Я и мое отражение

– Тогда иди и займись делом, – приказала тетушка. – Через пару часов зайду, проверю, насколько ты добросовестная.
Я отлепила лопатки от холодной стены.
– Мне что, больше нельзя ездить в город?
– Почему? – удивилась тетушка. – Вот поправишься, придешь в себя, – и поезжай себе с богом!
– А когда я поправлюсь? – спросила я тихо.
– Время покажет.
Я кивнула. Незаметно посмотрела на часы. Без двадцати одиннадцать.
Я вышла из столовой и побрела в свою комнату. Уселась за журнальный стол, положила перед собой помятый лист с образцом Жениной подписи и ушла в ее разглядывание.
«Это конец», – думала я, изучая затейливые завитушки. – Понятно, что живой меня отсюда не выпустят. Это уголовное преступление – подделывать подпись другого человека. Тем более, если принять во внимание характер документов, на которых я буду расписываться. Почему-то не сомневаюсь, что все они будут финансовыми. И размер моей уголовной ответственности будет возрастать пропорционально суммам, указанных в этих документах. Господи, ну и выражаюсь же я!.. С таким лексиконом только на юрфак поступать! Интересно, почему я не поступила на юрфак?
На этом месте я прервала свои размышления и попыталась повторить затейливую Женину роспись.
Не получилось.
Я потерла висок. Мой взгляд упал на часы, висевшие на стене напротив меня.
Одиннадцать. Все кончено.
Я бросила ручку на стол и закрыла лицо дрожащими руками.
Кончено. Единственный человек, который мог мне помочь, напрасно дожидается моего появления. Конечно, он уйдет не сразу. Подождет минут десять, может, двадцать.
А может, даже целых полчаса. А потом поднимется, расплатится за мороженое и покинет кафе.
И думать забудет о психопатке, которую по ошибке принял за нормального человека.
Все. Я одна против целого мира больших денег. Есть ли у меня шансы?
Лучше об этом не думать.
Я оторвала ладони от лица и сжала кулаки.
Нужно было выработать новый план действий, и я его выработала.
Первое.
Я буду старательно подделывать подпись, но не настолько хорошо, чтобы ее можно было принять за Женину. Тянуть время. Нужно тянуть время. Тетушка сказала, что на все мои попытки дается ровно две недели. Значит, через две недели что-то должно произойти.
Интересно, что?
Нужно выяснить. Может, это неизвестное событие как-то мне поможет?
Второе.
Нужно вести себя очень тихо и кротко, чтобы получить позволение выехать в город. Одну меня как пить дать никто не отпустит, но я могу постараться удрать.
Как?
Не знаю. Подумаю об этом потом.
Я почесала кончик носа. Если верить приметам, нос чешется в двух случаях: к битью и к питью. Лучше, конечно, второе.
А теперь – за дело. Нужно исписать лист так, чтобы тетушка видела: я стараюсь.
И я снова взялась за ручку.
Прошла неделя.
Из дома меня не выпускали. Я сидела в своей комнате и занималась одним и тем же: копировала чужую подпись.
Иногда я уставала до такой степени, что не могла безболезненно распрямить пальцы, сведенные судорогой. На полу возле журнального стола валялись пачки листов, исчерканные росписью, похожей на Женину.
Похожей, но недостаточно.
– Лучше, но все еще не хорошо, – говорила тетушка, изучая плоды моих трудов. – Занимайся делом, тебе за это деньги платят!
Тщательно собирала все листы, исписанные мной, и уносила их с собой.
Разумная женщина. Не оставляет после своих темных делишек никаких следов.
И меня не оставит.
В один из последних дней сентября я взбунтовалась. Изорвала стопку чистых листов, выданных мне тетушкой, разбросала их по комнате и отправилась во двор. На прогулку.
В конце концов, даже заключенные имеют на это право!
Я обошла дом вдоль забора, выискивая в нем уязвимые места. Но, к сожалению, не нашла ни одного. Забор был высоким, деревья возле него не росли, камни, плотно пригнанные друг к другу, не расшатывались.
Я обошла дом сзади и оказалась у пристройки с бассейном. Вошла в открытую дверь, присела у стены и пригорюнилась, глядя на воду.
