Закон меча
И такое меня зло взяло, что аж перед глазами все поплыло! Понятно, что это акция устрашения защитников крепости. И никто не спорит, что на любой войне подобные наглядные демонстрации жестокости крайне полезны для того, чтобы сломить дух противника.
Но случается, что действуют они и наоборот, вызывая у обреченных неистовую ярость, удесятеряющую силы.
Как у меня сейчас, например.
Я помнил, что на заставе меня приняли враждебно, что чуть не казнили, что отправили фактически на верную смерть. Но все это сейчас казалось совершенно не важным, незначительным, ерундой полной по сравнению с тем, что буквально через несколько часов кочевники будут делать с защитниками заставы и с теми, кто им помогал, – с ни в чем не повинными крестьянами и крестьянками, одна из которых, кстати, излечила меня.
Короче, перемкнуло. Закоротило напрочь, выбив все предохранители здравого смысла, которые сгорели на хрен во вспышке накатившего на меня боевого безумия. И дальше я помню лишь шелест меча, покидающего ножны, и стремительно надвигающееся на меня изумленное лицо кочевника, застывшего со стрелой в руке…
Он даже встать со своего места не успел. Заорать – тем более: наверное, больно жуткой была моя харя, перекошенная от ярости. А потом я как в замедленной съемке увидел сверкнувший клинок своего меча – и следом щекастую голову, летящую в сторону от тела.
Дальше я словно со стороны наблюдал, как неистовый воин с неимоверной скоростью молча рубит мечом направо и налево, и то ли от той скорости, то ли еще от чего смертоносный клинок начинает все сильнее наливаться холодной лазурью, заливая пространство вокруг мечника сиянием цвета чистого неба…
Это было похоже, будто я прорубал себе дорогу в поле, густо заросшем аномально высокой пшеницей. Только во все стороны разлетались не срезанные колосья, а руки, тянущиеся к саблям, головы со ртами, разодранными в крике, половинки тел, рассеченных от плеча до пояса. Прокачанный меч кромсал, не встречая сопротивления, все, что попадало под клинок, и, наверно, эта кровавая жатва со стороны выглядела просто ужасно.
Степняки, будучи наверняка людьми суеверными, сперва чесанули кто куда, стремясь поскорее убраться подальше от неистового мечника. Но, все-таки будучи профессиональными воинами, с детства приученными к войне, довольно быстро очухались, осознали, что перед ними всего-навсего один человек, и, раззадоривая себя визгом и воплями, ринулись в атаку.
И началась настоящая жесть…
Когда на тебя прут со всех сторон с саблями, копьями, ножами – хорошего мало. Конечно, нападающие друг другу мешают, но какая-нибудь острая железяка по-любому в тебя прилетит…
Копье садануло в грудь. Кабы не кольчуга, пропороло б насквозь. Но с заговоренной защитой это оказалось непростым делом. Хоть дыхало и перехватило немного – прям под ложечку острие попало, – я все же схватился за древко копья, рывком отвел его в сторону и, рубанув, снес копейщику верхнюю часть черепа.
Но следом лезли другие… Похоже, они решили задавить меня валом потных, вонючих тел, не обращая внимания на то, что эти тела страшно и беспощадно кромсает сверкающий меч. Я пока еще отбивался, вот только силы человеческие не безграничны и имеют свойство заканчиваться.
Хорошо, что броня пока не подводила. Хоть и приехало в кольчугу немало тычков и ударов острыми железяками, ни одна из них ее не пробила. Само собой, синяки останутся, если выживу, конечно. А в этом уже были сомнения.
Так как в шлем ударила стрела.
Может, в рукопашной печенеги и не великие мастера, но в плане пострелять – тут им равных нет. Причем я не увидел, а скорее почувствовал – стрела летела мне точно в глаз. Однако попала в шлем. Так не бывает – если, конечно, у тебя на голове обычный железный колпак, а не Пресс, на который ты только что набрызгал немало чужой крови, что шлему, несомненно, понравилось. Потому и стрелу отклонил.
«Цени!» – прошелестело в голове.
Да непременно, блин, оценю, если только вот прям сейчас меня не похоронит под собой куча живых и мертвых кочевников…
И тут я увидел его!
