Бремя одежд. Болотный тигр
Эндрю, не отрываясь, продолжал смотреть на ящик с землей, медленно разравнивая ее руками:
– Я говорил, что могу любить, и не видя тебя, и не касаясь руками, и это правда, но когда он попросил меня заняться вашим садом, я понял, что это – подарок судьбы, который не стоит упускать.
– Но я боюсь…
– Не бойся, – Эндрю поставил на ящик еще пару таких же и поднял их – Я останусь здесь столько же, сколько и ты. Когда будешь готова уехать, просто скажи мне.
Эндрю понимал соображения Грейс по поводу ребенка, который будет носить фамилию Дональда. Как и она, он знал, что тот никогда не согласится на развод. Эндрю многое бы отдал, чтобы увезти Грейс из этого дома; не то, чтобы он ревновал ее к Дональду – для него этот человек был похож на большой барабан, в котором с шумом перекатывается горошина, – он презирал мужа Грейс. Эндрю думал о Грейс, и совесть часто тревожила его вопросом: разве не он являлся причиной того, что Грейс вынуждена была остаться?
Для встреч у каменоломни они разработали простую систему сигнализации: если с нескольких жердей, прислоненных к дубу, растущему возле калитки, Эндрю снимал проволочную петлю, она знала, что он будет ждать ее. Очень часто в первые недели беременности Грейс петля была снята, но она не приходила – или Дональд был дома, или кто-нибудь заходил к ним, так что жена священника просто не могла ускользнуть через заднюю калитку и отправиться через поле в направлении леса.
Однажды светлой лунной ночью Грейс наткнулась на кого-то в тени дерева и едва не умерла от страха – но в это время раздался так хорошо знакомый ей голос Бена Ферфута: «О, мэм, простите, простите меня. Меньше всего на свете мне хотелось бы напугать вас. Простите, мэм, простите». Ее так потрясла эта встреча, что дальше идти она уже не могла. «Я просто прогуливалась, Бен.» Бедный Бен. Ей так и не удалось убедить его принять в подарок дом в Калбертскат. Для старика имел значение только один сад, и Бен часто обходил его, но… по ту сторону забора. Он не спросил Грейс, куда она идет, хотя никто бы не удержался от такого вопроса.
В другой раз она отправилась на встречу с Эндрю, чувствуя себя в полной безопасности, поскольку Дональд был в деревне на встрече с прихожанами, но когда Грейс вернулась, она застала дома доктора Купера. «Ну, вы меня напугали, – сказал он. – Куда это вы ходили в такую темень?» Потом он взглянул на ее перепачканные грязью туфли и был явно озадачен: дождей не было уже несколько дней.
Грейс понимала, что играть в такие игры надо осторожно – мало ли что могло случиться Жена священника или нет – глаза у людей были Словосочетание священника" звучало как бы синонимом высоконравственного поведения Грейс ни за что бы не поверила, если бы неоднократно не испытала это сама. Она могла остановиться, заговорить с любым из местных мужчин – и никто не подумал бы ничего такого. Но стоило бы сделать то же самое любой из женщин, как по деревне тут же поползли бы сплетни. Что же касалось жены священника, все понимали: она просто помогает мужу привести людей к Богу. Как бы все это ни было смешно, Грейс никогда не позволяла себе смеяться по этому поводу.
Теперь же, когда Эндрю был постоянно занят у Тарранта и больше не приходил в сад и не занимался всякой случайной работой в Уиллоу-ли, каменоломня стала единственным местом их общения. Что же касалось случайных встреч в деревне или в окрестностях, то они могли обмениваться только небрежными, загадочными репликами. Одна из встреч была назначена на вечер второго дня Рождества. Грейс молилась, чтобы только не пошел снег помимо того, что ей было бы почти невозможно пробраться через заносы, остались бы еще и следы.
Но в тот вечер Дональд неожиданно остался дома. Он слегка простудился и, использовав этот предлог, не пошел на собрание мужской половины деревенского населения, которое должно было состояться в школе. К тому же в тот день было не его дежурство, так что, очевидно, угрызения совести его не мучили. Грейс чрезвычайно огорчилась по этому поводу: она знала, что простуда – только предлог для того, чтобы, оставшись дома, еще раз похвастаться перед Аджи своим отцовством.
