Шоу продолжается
Свежую землю рыть было одно удовольствие. Гаитянин с Таракановым легко добрались до гроба, повозились, подсовывая веревки и, наконец, вытянули его наверх. Сковырнули лопатой крышку. Петрович потянул на себя белую простыню в крестах и славянской вязи. В свете фонарика мелькнуло бледное восковое лицо призывника, сложенные на груди руки.
– Так… гдье это… – Колдун порылся в своей брезентовой сумке и достал один из пузырьков от настойки боярышника. Анжелочке показалось, что Нетяев слегка шевельнул пальцами левой руки.
– Нетьяев Тьимур! – жутко прокричал Петрович, быстро сунув под нос покойнику свою склянку.
– Маааать моя женщина! – вырвалось у Анжелочки. Мертвый призывник зашевелился, сел в гробу, открыл глаза. Глаза у него были тусклые, неподвижные: никакой эмоции, а тем более мысли там и в помине не было. Петрович с размаху врезал Нетяеву по макушке. Тот пошатнулся, но лицо осталось таким же отсутствующим.
– Leve!10 – гаркнул колдун. Призывник встал на ноги, шагнул из гроба, медленно подошел к гаитянину и застыл на месте. Петрович достал другой пузырек: на этот раз с какой-то темной жидкостью. Поднес его к бледным губам Нетяева, скомандовал:
– Bwè!
Призывник стал глотать снадобье мелкими глотками и не остановился, пока не осушил всю склянку.
– Ki non ou ye?
– Т-тимур, – прохрипел бывший покойник.
– Antere l ‘tout tounnen, Тьимур!
– Говно вопрос, дядя.
– Все, пьерекур, – сказал Петрович, наблюдая, как бывший мертвец столкнул гроб обратно в могилу и ловко орудует лопатой, заметая следы ритуала.
– А он хоть живой? – поинтересовалась Анжелочка.
– Живой. Или нье совсем… трудни вопрос.
– Знаешь, Жанчик, у меня слов нет. Такое, хочешь – не хочешь, всю жизнь будешь помнить… – То, что чувствовала сейчас Анжелочка, было смесью ужаса и восхищения. Совсем как в четырнадцать лет, когда ее первая большая любовь Димон Барагоз одолжил у отца ствол и ограбил ларек. Анжелочка млела от опасных парней и ничего не могла с собой поделать.
– Привикнешь, мой Анж. У нас ешшо семь сьегодня…
– А гляньте, как наяривает-то, – заметил капитан. – Хороший боец будет, дисциплинированный. Ну ты, Петрович, даешь дроздам прикурить! Спасибо за службу!
9.
Они стояли рядами на залитом утренним солнцем плацу во дворе военкомата. Двести семьдесят пять пар тусклых глаз уставились на Болдырева. А полковник, уставившись на них, сиял как начищенный самовар. Наряд был выполнен и перевыполнен: такого количества уклонистов, собравшихся в одном месте, он и в самом счастливом сне не думал увидеть.
– Сынок, а командиров-то они послушают?
– Они слушают лубого, кто им говорить слово «пьриказ», – отозвался стоявший рядом гаитянин. Я им так вельел. Пробуй, товариш Болдир, командуй.
– Приказ, говоришь? – не очень уверенно пробормотал полковник, глянув на колдуна снизу-вверх. Потом медленно набрал полную грудь воздуха и гаркнул:
– Пррриказ! Напра – о!
Все двести семьдесят пять синхронно повернулись направо.
– Прриказ! Кру – гом!
Новобранцы повернулись вокруг своей оси.
– Пррриказ! На месте шагом – арш!
И опять бывшие уклонисты исполнили все лучше самых усердных служак.
– Пррриказ! Упал – отжался пятьдесят ррраз!
– Пррриказ! Запе – вай!
– У солдата выходной, пуговицы в ряд, – грянул жутковатый, но слаженный хор. – Ярче солнечного дня золотом горят…
Седовласый полковник радовался как ребенок, которому подарили дорогую игрушку с радиоуправлением. А если бы не честь мундира, наверное, радовался бы еще больше.
– Это что же, сынок, получается? Их и учить не надо? Готовые боевые единицы, значит?
– Коньешно.
– Ну, а, скажем, автомат собрать-разобрать?
– Бьез проблем.
– А если под процент естественной убыли кто попадет – тоже без проблем? Если и так покойниками числятся?
– И йето тоже.