Того, кто посылал печенегов на убой, кому плевать было на их жизни.
Того, кому нужна была победа любой ценой!
У него были черные доспехи – причем не сажей вымазанные, а начищенная, сверкающая броня цвета воронова крыла. Думаю, реально дорогая снаряга по этим временам – у русских богатырей боевое облачение куда проще.
И конь под воином был знатный – мощный и в то же время грациозный, мастью под цвет брони хозяина.
Хоть и издали я видел этого конника, стоя на стене заставы, но коня и козырную снарягу запомнил. Его один дружинник Варягом назвал, а второй презрительно – Варяжкой. Мстил тот Варяг кому-то за кого-то, потому и к печенегам примкнул. Кому и за кого он мстил, я не запомнил, да это и не важно.
Главное, что этот всадник почему-то рулил печенегами, и они его слушались!
А это значит, что у меня появился шанс выжить в безнадежной сече.
Как говаривал мой друг Виктор Савельев, цитируя знаменитые «Тридцать шесть стратагем»: «Чтобы развязать твердый узел, отдели сначала главаря, а потом все само распустится».
И вот я, собрав последние силы, заревел как бешеный медведь – аж сам удивился, что так могу! – и рванул к нему, к главарю, хренача мечом направо и налево с удвоенной яростью…
При этом мне начало казаться, что и правда к успеху иду!
Печенеги ведь тоже люди, помирать никому не охота. Плюс, если враг ненормальный, с пеной на нижней губе и глазами буйнопомешанного, то как-то оторопь берет слегка и из башки все приказы начальства выветриваются.
Словом, тормознули слегка степняки, отхлынули назад… и тут я понял, что ревел зря.
Конного предводителя охраняли пешие лучники, которых я не разглядел за десятками врагов, одетых попроще. А на охране Варяга броня была что надо: продуманная, защищающая воина с ног до головы. И на мордах – стальные маски с прорезями для глаз. И луки красивые, как произведение искусства, блестящие на солнце от лака или жира – хрен знает, чем кочевники их смазывают.
Короче, не от моего рева отхлынул вал атакующих степняков. Скорее всего, Варягу надоело смотреть, как я рублю его воинов, и он дал команду. По ходу, мой рев слился с ревом боевого рога, потому я его и не услышал. Подумал, это я сам такой мастак орать, что от моих воплей враги разбегаются. И сейчас охрана Варяга синхронно и неторопливо поднимала луки. Наслаждались, мать их, моментом. Хотя, думаю, они ни при чем, приказал бы начальник – пристрелили бы быстро. Вон он, усмехается, сидя на своей лошади – аналоге современного мне «мерина» – внедорожника, тешит чувство собственной важности на тему «ну что, лошара, настало время показать, кто тут на самом деле крутой».
Страха смерти не было. Была злость – жуткая, лютая. И уже не на печенегов, которые, по сути, были простыми «торпедами» – что сказали, то и делают. Страшно бесил этот мажор с аккуратно подстриженной черной бородкой и смазливой мордой, которая, небось, многим девкам, от княжон до дворовых, снится по ночам в горячих снах. Тот случай, когда судьба человеку щедро насыпала пряников, с верхом: бери, пользуйся. Вот оно, положение в обществе, деньги, власть. А он и пользуется, натравливая свору степняков на крестьян, что прячутся в крепости, и попутно сдирая заживо кожу с пленных.
А от великой злости у меня порой озарения случаются. Информация будто сама приходит, из ниоткуда. Вроде, если головой подумать, – бред собачий, однако я при этом точно знаю: не бред! Просто надо так сделать – и все тут.
Именно так. И никак иначе.
Я воздел руку с мечом кверху, направив клинок в небо. Что там дед говорил насчет сердца Горюна? Что в нем заключены свет тысячи солнц и ярость тысячи молний?
– Давааааай!!! – заорал я.
Не потому, что знал – надо выкрикнуть именно это слово. А потому, что чуйка моя сталкерская, натренированная в Зоне и многих вселенных Розы Миров, прям звенела на тему: зажигание сейчас нужно, как в автомобиле, чтоб все заработало.