушечки на дамах, небольшие, со вкусом исполненные — то был особый кинк Грушецкого. А у этой что? Хризантемка на левой груди. И какое-то насекомое. Мелко. Не разглядеть. Жаль, он бы глянул. Грудь была в его вкусе, а вот рот полноват, довольно вульгарный, рабочий рот. На второй его рассеянный взгляд, брошенный минутой спустя, она все еще сидела за пустым столиком и ссорилась с кем-то в мессенджере, испуская тихие возмущенные восклицания, яростно скребя экран наманикюренным коготком. Ладно, нечего пялиться, пусть и пришла одна, и жаждет утешения. И сожмурился, впал в истому на осеннем тепле, медитировал на лазурь лагуны, когда свет и цвет ему заслонила короткая юбка и бархатные коленки — лодыжки первый сорт, на левой посверкивает цепочка с подвеской. Он поднял взгляд, на него уставились не менее бархатные глаза.
— Беллини, — сказала она, усевшись к нему за столик.
Это не было запросом, скорей, приказом.
— Синьора любит эту сладкую дрянь?
— Синьора любит секс с мужчинами, которые умеют вот так подбирать летние рубашки в тон глаз… и стильно носить их.
Надо же, не испугалась глаз. Не поняла.
Пожал плечами:
— Хорошо, беллини.
Кажется, ловля на живца удалась. Интересно, скольких она сожрала?
Подошедший официант принес два капучино.
— Я же просила беллини!
— А я еще не должен вам секс. И вы не просили. Но спасибо за комплимент.
Секунд десять возмущенно ела его глазами, а потом вдруг улыбнулась:
— О… так даже еще интересней. Я заметила вас в Лидо, на пляже, когда вы перед этими школьницами возлежали так, раскинувшись…Молодо выглядите.
— Есть немного. Однако я сильно старше вас, это дает мне право выбора.
— Я вам не нравлюсь?
— Может ли нравиться женщина, подобная в поведении стенобитному орудию?
— О да, вы действительно старше.
— И старомодней. Вот ваш беллини. Всего хорошего.
Встал из-за столика от обескураженной сучки, кивнул на прощанье и пошел прочь.
Давненько его так настойчиво не кадрили.
Странно.
Очень странно, что он не видел ее природы.
Это настораживало.
Риальто
День теперь тянулся за днем в ожидании рейса. Никогда он так не ждал крыльев. Анеля и мама, мама и Анеля. Каждый их взгляд, каждый обращенный к нему жест он впитывал как тепло, но в каждом ощущалась червоточина. Иногда он всерьез начинал загоняться, что напрасно согласился на встречу. Дочь стала совсем взрослой, мать постарела. Да, их нужно было увидеть, потому что неизвестно, когда доведется вновь. Однако таким, как он, нужно проживать жизнь в одиночестве, довольствуясь голосами в своей голове, людьми, которым он не сможет уже ничем повредить. Достаточно и того, что можешь писать. Незачем портить жизнь окружающим.