Забыть Миссанрею (СИ)
— Спасибо, — он на миг прикрыл глаза, несколько раз глубоко вздохнул и присел на койку рядом с Лейей. — Для меня это очень важно. У меня… нет дома. Больше нет. Я один. Совсем один, и это все, что мне напоминает о том, что когда-то все это было. Родители, сестра…
Девушка обратилась в слух.
— Моя сестра… она была мне единственным другом. Родители… знаешь, бывает, что семью создают совершенно чужие друг другу люди. Без любви, по обязанности. Просто потому, что таков закон, что каждый житель планеты обязан сочетаться браком. Если через определенное время не можешь сделать выбор, компьютер находит тебе совместимую пару. Говорят, машина не ошибается. Мои родители были тому опровержением. Нет, они не ссорились, не спорили, не конфликтовали. Они просто друг друга не замечали. Им обоим был нужен рядом человек, который и никуда не денется и в то же время не путается под ногами. Оба были поглощены своими делами. На нас, детей, рожденных тоже по тому же закону — мол, если есть семья, надо, чтобы родились дети. — они мало обращали внимания. Я был старшим и опекал сестренку, как мог. Но когда случилась катастрофа — школьный автобус столкнулся с флайером — меня рядом не было. Из груды обгорелого пластика и… костей извлекли лишь несколько огнестойких вещиц. Этот камень был в их числе. Оправа оплавилась, ее пришлось выкинуть. А камень остался.
— Он побывал в огне, — кивнула Лейа. — Вот почему он такой…странный.
— Да. Он раньше был прозрачным, как слеза. А потом… вот… — Айвен посмотрел на безделушку на ладони. — После смерти сестренки родители совсем отдалились друг от друга. Они забыли, что у них есть я. Я сказал им, что хочу поступить сюда, улететь из дома… Они только кивнули головами и все. Им было настолько все равно. Даже не пришли проводить.
— И ни разу не звонили, не слали сообщений и посылок?
— Нет.
— А…ты?
— И я… нет.
Не мог. Хотел, но не мог. Сначала — не мог себя заставить, пораженный предательством, обиженный и оскорбленный. Потом — напуганный, не желающий выдавать себя, хотя порой так хотелось дать знать отцу. Но нельзя. Он сам сделал свой выбор, сам оторвался от семьи.
По счастью, девушка поняла его по-своему.
— Почему? Они… они ведь, наверное, тоже любили тебя? По-своему…
— Нет, — он крепче стиснул камень в кулаке.
Они его не любили. Никто.
Домой в тот раз он пришел под утро. Именно пришел, пешком, хромая от натертых мозолей. Мог бы добраться быстрее, остановив машину — где-то до двух часов пополуночи их число на дорогах было достаточным для того, чтобы было, из чего выбирать. Но после того, что произошло, Ренн боялся голосовать.
Когда женщина начала его целовать, юноша в первый миг оцепенел, а потом начал лихорадочно отбиваться. Однако это лишь распалило незнакомку.
— Ну, что ты? Что ты упираешься, красавчик? — шептала она, скользя губами по его скулам и шее и торопливо шаря по торсу в поисках застежек. — Ты такой сладкий… иди ко мне. Тебе понравится, обещаю.
— Нет. Не надо, не хочу, — повторял он, раз за разом срывая с себя ее руки. — Нет.
— Да что же ты. Тебе понравится, обещаю. Или тебя такое заводит? Тогда смотри у меня…
Она сделала попытку перехватить его запястья, но Ренн оттолкнул женщину так, что она, уже почти перебравшаяся на его сидение, отлетела назад. При этом локтем она слегка задела панель управления, и машина вздрогнула, сбиваясь с трассы.
— Вот…. — выругалась женщина, перехватывая управление. — Ты что дергаешься?
— Ничего, — он вцепился в ручку двери. — Выпустите меня. Пожалуйста.
— А если нет?
Ответом ей был отчаянный взгляд исподлобья.
— Ну и катись себе.
Дверца распахнулась. Машина круто заложила вираж, и от толчка Ренна буквально вышвырнуло на обочину. Упал он неловко, ударившись локтем и бедром, взвыл от боли, перекатываясь по асфальту, и успел вскочить за миг до того, как машина на бреющем низком полете прошлась юзом, чудом не зацепив его крылом.
