Нежданчик для майора (СИ)
Олеся знала, что ведет бизнес спустя рукава – как и домашнее хозяйство. Наверное, нужно было проводить больше времени на работе, вкладывать средства, расширяться… но ей хватало умеренного дохода, который приносил фотосалон. Проявка, печать, фото на документы, сканирование и ксерокопия. Олеся предпочитала держать двух сотрудников на смене, чтобы меньше стоять за стойкой, и не собиралась покупать какую-либо дополнительную технику. Салон достался ей готовым, раскрученным – выгодное место неподалеку от паспортного стола, мэрии и отдела дорожной полиции. Олеся купила бизнес в кредит, с помощью Фонда женщин-предпринимательниц «Слабый пол – сильный бизнес», и за пять лет расплатилась с долгами. Продавцов у нее было четверо – волчица, лис и два человека. Она всегда давала подчиненным дополнительные дни, в случае надобности сама выходила на смену. Бумажные дела она свалила на шакалицу-бухгалтера и занималась тем, к чему душа лежала: высаживала экзотические растения на придомовом участке, холила и лелеяла орхидеи на подоконниках, в хорошую погоду много гуляла, а в плохую рисовала акварели.
Жила Олеся в родительской квартире – мать и отец много лет проработали на хлебозаводе, а выйдя на пенсию переехали за город, в дом с огромным участком и завели стадо коз. К квартире прилагались сарай и погреб, и родительская нора. Брат отца, папенька Агриппины, долгое время жил в соседнем доме, а затем переселился в Лисогорск – квартиру родственники продали, а нору попросту бросили. Олеся с Агриппиной в детстве дружили, после переезда постоянно перезванивались, и каждый год выбирались друг к другу в гости – то Олеся в Лисогорск, то Агриппина в Минеральные Бани.
– А, может быть, тебе попробовать познакомиться по объявлению? – неожиданно спросила Агриппина. – Есть же сайты какие-то. Мне кажется, все проблемы от того, что ты ограничиваешься здешней общиной. Даже когда ко мне приезжаешь, по сторонам не смотришь.
– Когда я приезжала к тебе, то не смотрела по сторонам из-за Пахома, – недовольно буркнула Олеся. – Мы же, как бы, были вместе. Он ходил в мою нору, мы дважды уединялись от Йоля до марта.
– Это были нездоровые отношения, – в тысячный раз повторила Агриппина. – Пахом обесценивал твои увлечения, заставлял выполнять ненужную домашнюю работу. Права моя матушка. С тех пор, как мы переехали, избавились от бдительного надзора домовых комитетов, пересчитывавших количество закатанных банок с огурцами и салатами, жизнь стала проще и лучше. Я понимаю, ты не уедешь – бизнес. Но можно продать квартиру и переехать в дом. Отгородиться от соседей высоким забором. Никто и знать не будет, закатываешь ты баклажаны или нет. Не верю, что твои родители скажут хоть слово против.
– Я уже думала, – уныло ответила Олеся. – Не могу решиться. Не могу сорваться с места без причины. Или, хотя бы, повода. Я десять лет лелеяла придомовой участок. Высадила деревья, которые только недавно начали давать плоды. Огородила территорию красивым забором, разбила цветники, расставила декоративные фигурки. Нора неподалеку… пусть запущенная, требующая ремонта… но это наша нора. Сложно взять и всё это бросить, понимаешь?
– Понимаю, – вздохнула Агриппина. – И все больше радуюсь, что родители увезли меня отсюда подростком. Что я не успела прикипеть к этому переулку.
Олеся промолчала, делая вид, что увлечена вылавливанием соринки из кофе. В словах двоюродной сестры была увесистая доля правды. Обитатели Плодового переулка, шакалы, когда-то не пожелавшие менять общину на общину и выбравшие город, в котором больше возможностей и свободы, с годами стали ревнителями традиций – этому, во многом, поспособствовал выход на пенсию и изобилие свободного времени.
После того, как родители переехали в отдельный дом, Олеся перестала закатывать. В первый год ей это сошло с рук – соседи знали, что погреб ломится от овощных салатов, маринованных огурцов и помидоров, компотов и варенья, и понимали, что запасы надо не только пополнять, но и подъедать. На второй год Олесе, пропалывающей сорняки на цветочной клумбе, задали вопрос: «Помидоры на тебя заказывать? Завтра грузовичок помидоров привезут. Консервировать будешь?». Председателя домового комитета потряс не столько ответ «Нет», сколько ответ на второй вопрос.
