Родишь мне сына (СИ)
Но в тот момент он был как оборотень. Был врагом номер один. Он сам не понимал, что творит. И Марла чувствовала — я в опасности.
— Пожалуйста, Марат!
— Ушла с дороги! — крикнул он. И я услышала щелчок затвора в пистолете. — Убери ее сейчас же, а то пристрелю!
— Нет, пожалуйста! Возьми себя в руки! Умоляю!
Марла лаяла и скалилась. А он держал перед собою ствол.
Неужели все вернулось? Неужели это было просто сном, просто сказкой? Он меня обманул — ничего не изменилось? А как же та любовь, о которой он рассказывал?
— Я пристрелю собаку, если ты ее не успокоишь!
— Но ведь это же Марла! Как ты можешь так говорить?!
Мне реально не верилось, что это он — тот самый человек, которого люблю. Это не мог быть он — кто-то другой. В его тело вселился демон, злой дух. Мой Марат не мог так говорить, он не мог просто взять и приставить к Марле пистолет.
— Доберманы — не собаки, — слышала я подзабытые слова. Нас будто отбросило на месяцы назад. Когда он был слеп и жесток, а в голове была одна лишь месть... Вот только за что он мне мстит сейчас? Была ли новая причина?
— Неужели ты выстрелишь? Я в это не верю... Ты не такой, я знаю. Ты не можешь быть таким. Ты изменился. Ты другой.
— Она загрызет и тебя, и ребенка. И меня вместе с вами. Вот увидишь. Лучше пристрелить и закрыть этот вопрос.
Я протянула вперед руку. Нащупала пистолет. Обняла его сперва одной ладонью, затем второй. И поэтапно разжала его пальцы. Хотела вытащить оружие. Ведь по-прежнему верила — он не выстрелит. Это ложь.
— Отдай мне его. Отдай. Просто разожми свои пальцы и отдай. Вот так... — Он не противился. Марат ослабил хватку — я смогла переложить массивный пистолет в свои ладони. И неожиданно поняла простую вещь. — Он ведь даже не заряжен... — Я держала пистолет и понимала, что в нем нет магазина. Он его не зарядил, даже не пытался. Все это был только блефом. Он был подавлен, был расстроен. Был загнан чем-то в угол и не знал, как быть.
Жизнь его к такому не готовила. Вот только что стало причиной? Что?
— Мне надо уехать, — бросил Марат, надевая снова куртку.
— Куда ты?!
— Буду поздно...
Это все, что он сказал. Просто взял и оставил меня одну.
А сам уехал.
22
Марат
То, что я увидел, повергало в шок. Это не должно было произойти. Только не так. Просто не верилось — чтобы я и вдруг так... Я не мог ей это сказать в глаза. Просто не мог. Ведь понимал, как это было важно для нас обоих. И для меня, и для Ланы.
Я злился будто на нее. Но на самом деле злился на себе. Я не мог принять этот факт, мне надо было время. Надо было переварить и смириться. Такого я не ждал, к такому невозможно подготовиться. И чтобы принять все как есть, мне требовались силы, требовалась уверенность, что я все делаю правильно. Мы не имели права на ошибку — только не теперь. Мы зашли уж слишком далеко, чтобы сомневаться.
Сомнения в выборе — самое страшное зло. Которое ело меня изнутри в тот день.
Когда я снова навестил отца...
— Добрый день, Марат Булатович, — улыбнулась мне женщина на ресепшене. — Давно вас тут не было. Я уже стала побаиваться, не случилось чего с вами.
— Все хорошо. Извините, что так долго не заглядывал. Было много важных дел и хлопот.
— Приятных хлопот? — уточнила она с прищуром.
— По большей части — да, — поджал я губы, попытавшись улыбнуться. Но попытка была жалкой. Я опустошен, мне хотелось уединиться. Хотелось на время где-то спрятаться и разобраться с мыслями.
Хотя на самом деле я прекрасно понимал — решение принято. Я его приму именно таким, каким оно должно быть в идеале. На подсознании я это понимал уже. Потому и приехал сюда — желал объясниться с отцом. Рассказать ему о чем-то важном.
