Хроники инспектора Ротанова

Именно из-за этого свойства человеческой психики в Управлении внешней безопасности срок службы чиновников, занятых в информационной обработке поступающих из колоний данных, был сокращен до одного года.
Но сейчас Ротанова мало волновали дела управления. Вся его прежняя жизнь вспоминалась, словно в тумане, и даже недавние события воспринимались, как нечто, не имеющее особого значения. Зато все, что касалось повозки, ползущей по сельской дороге, и его спутницы, вызывало у Ротанова самый живой интерес.
В тридцать лет сельские женщины, обремененные многочисленными детьми и тяжелой ежедневной работой, выглядят уже достаточно изможденными, но это не относилось к его спутнице. Ее нельзя было назвать красивой — слишком грубые черты и чрезмерно развитые мышцы портили ее внешность, но в то же время на ее лице иногда вспыхивал какой-то затаенный огонь, словно тайная, тщательно скрываемая от окружающих страсть поддерживала ее интерес к жизни. К той самой жизни, о которой Ротанову необходимо было узнать как можно больше, причем постараться успеть сделать это, пока дорога, ведущая к башне, не кончилась.
— Что произошло с теми, кого ты подвозила до меня? Они встретились со стражем?
— Конечно, встретились, куда же им деться.
— А что было дальше? Их пропустили?
— Ишь, какой любопытный! Вот приедем, тогда все и узнаешь.
— От тебя не убудет, если расскажешь сейчас?
— Ну да, как же! А то я не знаю. Потом хлопот не оберешься, кричать начинаете, какие-то права вспоминаете, будто не понимаете, что здесь все другое и нет тут у вас никаких прав! Вас никто не заставлял преступать черту, никто не насилил, так что теперь смирись и жди решения своей судьбы.
Ему пришлось удовлетвориться этим ответом. Ничего не добившись от возницы и испытывая все возрастающую тревогу, Ротанов обратил все свое внимание на дорогу, словно хотел, на всякий случай, запечатлеть в памяти все приметные ориентиры для возможного отступления.
Прежде всего, поражал близкий горизонт этого мира. Ротанов словно находился в центре километрового кокона пространства, который двигался вместе с повозкой. На границах этого кокона пространство смазывалось, становилось нерезким, словно превращалось в мираж. И только ближайшая перспектива казалась устойчивой и неподвижной. Внешние приметы этого мира мало отличались от земных. Та же трава, обычная жирная грязь на обочине, какие-то огороды вдали, почти на самой границе видимого пространства. Вначале это удивило Ротанова, поскольку он ожидал увидеть что-то, похожее на пустыню Аромы, или уж нечто совершенно иное, не имеющее ничего общего со знакомыми пейзажами. Но его словно перенесли в сельскую земную местность, где за столетия мало что менялось. Разве что лошади на Земле давно исчезли.
Обдумав еще раз незавидное положение, в котором теперь очутился, Ротанов снова попытался наладить отношения со своим конвоиром, зайдя с другого конца.
— Поесть бы не мешало! Или у вас не положено кормить пленных? Кстати, я для тебя кто, арестованный?
— Ты — доставляемый к стражу. Нет у тебя пока ни статуса, ни положения в нашем мире. И еды тебе не положено. Может, она тебе еще и не понадобится, эта еда.
— Почему это не понадобится?
Женщина повернулась к нему и внимательно осмотрела, словно увидела впервые.
— Немолодой уже, семью, однако, оставил и туда же, рай искать отправился! Умник. Вот отрубят тебе голову, будешь знать, как по чужим мирам шастать. Тогда и жратва тебе не понадобится, чего ж ее зря переводить!
— А ну останови повозку! Останови, тебе говорят! — Неожиданный всплеск гнева заставил Рота-нова сорваться с места, забыв о своих ограниченных возможностях, за что он и был тут же наказан, безжалостно отброшенный назад весьма чувствительным ударом.
— Ну вот — всегда так! Я же говорила! Сиди уж, недолго осталось. Скоро тобой займутся.
Через полчаса однообразной дороги телега, сопровождаемая не утихающим заунывным скрипом несмазанных колесных осей, подъехала к массивным воротам, прорезанным в нижнем цоколе каменной башни.