Все время, пока тетя находилась в Уиллоу-ли, Дональд постоянно носил ребенка на руках, играл и непрерывно разговаривал с ним. Он даже настоял на том, чтобы малыша выкупали, но Аджи отказала себе в удовольствии созерцать эту церемонию. Дональд как будто безмолвно кричал ей: «Ну, разве это не доказательство? Что бы она вам там ни сказала, вот от этого вам никуда не деться.» Он играл свою роль отца так преувеличенно, что постоянно раздражал пожилую женщину. Как раз в этот момент его голос звучал на лестнице, и когда Грейс, направляясь на кухню, чтобы взять бутылочку с молоком для ребенка, встретила Аджи в холле, та, закатив глаза, проговорила:
– Не знаю, как ты это выносишь. Он все время ведет себя так?
Грейс улыбнулась.
– Не совсем, и не так громко. Это он ради вас.
– Я так и поняла.
Раздался звонок в кухонную дверь, и Грейс повернулась от плиты, чтобы открыть. В следующий момент рука ее с бутылочкой непроизвольно поднялась к губам – на пороге, на фоне черных красок вечера, стоял Эндрю. Метнув по сторонам тревожный взгляд, Грейс проговорила:
– Входи.
– У меня сообщение… для него.
Она на миг закрыла глаза.
– Да. Да, понимаю.
Грейс отошла к противоположному краю стола – на таком расстоянии она чувствовала себя в большей безопасности. Не сводя с нее глаз, Эндрю сказал:
– Миссис Ролланд, жена пастуха, умирает. Я проходил мимо их дома, а Ролланд ждал меня. Спросил, не смогу ли я сообщить священнику и доктору, что его жене стало хуже.
– Бедняжка. Она ведь болела, правда? Они там живут совершенно одни. Да, да, я скажу ему, – Грейс говорила о больной женщине, но мысли ее были совершенно о другом. Обходя стол, она посмотрела на Эндрю и пробормотала:
– Подожди.
Эндрю остался. Он стоял, неестественно распрямившись, держа в руках шапку. Когда несколько минут спустя Дональд вошел в кухню, в ответ на его «А, привет, Эндрю», тот ответил коротким «Добрый вечер». Эндрю никогда не называл мужа Грейс «сэр».
– Значит, ты принес сообщение от мистера Ролланда. Она что, действительно умирает?
– Он, кажется, так считает.
– О, Боже. Что ж, я должен идти… да, и немедленно, – он повернулся, как бы разыскивая свои вещи. В кухню вошла Грейс.
– То же самое я передал и доктору Куперу, – продолжал Эндрю. – Сказал, что пойду сюда. Он будет ждать вас.
– Хорошо. Хорошо. Сегодня не очень-то приятно кататься по холмам на велосипеде. Хорошо… хорошо. Позвони ему, Грейс, и скажи, что я буду у него через несколько минут. Да, кстати, – он повернулся к Эндрю, – чай-то ты, наверное, не пил?
– Не пил, но ничего страшного.
– О, тебе надо выпить чашку чая или еще чего-нибудь, ты сделал такой крюк. Никаких проблем – только подожди минутку.
С этими словами он исчез за обитой зеленым сукном дверью, и Эндрю сделал то, о чем его просили уже второй раз, – остался ждать.
Через несколько минут Дональд появился вновь. Заправляя шарф в пальто, он сказал:
– Она будет через минуту – дает мальчугану бутылку с молоком… или передает дежурство тете, – он дернул головой и засмеялся. Он разговаривал с садовником шутливо и как с равным. Подобное обращение, как обнаружил Дональд, приносило двоякий результат: снимало с простых людей напряжение, но в то же время не давало им забывать, что их собеседник – человек более высокого происхождения. Этого он достигал интонацией – слова были простыми, однако тон, которым они произносились…
Эндрю не ответил, даже когда Дональд дружески попрощался с ним, а только слегка поклонился. Но услышав голос Дональда в холле, он закрыл на миг глаза и про себя повторил за ним: «До свидания, дорогая».
Хлопнула дверь парадного входа, несколько минут спустя открылась дверь в кухню. Но вошла не Грейс – Аджи.
– Ага. Ну, привет, – проговорила она.
– Привет.