— Он у себя в комнате, — провела меня администратор дома престарелых. — Он смотрит фильм. Я скачала ему дюжину хитов об альпинизме. Доктор говорит, что это полезно в его случае. Дает ощущение свободы, будет меньше проблем с кровотоком мозга. Нормализует черепное давление... — остановилась она у белой двери с номерком. — Мы открываем вечером окно, чтобы казалось, будто он в горах. Ему это нравится. Он... он как будто чувствует, что вернулся на родину... И порой он что-то вспоминает. Может вдруг вспомнить дальнюю родню. Подробно рассказать о бабушке, вспомнить кличку кота. Фамилии одноклассников, — грустно улыбалась она, понимая, как это тяжело — видеть отца в таком состоянии.
Привыкнуть к такому невозможно. Но здесь ему лучше, чем было со мной. Мы с ним как вулкан и гроза. Яблоко от яблони близко падает.
— Он вспоминал обо мне?
Женщина качнула головой и пожала плечами:
— К сожалению, нет. Мне очень жаль. Но отец о вас не говорил. Боюсь, он вас забыл. И мы... — разводила она руками, — мы не хотим его тревожить этим, как вы и...
— Да, все правильно, — взял я ее за плечо. — Я так и просил. Все верно. Не надо его мучить этим. Пусть все будет как есть... Можете идти.
По коридору застучали каблуки. И пока их равномерный стук не утих, я не решился повернуть дверную ручку. Чтобы войти к отцу, с которым мы не говорили уже пару месяцев. Наш последний разговор закончился не очень хорошо — он обозвал меня слабаком и сказал, что я ему не сын. Что я не достоин носить его фамилию. Что династия Стрельбицких — это воины, которым равных нет. А я...
У меня даже детей не оказалось, чтобы продолжать наш род.
И вот — у меня были новости для отца. Которых я ему не расскажу.
— Здравствуй, отец.
Он сидел в старом кресле и смотрел телевизор. На экране шел снег, суровые люди с ледорубами в руках пытались покорить высокий пик. Они были сильны и суровы, полагались на инстинкты и питали себя целью — такой же большой и высокой, как сама гора. Окладистые бороды, покрытые льдом усы, глаза, направленные в лицо смерти — все это было близко отцу по духу. Он уважал только сильных людей. А сила в его понимании — это умение жертвовать во имя цели. Идти к ней без остановки. Пока не дойдешь. Или не погибнешь.
Я присел возле него неподалеку — на кровать. И просто смотрел. Наблюдал за тем, как он смотрит в телевизор без малейшей эмоции. Все его морщины, возрастные складки на грубой смуглой коже — они не говорили больше ни о чем, кроме как о стойкости. Непоколебимости. Несокрушимости. Монолитной стабильности, которой позавидует любой солдат.
А мой отец был не любым солдатом. Он был одним из лучших. Если не самым лучшим. И все же мне казалось, что он несчастен. Его жизнь его не сделала счастливым. По-другому он не мог ее прожить и прямо никогда не заявлял, что жалеет о чем-то. Кроме того, что мы покинули Афганистан, не закончив свое дело. Но глубоко внутри, мне иногда казалось, он хотел бы мне что-то сказать. Нечто нормальное, по-отцовски. Но выходило все равно другое.
— Знаешь, извини, что я давно с тобой не болтал, — говорил я один. А папа молчал. Даже не смотрел в мою сторону, словно не видел. Словно даже не слышал. Будто я привидение. — В прошлый раз мы повздорили. Вышло некрасиво. Я не должен был так говорить, признаю. Хотя и ты сам, уверен, тоже знаешь, что так говорить, как... — выдохнул я и вдруг осознал, как нелепо все это звучит.
Какой в этом смысл — в этих объяснениях? Он меня все равно не слушает. Разве для этих слов я сюда приехал?
— Говорю ерунду...
Я встал с кровати и отдернул шторы. Открыл окно на всю ширину и закурил.
Посмотрел на отца. Протянул ему зажженную сигарету. И он ее взял. Без слов, без благодарности. Просто взял и закурил после меня. И это было лучше всяких примирений. Он реагировал, был живой. И понимал меня. Пусть даже и прикидывался овощем. У него на это были веские причины — он устал. Он прожил долгую насыщенную жизнь, а теперь просто ждал своего часа. Больше ничего не желал.
Включая общение со мной.
— Знаешь, я женился, — сказал я без долгих прелюдий. Просто взял и сказал. — Вот... это случилось. Я первый раз в жизни взял себе кого-то в жены.