Песнь Валькирии

— Я — Тола.
— Тебе нельзя оставаться в этой церкви, Тола, и ты не пойдешь со мной. Что ты будешь делать?
— Немного побуду здесь. Может быть, норманны уйдут отсюда.
— Здесь ты можешь побыть в безопасности, хотя и недолго.
В эту дряхлую дверцу не войдет ни один воин, и ни один не выйдет через нее, даже ради собственного спасения. Слава Богу, что люди такие глупые и тщеславные. Ты — ведунья?
— В народе моего отца меня называли вёльвой.
— Так ты прорицательница?
— Не по своей воле.
— И я тоже. Куда ты пойдешь? — спросила Фрейдис.
— Попробую пожить здесь, пока не станет тепло. А потом пойду домой. Не вечно же они будут сжигать наши дома.
— Может быть, это конец света.
— Я думаю, да. Но я постараюсь выжить, на случай, если это еще не конец.
Фрейдис улыбнулась.
— Ты говоришь как воин, а не ведьма. До свидания, Тола.
— Я боюсь за тебя.
— До свидания, Фрейдис. И я — за тебя.
Фрейдис приоткрыла дверь и выглянула наружу. Не увидев ничего подозрительного, она вышла в темноту ночи, неся Стилиану на плече. Когда дверь снова закрылась, Тола села в темноте, плотно запахнувшись в плащ. Она слышала, как в церкви носились норманны, и прижалась спиной к дверной раме в надежде, что если кто-то заглянет сюда, то не заметит ее. Она хотела, чтобы ее не беспокоили. Воины бежали на крики внутри церкви, но никто не обращал внимания на эту дверцу. Через время, когда бледный свет луны подполз к двери, она услышала, что люди покидают церковь. Она пустила свою душу внутрь. Они ушли.
Впервые за долгое время она уснула, мысленно уносясь от холодного пола к холодному источнику и обратно.
Она видела норманнов у горящих костров, видела Исамара, крадущегося, словно крыса, вдоль реки. Она чувствовала муку. Она так сильно пронзила ее, что Тола вскрикнула и мгновенно проснулась. Человек, который вытащил ее из воды, враг с пустой душой, которого Фрейдис назвала добрым, был жив в ее сознании. Она не могла найти его, да и не хотела. Но сейчас у нее было ощущение, что он пробудил ее ото сна и стоял позади, как Христос на кресте, измученный и покинутый. Руна внутри нее зашевелилась и позвала, и она услышала ответ — животный дух, зловонный вой, сумасшедший вопль пронесся сквозь ее мысли, словно хрип попавшей в капкан лисы.
Это ощущение пламенем зажгло ее заледеневшие мысли. Он был ужасом, ожившим кошмаром. Но она пойдет к нему и поможет ему. Руна волка завыла, и Тола приоткрыла дверь, чтобы посмотреть, когда настанет ночь и она сможет выйти.
  
Глава тридцатая
 
Меркстав
 
Гилфа полз вниз по туннелю. В отличие от первого прохода, выложенного шершавыми кирпичами, этот был гладким, словно прорыт в скале червем. Пробираясь по нему, он видел ответвляющиеся от него другие туннели: это напомнило ему плохое мясо в козьем рагу, которое они ели на ферме, — сплошные узелки и трубки. Однако это лучше, чем совсем без мяса, как и отсутствие мяса — лучше, чем отсутствие света и дороги впереди.
Из туннеля слышалась песня, ее пели на его родном языке:
 
 
Бессильных увидели
 
На берегу
 
Аска и Эмблу,
 
Судьбы не имевших… [10]
 
 
Он узнал слова — это были стихи о сотворении мира. Первые люди, Аск и Эмбла, были бессильны, пока боги не вдохнули в них жизнь, а вместе с ней и судьбу. Жить — означало иметь предназначение. Его отец тоже говорил ему это: не уклоняйся от судьбы, не прячься. Возьми щит и меч и будь готов к тому, что тебя ждет. Голос был надтреснутый, полный муки, словно пел человек, сломавший ногу и пытавшийся отвлечь себя от боли.
Он прополз вперед.
— Что это за место? — пробормотал он.
Пение смолкло.
— Кто здесь?
— Я.
— Где ты?
— Я здесь.
— А, лжец. Добро пожаловать к моему столу. Ползи вперед, чтобы я мог тебя видеть, — сказал кто-то, задыхаясь.
Гилфа пополз. Туннель вывел его в пещеру, пол и потолок которой были покрыты сосульками, напоминающими огромные зубы. На пьедестале у струйки воды, стекающей со стены, сидел труп. Он был высокий, на две или три головы выше, чем любой из виденных Гилфой людей, на голове его — копна огненно-рыжих волос, бледное тело все искромсано. Половина туловища была оторвана, так же как и большая часть правой руки. На нем не было никакой одежды, кроме плаща из птичьих перьев. На войне он видел трупы и похуже, но не мог вспомнить, где именно.
 