Габаритные огни «кьюни» растаяли в ночном небе. Кто-то из поздних прохожих рассмеялся, глядя на него. Кто-то что-то выкрикнул. Не отвечая, Ренн пошел прочь.
Ему лишь чудом удалось выбраться на одну из центральных улиц города, где в прежние годы случалось бывать. Отсюда он направился домой. Пешком, решительно отвергая предложения подвезти. Если над головой слышался рев моторов, невольно втягивал голову в плечи и шарахался в сторону. Ему все казалось, что та женщина вернулась. Встречаться с нею не хотелось.
Было почти четыре часа утра, когда он, наконец, тихо приложил палец к сканеру, отворяющему входную дверь. Бочком прокрался внутрь — и почти налетел на отца.
Тот не спал, ожидая сына в передней сидя на складном стуле. На его изумленный возглас тут же из своих комнат выскочили мать и сестра.
Скандал был нешуточный.
— Где ты шлялся, щенок? — орала мать, с чувством охаживая его по щекам. — Где тебя носило, дыдлу тупоголовую? Недоносок. Позорище. Развратник. С кем ты был? Ты выпил? Где вы пили? Сколько вас было? Как ты вообще посмел? Предупредить не мог? Ты ведь не ребенок, должен понимать. Ты соображаешь своей тупой башкой, как ты нас напугал? Ненавижу. — и снова и снова лупила его наотмашь, вымещая страх и гнев, не давая сказать ни слова в свое оправдание.
— Как ты мог. Как мог так с нами обойтись. Мы для тебя никто. Тварь. Змей подколодный. Вот вырастила… А все ты виноват, — досталось отцу, — это все твое мужское воспитание. Вот, довоспитывался. «Мальчику надо предоставить немного свободы… Ребенку надо дать почувствовать себя мужчиной.» — передразнила она. — Полюбуйся теперь на своего мужчину. Тоже мне, альфа-самец нашелся. Пошел вон. Глаза бы мои на тебя не глядели.
Волоча ноги, Ренн кое-как доплелся до своей кровати, рухнул, не раздеваясь, лицом вниз. Дверь в комнатку осталась неплотно прикрытой, и он мог слушать, как мать кричит на отца. Тот пытался возражать, защищая сына, но это привело лишь к тому, что снова послышался звук пощечины. Если бы не сестра, которая решительно вклинилась в ссору и заявила, что немедленно уйдет из дома, если ей не дадут доспать хотя бы последние три часа, мать бы скандалила еще дольше. А так она лишь обругала мужа напоследок и ушла к себе, хлопнув дверью.
Отец потом пришел к сыну, тихо присел на край кровати, робко погладил по плечу.
— С тобой что-то случилось, сынок?
— Да, — помолчав, выдавил Ренн.
— Что-то плохое?
— Да.
— Расскажешь?
Он вздохнул:
— Нет. Прости. Не сейчас. Не хочу об этом говорить. Потом. Я устал.
— Ладно, — отец снова неловко погладил сына по плечу, — тогда поспи. Принести тебе молока на ночь?
Он уже шагнул к двери, когда его остановила протянутая рука.
— Пап, — собственный голос казался чужим, — почему все так происходит? Почему она так со мной? Ведь я…Я ничего не сделал. Зачем она так? По какому праву?
Отец остановился. Как-то странно посмотрел на сына.
— По праву… по праву того, что они — женщины. Без них не была бы возможна жизнь. Женщина — это воплощение силы, мудрости. Это основа. Это стабильность. Это гарантия порядка. Без женщин наш мир погрузился бы в хаос, и ты это знаешь не хуже моего. Так испокон веков было на нашей планете и так будет всегда. Этого не изменить.
— Знаю. Мы сдавали обществоведение. Но все равно, почему?
— Так всегда было. С давних времен. Спи давай. Ты устал. Надо отдохнуть. Завтра будет новый день.
Ренн с трудом стащил ботинки. Пятки болели и горели огнем. Избавляться от верхней одежды было выше его сил. Он только расстегнул безрукавку и блузу.
— Пап, — шепнул он и не удивился, когда тут же послышался ответный шепот. Отец не ушел к себе, наверное, чувствуя, что в душе сына еще не остыл гнев. — Пап, тебе было больно? Ну, когда мама тебя…
— Хм… немножко.
— А мне — очень. Очень больно.
— Я знаю. Но мама… она имела на это право. Она так из-за тебя перенервничала. Ты постарайся больше так нас не пугать, хорошо?