Мумия из семейного шкафа (СИ)
— Опять из прихожей доносилось?
— Не знаю, мне показалось, что это у меня в голове происходит. Голос глухой, монотонный, как будто на одной ноте завывает.
— А почему ты мне не позвонила?
— Я и хотела, но боялась разбудить. Ты бы опять на меня наорала. А утром в кране почему-то воды не оказалось. Пошла к соседям спросить, одна я такая счастливая? Вышла из квартиры и нос к носу с Пуфиком столкнулась, а уж затем и Вероника Алексеевна выплыла. И как начала балаболить: «Что с вами, Алина? На вас лица нет. Вам нехорошо? Голова болит?» А я и сама чувствую, плохо мне. Вероника Алексеевна не унимается, в глаза заглядывает. Сама со своими диоптриями дальше кончика носа не видит, а у меня зрачки пытается разглядеть и все время повторяет: «Вы меня узнаете?» Лицо ее близко-близко, на нем глаза сфокусировать все равно что прыщ на собственном носу рассмотреть. Не хочу, а они сами на переносице сводятся. Говорю: «Отойдите, не мельтешите передо мной, вы мне свет загораживаете». А она: «Так и есть — темно в глазах, сильное головокружение. Все симптомы. Моя сестра в девяносто восьмом от спазмов сосудов умерла. А что вы хотите? Плохая экология, стрессы, боязнь за завтрашний день». Она как это сказала, мне еще хуже стало: голова кружится, в глазах темно, в ушах гул. По-моему, в это время Виктор спустился. Слышу, Вероника Алексеевна его уговаривает вызвать «Скорую помощь». Он ей говорит: «Зачем «Скорую»? Сегодня магнитные бури. Таблеточку выпьет, полежит и все пройдет». А Вероника как сама не своя: «Вы что? Какие таблеточки? Только стационар! В таком возрасте столько нелепых и случайных смертей случается. А все потому, что некоторые привыкли полагаться на авось!» Только она заговорила о внезапной смерти, я совсем сознание потеряла. Очнулась, когда меня «Скорая» сюда привезла. Сначала в одно отделение покатили, потом в это перенаправили. А тут у меня руки и ноги отнимаются, пальцы холодные, стало быть, кровь стынет. Умирать страшно, я плачу, слезы, чувствую, уже холодные текут.
— Алина, прекрати. Ты просто замерзла. В палате, говорят, всего четырнадцать градусов. Ты лучше скажи, у тебя действительно голова кружилась, а в глазах темно было?
— Я уже не знаю. Все может быть. Мне как укол вкололи, так хорошо стало, все по барабану. Только спать хочется. — Алина сладко зевнула. — Я еще посплю, ладно?
Степа толкнула меня в бок и наклонилась к уху:
— Мне кажется, ее надо здесь оставить. Пусть врачи ее немного подлечат.
Я кивнула Степе, пожалуй, Алине действительно не помешает полежать на больничной койке хотя бы пару деньков.
— Спи, за сына и кота не волнуйся.
Мы покинули палату и какое-то время шли молча по больничному коридору.
Мне было безумно жалко Алину: «Она так разнервничалась, что угодила в неврологическое отделение. И все из-за какой-то чертовщины. Еще вчера она слышала только шаги и стоны, а сегодня ей почудился голос. Именно почудился. Ведь когда я прошлую ночь провела в ее квартире, ни голосов, ни шагов не было и в помине. Но если она эти звуки слышит, а я нет, то речь идет о галлюцинациях. А это плохо. Очень плохо».
— Марина, а как ты отнесешься к тому, если я несколько ночей переночую в Алининой квартире? — прервала мои размышления Степа.
— Что? — Я не сразу сообразила, о чем она просит.
— Я хочу переночевать в квартире Блиновых, — медленно повторила Степа, чтобы я усвоила ею сказанное.
— Степа, а тебе это нужно?
— Да, — решительно ответила она. — А заодно и приберусь там.
— Ладно. Как хочешь.
— Я детям обещала испечь пирожков с мясом. Сделаем так: напеку и поеду.
Дома меня опять удивили дети. Обычно я захожу в квартиру, вслепую сбрасываю с ног обувь, ныряю в тапки и лишь затем включаю свет, чтобы повесить в шкаф верхнюю одежду. Даже не могу объяснить, почему я так делаю. И на этот раз я занесла ногу и вымеренным движением направила ступню в тапок. Вместо этого моя нога больно ударилась о непонятно что. Раздался грохот и звон, как будто что-то разбилось на мелкие кусочки. Чертыхаясь, я потянулась к выключателю. На полу, как раз на моих тапках, стоял пакет, из которого торчали горлышки пивных бутылок, часть бутылок от удара вылетела из пакета и покатилась по полу.