— Садись и ешь, — сказал труп. — У меня тут более чем достаточно еды.
«Он должен быть мертв, — подумал Гилфа. — Ни один человек не выживет после таких ран».
— А кто же лжец?
— Вы, сударь, вы. Вы сказали, что вы здесь, хотя я ясно видел, что вы там. — Труп улыбнулся, и с его губ закапала кровь. Но, казалось, его это совсем не беспокоило.
— Вы сказали, что у вас тут накрытый стол, но я ничего не вижу, — заметил Гилфа.
— Я сказал, что у меня много еды. Ничто — это много для мертвеца.
— Я мертв, а вы — дьявол.
— Ну вот, опять, — сказал труп. — Мне всегда это говорят.
— Всегда?
— В последнее время, да. С тех пор, как Христос взобрался на свое дерево и стал королем страданий. По правде говоря, неплохая мысль. Страданий много, королевство огромно, столько подданных, желающих преклонить перед ним колени. — Труп не преклонил колени, но слегка склонил голову.
— Так я умер.
Труп широко ухмыльнулся.
— Ну, я бы не сказал, что ты источаешь благополучие. Этот источник не источает изобилия. Что же, что же, что же… Хорошо то, что хорошо кончается, но что кончается в источнике, нехорошо. Мы еще увидим, что тут хорошего. Хорошо или плохо, хорошо встречено или плохо встречено… Хорошо, что мы встретились в источнике, как ты думаешь, а? — Закашлявшись, он вдруг перегнулся через стол.
— Вы говорите бессмыслицу, сэр.
— Я всегда шел в ногу со временем. Мне кажется, ты трус.
Мальчик почувствовал, что его лицо залила краска.
— Я пытался быть смелым.
— Все пытаются. Все люди — трусы, особенно настоящие герои. Они бегут навстречу копьям, сражаются с волком и медведем, но делают это из страха, что о них будут думать другие. Ты встречал кого-нибудь тупее героя? Ты вообще когда-нибудь видел героя?
— Я был с одним из них. Сильный человек. Он убил много людей.
— А он сам был человек? Или зверь в человечьей шкуре?
— Я думаю, берсерк. Он сражался, как медведь.
— Тот, кого ты видел, не человек. Это волк в обличье человека. Что он делал?
— Он сказал, что ищет смерти.
— Ну вот, я же говорил — трус. Я тоже ищу смерти.
— Вы — трус?
— Я так думал. Но потом я разочаровал себя своей храбростью.
Я потерял врага и не знаю, что мне делать. Я хотел бы его вернуть.
— Кого?
— Короля битвы, Властелина убийства, Одина, Вотана, того, кто любит кровь. Того, кто сама смерть, того, кто висит… Я тебя утомил?
— Вы меня запутали. Смерть не исчезла. Она повсюду.
— Если бы эти люди не покинули его… Если бы он был жив, разве Гарольд застиг бы тебя спящим у того моста? В убийстве тоже есть правда, теперь я это понял. Это дань судьбе, это воины, которые должны наполнять залы мертвого бога и скакать на конях рядом с ним. Это радует богов, дарит земле изобилие.
Но что происходит сейчас? Женщины убиты, их дети тоже, земля в руинах. Это не его работа, это дело рук Христа, ненавидящего природу. Он называет все жизненные циклы греховными и постыдными, он отвергает все страсти, кроме одной — поклонения ему в его страданиях. И давайте посмотрим правде в глаза — его смерть была более легкой, чем его последователи насылают на жителей этой земли.
Гилфа почувствовал, что его клонит в сон. У него во рту появился привкус железа, и он увидел, что вокруг пещеры чернеет пустота. Он был в пузыре света, который в любой момент мог лопнуть и оставить его в холодной тьме колодца.