– А что ты зимой будешь делать? – спросил он Олесю, топчась по прополотой клумбе.
– Готовые куплю, – беспечно ответила та. – В супермаркете и помидоры, и огурцы, и патиссоны, и ассорти. Выбирай, что хочешь.
Нельзя сказать, что в Плодовом переулке не слыхивали о подобном святотатстве. Но этим отличались лисы и волки. А Олеся была шакалицей. Шакалицей, отринувшей традиции. И заслуживающей осуждения.
Нет, ее не травили и даже не высказывали гадости в лицо. Хвалили кусты, деревья и орхидеи. Благодарили за забор, дорожки и новую дверь подъезда. И, при этом, про фотосалон за спиной говорили: «Должно же быть приданое, чтобы кто-то на нее польстился. Мало того, что не консервирует, она еще и уборщиков вызывает, чтобы в квартире генеральную уборку сделали. Уборку! Она пускает в дом чужих людей и лисов, вместо того чтобы взяться за пылесос и тряпку. Ужас!». Неудивительно, что Пахом все четыре года их вялотекущего романа купался в лучах общественного сочувствия, и к финалу совершенно охамел.
Неприятные мысли прогнал вой быстро приближающейся сирены. Олеся с Агриппиной удивленно уставились на два полицейских автомобиля, припарковавшихся в центре посадочной площадки. Проблесковые маячки были почти незаметны – их съедало яркое солнце. Следом за полицейскими машинами приехал микроавтобус, из которого повыпрыгивали на асфальт здоровенные волки в угрожающей темной экипировке и с автоматами.
– Ого! – встревожилась Агриппина. – Что происходит? У меня автобус через двадцать минут. Это что? Это как?
Вопросы повисли в воздухе. Полицейские вынули из багажников стойки, вешки и ленты, начали огораживать посадочную площадку. Волки с автоматами разделились. Двое отправились к отъезжающим автобусам, останавливая их взмахами рук. Двое пошли к рынку, еще двое – в здание вокзала. Оставшаяся пара – водитель без оружия и автоматчик – посовещалась и передислоцировалась. Микроавтобус перегнали прямо к месту их посиделок, под тень деревьев.
– Это СОБРовцы, – пробормотала Олеся, глядя на волка с автоматом. – У нас теперь отряд быстрого реагирования базируется. Они у меня в салоне на удостоверения фотографировались. Все огромные, рычат, даже когда вежливо разговаривают, а если злятся – спрятаться хочется.
– Надо у них спросить, что происходит, – приподнялась с брезента Агриппина. – У меня же билет! Мне надо ехать! А они огородили место посадки и прогоняют пассажиров из-под навеса! И с рынка всех выгоняют, смотри!
– Наверное, поступил звонок о минировании. В новостях постоянно мелькают сообщения о ложных звонках. Кто-то развлекается.
– Да у нас в Лисогорске то же самое. Раз в два месяца волна, начинают всех из кинотеатров и торговых комплексов выставлять. Так-то понятно, но это всегда надолго, а у меня автобус через двадцать минут. Надо спросить.
Агриппина допила кофе, скомкала картонный стаканчик, встала и решительно направилась к микроавтобусу. Волк в экипировке резко развернулся, вскинул автомат. Лицо скрывал затемненный щиток шлема, угадать настроение по мимике было невозможно, но Олеся не сомневалась – сейчас Агриппина задаст вопрос и получит наполненный гневным рычанием ответ.
– Господин офицер! – проговорила Агриппина. – Господин офицер, подскажите, пожалуйста…
– Руки! – рявкнул волк. – Что у тебя в руке? Вытянула ладони, живо!
Агриппина повиновалась. Продемонстрировала волку смятый стакан из-под кофе, проблеяла:
– Я хотела его выкинуть в урну. Извините. Я только спросить! У меня билет на автобус до Лисогорска. Отправление через пятнадцать минут. А всё огорожено лентами. А мне надо уехать.
– Никто никуда не едет, – буркнул волк, чуть смягчившись. – Отправление автобусов остановлено.
– А-а-а? – Агриппина прижала картонный стаканчик к груди и подбородком указала на автобус, выезжающий с площадки – волки с автоматами проверили пассажиров, и зашли в салон второго.