– Да тебе, сынок, орден надо! Я похлопочу…
– Нье надо орден. Забивались на шетире яшшик водки, давай шетире яшшик.
10.
Ну что ж, наряд выполнен. Сажай, товарищ военком новобранцев в вагоны и развози покупателям: только пусть приказы, черти, отдавать не забывают…
Когда сияющий полковник отправился в свой кабинет, рапортовать начальству о проделанной работе, гаитянский маг случайно оказался возле кабинета рангом пониже.
– Привет, – окликнула его Анжелочка, которая (тоже случайно) вышла ему навстречу. – Сдал работу?
– Ага.
– Видела в окно: впечатляет.
– Без тебья не справúлся би.
– Может быть. Куда сейчас? В универ?
– Навьерно.
– А я тут завалы разгребаю: писанина всякая…
– Да, писаньина – это жьесть…
– И не говори…
– А мнье хвости сдавать…
– Много нахватал?
– Порьядошно… Анж…
– Что?..
Петрович потянулся к ее губам, а в следующую секунду – он и сам толком не понял, как это произошло – уже самозабвенно трахал ее прямо на столе в кабинете.
– Да!.. так!.. впиндюрь мне по самые гланды!.. да!.. да!.. – услышал из-за неплотно прикрытой двери проходивший мимо Тараканов. Капитан тихонько хмыкнул в усы и поспешил по своим делам.
11.
В тот вечер Петрович в коробке из-под холодильника (чтобы не палиться перед охраной), незаконно пронес в комнату четыре ящика водки.
– Бухаем потсаны! – провозгласил он, добавив, что через неделю женится «на хороши русски дьевушке»:
– Кто нье бухает, тот зануда!..
«Все в триста семнадцатую», – полетело по общаге. – «Жан-Пьер гуляет!» – Скоро в скромный двухместный номер Петровича народу набилось как шпрот в банку. Студенты, студентки… Явился даже доцент Денисьев – известный университетский бабник и алкогольный экстремист. Водка лилась свободной и величавой русской рекой. Особенно налегал на нее гаитянский студент, приговаривая:
– У менья знаешь, какая дьевушка? Мьешта!..
Кто-то принес гитару. Пели «Звезду по имени Солнце», и «Я на тебе, как на войне», и еще много чего, а потом доцент Денисьев дошел до кондиции и, не попадая ни в одну ноту, завел свое коронное:
– In your head, in your head zombie, zombie, zombie…11
Где-то на середине сольного выступления доцента комнату ворвался комендант Петя, требуя немедленно прекратить безобразие. Тут же выяснилось, что в безобразии участвует его родной брат и заместитель Вася, и инцидент замяли.
Пили, курили в окно, чтобы не сработали дымоуловители, пели, спорили до четырех утра. Ряды к этому времени поредели. Одни исчезли по-английски, другие храпели там, где их настиг предательский пьяный сон. Остались трое самых стойких.
– А давайте ззза жизнь, мать ее! – предложил сосед Петровича по комнате, Серега.
– И за лубовь! – добавил гаитянин.
– Ни хуя, за л-любовь в-восемь раз ууже пили. Уууу меня посш… посчитано!
– Тада, зза жись!..
Серега разлил водку по пластиковым стаканчикам:
– Б-будем!
Петрович опрокинул в себя очередные пятьдесят грамм, полез в пакет за чипсиной и тут побелел как саван на призывнике, покрылся испариной, затрясся крупной дрожью.
– Ж-жан, т-тебе чего, херово? – в один голос выдохнули Серега и Леха.
Петрович ответил вроде и по-русски, но друзья не поняли ни слова.
– Ж-жаныч! Эй!
Гаитянин опять что-то пробурчал. Глаза у него выкатились из орбит и остекленели.
– Серый, надо его под водичку! – предложил Леха.
– Точняк! Д-авай, взяли, пусть освежится.
Вдвоем они подхватили Петровича под локти и, спотыкаясь, чуть не роняя на каждом шагу, выволокли в коридор. Кое-как дотащили до туалета, привалили к грязной кафельной стене возле умывальников. Леха открыл кран и стал ладонями обильно плескать на Петровича воду. Гаитянина колотили судороги. Пару раз Петровича сильно вырвало, но легче ему от этого не стало.
– Братан, э! Очухивайся давай, слышь! – кричал Леха, продолжая плескать на колдуна воду. – Серый, может, скорую? Сметнись, а я тут, с ним побуду.