 
Ротанова слегка удивило отсутствие стражи у ворот и людей на стенах. Все происходило словно в каком-то нереальном, замедленном сне — телега оказалась у ворот, ворота открылись, и они очутились внутри башни.
Причем возница не потрудилась оставить лошадь снаружи, и они въехали, вместе с телегой, в круглую комнату цокольного этажа, освещенную узкими оконцами, прорезанными на большой высоте, и дополнительным желтым светом чадящих факелов, воткнутых в специальные держатели по всему периметру стены.
Картина, открывшаяся в глубине этой комнаты, показалась Ротанову какой-то пародией на далекое прошлое его собственной земной родины. Неприятное впечатление производила эта картина, вызывая нездоровые, почти болезненные ассоциации.
На возвышении, возле дальней стены, стоял роскошный, украшенный инкрустациями трон, на котором валялся ворох яркой цветной одежды. На него вначале Ротанов не обратил ни малейшего внимания, поскольку все его внимание было поглощено устрашающего вида палачом, стоящим по правую руку (или, может быть, ручку?) от трона. В руках у палача имелся тяжеленный, измазанный чем-то красным топор, а у ног стояла большая плетеная корзина, вероятно, для того, чтобы собирать отрубленные головы. Ну в самом деле, не пропадать же добру!
По левую руку виднелась дверь, возможно, та самая, в которую пропускали тех немногих счастливцев, которым удалось правильно ответить на вопрос стража. Неясным оставалось лишь то, где скрывается сам страж, но тут ворох цветной одежды на троне шевельнулся, развеяв сомнения Ротанова о месте его пребывания. Поскольку оный страж, как ему и полагалось, восседал на троне, а в том, что Ротанов первоначально принял его за груду тряпья, не было ничего удивительного, так как страж оказался карликом полуметрового роста, одетым в мешковатый, не по фигуре сшитый алый кафтан. Огромный шутовской колпак стража был лихо заломлен набок.
Чье-то больное воображение создало всю эту фантасмагорическую картину, возможно, с определенной целью: сбить с толку, ошарашить, показать доставленному для вопроса пришельцу всю его ничтожность и копеечную стоимость его жизни в том новом мире, в который он так стремился. Но в Ротанове все старания невидимых режиссеров вызвали лишь приступ совершенно неуместного в данных обстоятельствах гнева.
В зале стояла странная, неестественная для наполненного людьми помещения тишина. В том, что здесь, кроме него самого, возницы, палача и карлика, имеется еще и множество зрителей, инспектор понял не сразу, поскольку они стояли плотной молчаливой толпой на высокой галерке за его спиной, полукольцом охватывавшей зал.
Ожидание затягивалось, никто не произносил ни слова и не делал ни малейшей попытки как-то завершить начавшееся действо. Повозка стояла неподвижно, лошадь понуро опустила голову и, тихонько фыркая, покачивала головой, словно отделяя себя от всего этого зала и от происходящего в нем некой невидимой чертой.
— Эй ты, чучело на троне, долго я еще буду ждать, пока ваше фиглярство обратит на меня свое высочайшее внимание?! — Голос Ротанова прозвучал в напряженной тишине зала оглушительно громко, словно выстрел, и возможно, поэтому смысл фразы не сразу дошел до сидящего на троне карлика. А когда, наконец, карлик отреагировал на оскорбление, то его реакция резко отличалась от того, что ожидал Ротанов.
— Это кто же такой нетерпеливый к нам нынче пожаловал? Кому так не терпится сложить свою голову в корзину моего палача? — В голосе не было ни возмущения, ни гнева — только странная равнодушная усталость, словно эта тряпичная кукла на троне погубила сегодня уже невесть сколько голов и устала от этого нудного, однообразного занятия.
— Как тебя зовут, человече? — продолжил карлик свои вопросы.
— Тебе нужно звание, должность или будет достаточно имени? — Ротанов не изменил тона, отвечая все так же резко, словно нарочно напрашивался на неприятности, и объяснялось это тем, что окружавший его бутафорский зал, со всеми его атрибутами, не вызывал в нем страха — только раздражение и нетерпеливое желание покончить с затянувшейся комедией.