– Отдыхаешь? – спросил у меня над ухом знакомый голос.
 
Я быстро подняла голову. Надо мной возвышался дядюшка. На его устах порхала легкая одобрительная улыбка.
– Отдыхаю, – подтвердила я с вызовом. – Что, не имею права?
– Имеешь, имеешь, – успокоил он.
Обошел меня и уселся рядом на длинную деревянную скамью. Сочувственно спросил:
– Устала?
– А вы как думаете? – огрызнулась я.
– Думаю, устала.
– Какой вы догадливый!
Он тихо засмеялся.
– Да ты не ершись! Я же не виноват, что Лена тебя в оборот взяла!
– Ага! – ответила я, глядя на воду. – Вы и знать не знали о планах жены! Правда?
– Знал, но не обо всех ее планах, – поправил меня дядюшка.
Неожиданно во мне проснулся интерес. Чего это он со мной заигрывает? А он ведь заигрывает! Убей Бог! Нюхом чую! Или я не женщина?
Я издала громкий вздох и поникла плечами.
– Что ей от меня нужно? – спросила я полузадушенным от слез голосом. – Что я ей сделала плохого?
Дядюшка как бы покровительственно обнял меня за плечи. Повторяю, объятие было «как бы» покровительственным.
Ах ты, старый кобель!
– Ну-ну, не надо, – подбодрил он меня. – Лена – деловая женщина, а иногда бывает просто жестокой. Не обращай внимания.
– Легко сказать, – пробормотала я и вытерла несуществующую слезинку в уголке глаза.
– Не расстраивайся, – продолжал утешать меня дядюшка. – Ты не спорь с ней. Делай то, что она говорит. И все будет хорошо.
– Я делаю…
– Вот-вот!
Дядюшка воровато оглянулся. Пригнулся ко мне и понизил голос:
– А я тебе помогу.
Я повернула голову в его сторону. Прямо перед моими глазами плавало холеное лицо с правильными, но отчего-то несимпатичными чертами. Господи! Да он красит брови!
Дядюшка задышал, как паровоз, и потянулся ко мне румяными, как у вампира, губами. Я кокетливо отклонилась в сторону.
– Не надо…
Он опомнился, или сделал вид, что опомнился. Отстранился, поправил ворот рубашки.
– Прости, пожалуйста, – извинился он. И добавил, понизив голос:
– Ты очень красивая. Я просто голову потерял.
Мне стало смешно, но я сдержалась и не фыркнула прямо в его холеное подкрашенное личико.
Вот теперь я точно знаю: дядюшка разыгрывает приступ влюбленности! Зачем? По одной простой причине: ему что-то от меня нужно. Действует дядюшка в одиночку и страшно боится, что тетушка узнает о его инициативе.
Ура! Раскол в рядах противника прибавлял мне шансов на выживание!
Я скромно опустила ресницы и пробормотала:
– Вы тоже красивый…
Дядюшка гордо приосанился. Старая прописная истина: каждый мужчина в душе павлин. Умный, неумный – неважно. И женщина может этим обстоятельством воспользоваться. Если знает как.
Раньше я этого не знала, потому что не было острой необходимости. А сейчас придется постигать науку непосредственно на месте боевых действий.
Ничего, постигну. Подумаешь, опасная зона! Меньше прав на ошибку, вот и все.
– Вы, наверное, намного моложе тети Лены? – спросила я доверчиво.
– А что? Это так заметно?
В голосе дядюшки зазвучало неприкрытое самодовольство избалованного домашнего кота.
– Очень заметно, – подтвердила я с жаром. – Вы такой подтянутый, молодой, а она…
Я тактично умолкла.
– Лена хорошо выглядит, – проявил лояльность дядюшка.
– Хорошо, – согласилась я. – Но все равно заметно, что она старше.
– На восемь лет, – не удержался дядюшка.
Я присвистнула, прикидывая в уме его возраст. Тетушке шестьдесят. Это я знаю точно, паспорт видела. Значит, дяде пятьдесят два года.
Мужчина в самом расцвете сил. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– Сколько же вам лет?
– А сколько дашь? – закокетничал дядя, как барышня.
Я пожала плечами и бросила на него смущенный взгляд из-под ресниц.
– Вам сорок пять.