— А это еще что? — удивилась я, зная, что Олег не пьет пиво в таких количествах и к тому же, судя по этикеткам, дешевое.
Из ванной комнаты вылетел смущенный Санька.
— Саня, как это понимать?
— Да вот, шли со школы, смотрим, стоят бутылки. Чего добру пропадать? Их же можно сдать, — Санька говорил неуверенно, не глядя в глаза и отворачивая лицо в сторону.
— Саня, бутылки подбирают те, кто не может заработать себе на пропитание. Если ты подобрал целую сумку бутылок, ты лишил какого-нибудь бомжа или старушку куска хлеба.
— Никого я не лишал, — пробурчал Санька.
— Это раз. А во-вторых, детям вообще категорически запрещается подбирать что-либо на улице. Неизвестно, кто пил из этих бутылок Можно всякую заразу подцепить. Быстро мыть руки! — скомандовала я и пошла в ванную, чтобы дать Саньке бактерицидное мыло.
Там меня поджидал не меньший сюрприз. В ванной, наполненной до краев, плескалось с полсотни все тех же пивных бутылок. Вода была такая черная, а борта ванной такие грязные, что я не сдержалась и закричала:
— Черт возьми! Это моя квартира или приемный пункт стеклотары? Немедленно все вынести на помойку!
На мой вопль прибежала Аня. С кислым выражением лица она спросила:
— Что случилось, мамочка? Зачем так орать? У меня от твоего крика зубы заложило.
— От крика закладывает уши, а не зубы!
— А у меня зубы! — упрямо повторила Аня. — Болят, сил нет терпеть! Мы уже два часа ждем тебя с Санькой, чтобы ты нас к зубному врачу свозила.
— Что, совсем не можешь терпеть? — испугалась я за дочь.
— Нет!!! Ой, как больно, — запричитала Аня и схватилась двумя руками за щеки.
— А какой зуб у тебя болит?
— Все, молочные. Наверное, выдирать придется, — Аня скривилась от боли и опять заойкала. — Скорее, а то поликлиника закроется.
— И у меня тоже болит, — подхватил Анютину песню Санька. — Ой, до утра не доживу. В больницу меня, в больницу!
— Что случилось? — просунула в ванную свою голову Степа.
— Зубы у детей заболели. Странно. У обоих сразу. То их в больницу не затащишь, а тут сами рвутся. Ничего не понимаю.
— А что тут понимать? Конфетами объелись. Говорю же, неправильно их кормите. Вместо того чтобы сырые овощи давать, пичкаете соками из концентратов. Вот у них зубы и гнилые.
— Степа, сейчас не время для твоих нравоучений. Пожалуйста, приготовь Олегу ужин, а я повезу детей в зубной кабинет.
— Не переживай. И ужин приготовлю, и бутылочки помою, и сбегаю их сдам.
— Нет, — в один голос закричали дети. — Это наши бутылки!
В поликлинике я впервые в жизни пренебрегла талончиками и впихнула Аню в кабинет стоматолога вне очереди. Две дамы с детьми попробовали возмутиться, но я веско осадила их справедливое негодование:
— У моей дочери острая зубная боль. Я не могу допустить, чтобы с ней случился болевой шок.
На всякий случай я пропихнула туда же, в кабинет, и Саньку, вдруг дамы начнут сомневаться, что он тоже не может терпеть.
— А второй ребенок?
— Группа поддержки, — ответила я и стала под дверью, прислушиваясь к тому, что происходит в кабинете.
А там происходило нечто странное. Я ожидала, что Аня начнет вопить от боли, но вместо этого услышала:
— Тетенька, ну вырвите мне зубик.
— Он же у тебя здоровый?
— А другой?
— У тебя все зубы здоровые.
— Так я всего-то прошу вырвать мне молочные зубы.
— Ты еще ими жевать будешь.
— Ну, пожалуйста, очень надо. Хоть какой-нибудь вырвите.
— Зачем?
— Очень нужны деньги.
— Что? Деньги? — удивилась доктор.
Послышалось тихое всхлипывание.
— Если не хотите ей рвать, мне рвите, — геройски потребовал Санька. Думаю, в этот момент он поменялся с Аней местами и сел в стоматологическое кресло.